Солнечный свет, чернильными тенями ложащийся в углах, обозначал уже не раннее, но еще утро, морской бриз трепал ажурные занавески, гнал по небу белые, пушистые облака – в Фонтейне начинался новый день, и Фурина встречала его в приподнятом расположении духа: всего неделя осталась до открытия Эпиклеза! Всего каких-то семь дней (ничто в сравнении с пятью столетиями), и все вернется на круги своя. Утешающая мысль, ведь о начале ремонтных работ, помнится, писали на первых полосах, говорили на каждом углу. Как теперь проводить заседания? Оратрикс ведь не сдвинуть с места, а городу в равной степени нужен индемнитиум и окончательный вердикт в конце судебного процесса.

А представления? Фонтейн не мыслил себя без театра, равно как и сама Фурина, но жителей царства справедливости занимала не только лишь сама новость, а и реакция их богини. Знакомый номер: от ее настроения и взгляда на проблему, от брошенных слов будет зависеть и то, что скажет публика (девушка знала это наверняка). Как божеству, Фокалорс следовало продемонстрировать, что волноваться тут совершенно не о чем, иначе слухов не избежать. Выступления продолжатся, театр вновь будет открыт, а до тех пор судебные дела будут проходить под личным контролем их надежного юдекса… Но это в любом случае осталось позади.

Здесь и сейчас существовали лишь фарфор сервиза с изящным золотым узором да маркоты в вазе, перевязанные белой лентой, дополняющие привычный утренний ритуал: утренний кофе и кусочек любимого десерта. Впрочем, конечно, не только их. Открытие Эпиклеза сулило еще множество новых, приятных хлопот: утвердить репертуар, рассмотреть приглашения трупп с просьбами украсить своим присутствием их постановки (архонт не возражала – это ведь начало сезона)... Даже сейчас Фурина сидела за столом со стопкой сценария в стольких уточнениях, что первоначальный текст постановки прочесть было затруднительно. От десерта и пьесы ее отвлекает деликатный стук:

– Леди Фурина… – молоденькая девушка из сотрудниц Дворца, взволнованная и побледневшая, приоткрыла дверь и вошла, склонив голову, не решаясь приблизиться – секунду-другую архонт просто смотрит на посетительницу, замершую у двери.

– «Ну, дорогая, милая!… О боже! Что ты глядишь так строго? Все равно, коль весть плоха, скажи ее с улыбкой; коль хороша, то музыки отрадной не порти мне, играя с мрачным видом» – Фурина улыбается и сама, съедая еще кусочек десерта, но дурное предчувствие уже пробралось под атлас рубашки, путаясь в длинных прядях светлых волос и тонкой ткани платки на хрупких плечах. Проходит еще одна долгая, почти что мучительная минута, прежде чем смысл слов достигает девушки – на столе оказывается свежий выпуск «Паровой птицы», сама же посетительница спешит откланяться, так и не удосужившись улыбнуться.

Одного взгляда на первую полосу Фурине достаточно, чтобы схватить газету и вылететь за дверь.

«…»

Не беспокоясь ни о возможных посетителях, ни о важных и срочных делах верховного судьи Фонтейна, Фурина сине-белым штормом врывается в кабинет юдекса под встревоженные взгляды мелюзин и людей – кто посмел бы остановить божество? Удел служащих дворца – перешептывания да догадки о том, как страшна в гневе их архонт.

– Нёвиллет!

Возмущение вперемешку с решительностью приводит Фокалорс прямо к столу юдекса. В одной руке богиня до сих пор сжимает десертную вилку, во второй – злополучную «Паровую птицу», тут же брошенную перед верховным судьей, стоит только подойти ближе. Заголовок красноречивее любых слов, и архонт не ждет, освободившейся ладонью упираясь в столешницу:

– Что это значит?!