Сумеру наводнён цветными чешуйками существ, и от их голосов у Кёки болит голова. Она столько раз водила рукой вдоль бока большой небесной рыбы, что у неё на ладонях начали появляться розовые ссадины, сочащиеся яркой как кожура спелой фиалковой дыни кровью. Большой глаз голубого кои смотри на неё непонимающе: "видимо обижается, что я глажу против его, хи-хи, шерсти".
Ей ещё пока не надоело заполнять  свой "Бестиарий", а на самом деле — клочок длинного куска наполовину исписанного пергамента, который отнёс в зубах ветер и положил прямо в руки. С одной стороны — вкусно пахнущие, но чужие академические чернила, а с другой — её неровные угольные чёрточки. Она успела много всего "законспектировать", — увидеть и описать, точнее говоря. Кёка тоже считала себя в каком-то роде учёной, потому что — цитировала она — "наблюдение — важнейший исследовательский метод". Она  представляла содержание длиннющих свитков, которые зачитываю мудрецы на своих лекциях подрастающему поколению. Размышляя о наполнении учебных талмутов, девочка кладёт свой верный уголёк на верхнюю губу [в конце, конечно, в носогубном треугольнике останется след, что-то на подобии "усов"]. Она уже заскучала, поскольку мысли об Академии и обучении были неинтересными. О студентах Кёке нравилось думать гораздо больше. Они напоминали ей о героях её сказок.

Пока она помечала ключевые моменты для будущей сказки на куске бумаги, небесная рыба забила хвостом; на периферии зашевелились люди, от них изошли звуки, похожие на треск стекла, и ещё прозвучал такой странный скрип, как будто от неплотно прилегающей половицы. Это было интересно: носильщики несли в руках что-то такое, что она прежде никогда не видела. Потянуло сандалом и камфорой; повеяло холодом, слово с самого морского дна потянулся ветер. Кёка сразу узнала в лицо свою грядущую "сенсацию", ведь у неё был намётан глаз на поиск необычных людей, чем-то отчасти похожих на неё. Из всей этой процессии заметно выбивалась лишь одна фигура: незнакомец были примечателен и своей одеждой, и тем, что он шёл без всякой поклажи, — а ещё какой-то элемент его внешнего вида мозолил ей глаза, вынуждал щуриться. Кёка приставила ладошку ко лбу, чтобы рассмотреть эфемерное нечто, приставшее "кляксой" блёклой туши к его плечу.
Многие из тех, кто её лечил в итоге цепляли на свои одежды запах солёной воды: так пахнут морские грибы, когда срезаешь их на мелководье и выносишь на сушу, — она почувствовала этот до боли знакомый, почти домашний аромат. Накинув капюшон, Кёка последовала за мужчиной.
"Он обрадуется, если я включу его в свою книгу!" — хороший повод проследить за ним. Совести у девушки не было, как и уважения к личному пространству; она пощупала колени, похожие на концы барабанных палочек. "Да, он может быть мне полезен", — Кёка счастливо улыбнулась, словно отыскала давно оставленную вещь в новом, необычном месте — например, в таверне Ламбада.
Толкнув двери, она в первую очередь натолкнулась на запах пряностей: он был резким, вынудил её замереть в проходе и поморщиться. Она всё же решила не упускать "сенсацию", ведь объект преследования был... ну совсем уж особенным, очень необычным. Например, потому что их было двое! Два в одном! Ну, так для начала. Кёка необычайно сильно любила, когда люди распадались надвое.
У девочки в голове с каждой секундой росло количество вопросов, которое она хотела бы задать.

"— Как зовут тебя?"
"— Чем ты занимаешься? Ты ведь врач?"
"— Как зовут... его?"

Воздух в таверне был спёртым, желтоватый свет высвечивал золотые орнаменты на стенах. В обеденное время здесь всегда было много народу: преобладали, конечно, люди, служащие в Академии, матры, которых сменили на посту их сослуживцы, чтобы те могли отдохнуть. Здесь, в окружении подобного контингента, незнакомец был островком снега, брошенным в пущи ярко цветущей растительности, — она не спускала с него своего взгляда и даже боялась моргать, чтобы не упустить странное нечто.
Присутствие и наблюдение Кёки было очевидным: она топталась на расстоянии лисьего хвоста, держась пальцами свободной руки за неровный край платья. В другой ладони сидел Тсучигумо — паук с красной спинкой и пятном на заострённом брюшке, — больше обычного похожий на моток использованных бинтов, которыми она подхватывала колени; боль в ногах становилась довольно... раздражающей. Тсучигумо выпивал лишнюю кровь, но иногда в нём не оставалось места: он был маленьким, а Кёка была большой. После переезда она начала его непрестанно перекармливать. Ей бы пригодилась помощь врача, — или его друга? Или незнакомец тоже стал жертвой путанной мысли, похожей на змею?
Да, в этом крылась вся соль: на его плече тоже росла нарывом змея. Она смотрела на девочку добрыми глазами, — но Кёка не верила им, ведь духи любили обманывать её и подтасовывать лживые видения, давать вредные советы. В душе от этого взгляда тёплым сливочным молоком разливалось тепло, и от него становилось как-то... липко, — о, да, у неё было много причин не верить этой очаровательной змейке. Она пошевелила пальцами, пересаживая Тсучигумо на своё плечо, а затем, отерев руку от запёкшихся разводов крови о край платья, протянула её незнакомцу.
"Но не буду делать поспешных выводов".
— Я хочу тебя отвлечь, моя сенсация! Ты мне очень нужен! Ты видел, что растёт из тебя, мой дорогой читатель?! — лучше начать издалека, правда? Девушка потянула его за рукав. — Давай сядем, потом поешь... ещё успеешь, хе-хе. Я тебе такое молоко данго приготовлю!..
Только для этого надо сперва отыскать данго. И молоко, наверное, тоже. Если у него, конечно, нет аллергии, — а такое случается! А сейчас, вот именно в этот момент... нужно найти свободное место. В таверне было много людей, совсем много, даже дышать ей было тяжело. И как она сразу этого не заметила? Слишком увлеклась своей "сенсацией"?
Кёка от неловкости даже закусила пальчик, однако это предоставляло ей свободу для действий.
— Тут нет места... Гм, это знак! Тебе пора отсюда уходить, доктор! Уходить со мной, хе-хе... — она настойчиво тянула его за собой, не давай мужчине выбора.
"В этой сказке я буду вьючным яком, ха-ха! Да, я дотащу его на себе! Надо записать..."
Она заливисто засмеялась, когда эта мысль вдруг завертелась волчком внутри её черепа и забилась о самую его крышу.

Отредактировано Kyoka (2022-12-01 19:18:12)

Кёка не знает, как его зовут, но очень хочет узнать, — узнать как зовут их обоих: змея, которая растёт из него дополнительной рукой, выглядит слегка... угловато. Ей плохо? Может быть... может быть, девочка слишком сильно сдавила доктору руку и задела каким-то образом длинное тело водяной рептилии, погружённое внутрь мышц? А! Или всё гораздо проще! Она ей не доверяет, да? Не доверяет всем своим "я", — Кёке видится странная картина: сворачиваясь в кольца-пружинки, змея готовиться к выпаду, чтобы, наверное, вцепиться ей в лицо. Ха-ха! Только представьте, что это существо может сделать с ней — с Кёкой! Ох, какая ужасная картина, правда?
— Ну ты вредный, конечно... — она надувает щёки. — Ты!
Но смотрит она отнюдь не на человека, а на змею: её глаза выжигают дырку в пространстве, где она видит  бестелесное создание — большого-большого питона, целиком и полностью сделанного из воды? Его кожа была блестящей, и ей почему-то внезапно захотелось отодрать перламутровые чешуйки с этих впалых щёк; он отвернулся, солнечный блик соскользну вниз по его спине, слишком похожий на росчерк кисти на вкусно пахнущих страницах  новой книги. Ой, какой же красивый, ужасно красивый, но такой... такой...
— ... ну и обижайся, дурачина чешуйчатая, — в затенённом переулке, где она разбила себе маленький "лагерь", было необычайно тихо. Кёка впустила человека в эдакий искусственно созданный "вакуум" — своё творческое пространство, где она подводила итоги всему увиденному за день.  Пусть даже монстров было настолько много в Тейвате, что они всегда ютились где-нибудь на периферии закрытых глаз, совсем недавно писательница пришла к выводу: духи по пятам следуют за людьми и не любят прятаться. Поэтому здесь, в этом закоулке, куда с трудом проникали человеческие голоса, Кёка была почти в безопасности. О, это место было ей необходимо: к вечеру голова начинала болеть от воспоминаний, и именно здесь она сжигала ненужные "идеи". Те "заготовки", которые перенести на бумагу было невозможно тяжело. И гость пока тоже не подходил на роль главного героя гениального "сюжета", поэтому его, конечно, стоило бы разобрать на кусочки: оставить только хорошие — пригодные для захватывающего рассказа, а остальное отдать на съедение Тсучигумо!
Она засмеялась. Даже для ребёнка она смеялась необычайно часто.
— Как тебя зовут, доктор! Я — Кёка. А ты пахнешь как вкусный чай с травками. Настолько вкусно, что я бы прямо сейчас тебя выпила! — девочка отирает крем платья свободное местечко на запылённой коробке, приглашая незнакомца сесть. — Я бы предложила чай... но... у меня нет тут воды, ха-ха. Я пью из речки! Как кошечка!
Она же опустилась на циновку, подтянув колени к груди. Из-под ногтей на кистях полезли жуки, напоминающие маленьких цикад: пока Кёка разглядывала насекомое, сидящее на кончике указательного пальца, доктор прервал сосущее под ложечкой молчание; она посмотрела на него затуманенными стекляшками улыбающихся глаз. В этот момент девочка перестала чувствовать трепетание крыльев в маленькой ладошке. Эх, вот! Снова Тсучигумо останется без ужина... наверное? У писательницы заурчало животе при мысли о цикадах, об оникабуто, которые можно снимать с веток как спелые сливы... Кёке ещё больше, чем Тсучигумо хотелось есть!

Ох, как же она устала... так устала.

Ящик с фиалковыми дынями был пуст лишь наполовину: в гнезде из подпортившихся фруктов лежал уголёк — новенький, вчера вынутый из костра, который разводили дети недалеко от Сумеру, а рядышком затаился совершенно новый лист украденной бумаги — он был весь изляпан дынным соком. Она хотела записать всё, что ей скажет гость; но руки не слушались.

Устала, устала, устала...

— Ты знаешь... что у тебя есть змея? Что ты — змея? — она наклонила голову на бок. Никто не верил, никогда, и он не будет исключением. Из кого-то росли паучьи лапки, кто-то носит на шее перья маленьких птиц, и когда Кёка говорила об этом, то все смеялись. И он, наверное, будет смеяться над ней... хотя бы тихонечко на самой высоте души, чтобы девочка не увидела этого. Не услышала.
— Я могу помочь тебе, если ты поможешь мне, доктор... — она сжалась: вытянуть ногу оказалось тяжелее, чем представлялось ей самой, Кёка поморщилась. Суставы поскрипывали, тихонечко шелестел мениск, сточенный под самое основание, — где-то там лежала хлопьями свёрнутая кровь; старая и неповоротливая куколка сложилась в позу для осмотра. Под рукой лежал безымянный меч, притупленный и изъеденный золотом ржавчины. Не колеблясь, она сунула клинок под моток "бинтов", который охватывал её колено, а затем одним напряжёнными рывком разорвала заношенные путы из сероватого тряпья с бурыми узорами — каплями-вишнями. Здесь, конечно, было темно, а докторам нужен был свет, много света для оказания помощи, впрочем девочке было всё равно, — она протянула к врачу руки: из её тела словно испарилась былая "Кёка" — энергичная и непримиримая. Она чувствовала страшную усталость и боль — всё, о чём девочка старалась не думать эти несколько дней, надеясь, что маленькие проблемки исчезнут из её жизни, если их подольше держать далеко-далеко. Стекляшки глаз всё ещё улыбались — у Кёки они всегда-всегда улыбаются, даже когда ей отвратительно плохо. Пальцы дрожали; в ладонях, исчерченных узорами запёкшейся крови, она держала голову загадочной змеи.
— Поймала, ха-ха.
Ох... вода, составлявшая его тело, была тёплой и живительной, она успокаивала боль, которая сидела в локтях, — под накидкой Кёки сверкнул серовато-голубоватый свет и загадочный змий тут же покрылся ледяной коркой.
Когда она отпустила... было слишком поздно.
— Ой! Тебе больно?! Прости!!

Отредактировано Kyoka (2022-12-04 07:33:28)

Кёка держалась за светящуюся стекляшку, — она потускнела в сжатых ладошках, словно девочка сдавила силу, которая была сокрыта в её "третьем глазе". Хотя, хм, может быть, и четвёртом! Или даже пятом, — она не любила считать и руководствовалась простым правилом: чем больше, тем лучше. Если глаза вырастут на голове, то она почувствует приближение вредного духа... в задумчивости она свободную руку завела назад, чтобы ощупать затылок. Хм. Да, ей просто показалось, — "Глаз Бога у тебя в руках, дурёха, не в волосах". В очередной раз — она засмеялась.
Через этот шарик, окантованный медной оправой, можно было увидеть гораздо больше вещей. Выучить большее число песен, ведь все они похожи на морские течения: сперва схватиться покрепче за "воду" и, — та-дам! — "образец" для чтения, изучения готов, твёрдый, записанный разборчивыми иероглифами. Кёка сунула Глаз Бога под платье. Она отучилась держать его у всех на виду, но здесь, в Сумеру, не действовал указ Сакоку, и почему-то ей всё же было страшно вешать любимую игрушку на пояс, — духи любят стягивать блестящие побрякушки. Хуже ворон, ей богу.
Олег говорит что-то про "проблемы", и это слово больно ударяет по её самомнению, — гораздо более большому, чем она сама. Кёка никогда не замечала проблем за магической блестяшкой, — в её руках она была отзывчива и податлива... она просто устала. И обрадовалась. А когда эти два ощущения накладываются друг на друга, то можно добиться неожиданных эффектов: побочных и вредоносных, не всегда приятных. Но то, как торчали иголочки подмороженных волос её гостя... ох, эта картина была очаровательна. Кёка была уверена, что он нуждается в её помощи; и когда врач осмотрел в полутьме её больные колени, писательница улучила подходящий момент: дрожащей рукой, налитой в запястном суставе вишнёвой кровью, она пригладила перья его волос, — да, именно перья, а не чешуйки. Змея, растущая из плеча, смотрела настороженно за тем, как пальцы пробираются сквозь подмороженные завитки и стряхивают седину инея; на миг она даже зажмурилась, словно сама ощутила прикосновение к своей голове. Кажется, предположения девочки были верны — существо целиком и полностью копирует эмоции носителя... она заговорщицки улыбнулась. Олег из-за своего питомца был удивительно доступен для чтения, и даже сейчас Кёка могла без затруднения назвать его чувства поимённо, — даже побуквенно.
— Олег!! Ты меня больше не боишься? Да-да?! — Кёка была рада обрести нового друга. Настоящего друга, всамделишного [хотя бы одной своей частью], — такого друга, которого бы она могла обнять и напоить вкусным чаем... подержать за руку, когда от голосов в голове приходит тошнота. Когда нечто злое выдёргивает её из постели с кошмаром, — она бы знала, куда идти, кого обнять перед сном, что не видеть, не слышать, не чувствовать... Да, возможно она торопила события; врачи за интересный клинический случай готовы на любые подвиги, даже на общение с такой, как она, — даже, оказывается, принять беглянку под крышей своего дома.
— Ого!! Правда, ты меня приглашаешь в гости? Это значит, что мы друзья. Я обязательно найду способ помочь тебе и твоему другу. Я обязательно... — он взрезает лоскуты заношенных бинтов, мягко кладёт свои пальцы выше колена, ощупывая её синячки... Девочку прошивает острая боль: словно под кожу вводят иглу, направляя наконечник в самое живое-живое и болезненное. Она боязливо подтягивает ногу к себе руками, волочит её по холодному камню, восхищённо соединяя точки подкожных кровотечений, — "словно мёртвая!" Ха-ха! Кажется, в последний раз Кёка принимала свои лекарства ещё в Инадзуме. Ха-ха! Да, за такое время... "ой-ой, как ты ещё ходишь, верно?"
Олег берёт её на руки, да, как принцессу, и Кёка сжимается до размеров ещё более маленькой девочки. Шум в голове отвлёк её, — он постоянно дребезжал где-то на задворках мозга, и иногда писательница выскальзывала из мира живых, проваливаясь в мир духов. У него, у врача, были тёплые ладони, сделанные из ласковых морских водорослей тёплого инадзумского моря; и пах он по особенному, от него тянуло особенным теплом, привезённым из-за далёких заснеженных краёв. Она обхватила его шею механически, — выполнила произнесённую Олегом команду, ведь её удивление было велико. Она... она, признаться, никогда не попадала в такие ситуации.
— С... с клубникой — вкусно, — она уткнулась носом в его плечо, пытаясь скрыть сиюминутное смущение. Она не была никакой принцессой, но ощущала себя... просто волшебно. Как если бы у неё впервые вышло написать по-настоящему хорошую сказку — сказку с добрым-добрым концом.
Не найдя подходящих слов... она лизнула его в шею. Кёке было интересно: она знала, как он пахнет, какие у него руки, — а какой Олег на вкус? Вот это хороший вопрос.
— Солёный, — "очень-очень вкусный". Девочка довольно заулыбалась и заболтала ногами, она любила солёные орешки, — и маринованные сливы. Вот что-то подобное напомнил её этот вкус, задержавшийся на кончике языка. — Если ты меня не покормишь, то я съем тебя. Прямо сейчас.
Между прочим... это угроза.

new jeans — hype boy

У Олега Уайльда смешное выражение лица, похожее на маску ёкая: он забавно морщится, отпуская её на землю, — пальцы у него похожи на маленькие заскорузлые веточки. «Напрягся!» — не может устоять перед необыкновенной силой госпожи Это и в её воображении падает, рушиться, как величественный замок из заморской Снежной! Её странный порыв «попробовать на вкус скорую жертву» он оценил по достоинству, его реакция девочке понравилась, — Кёка даже не почувствовала боли, когда её стопы соприкоснулись с нагретым бетоном, настолько она была впечатлена его реакцией. Кости, точно железные прутья с нанизанными на них лоскутами мышц, оббитые кожей, вновь встретились притёртыми концами; она всё же сморщилась, но её улыбка точно приклеилась к лицу листочком клёна. Это всё было неважно, незначительно…
Ей… было хорошо. Внутри пусть, — не снаружи. Поскольку Кёка привыкла довольствоваться малым, этого было вполне достаточно: лишь одна половина её растрескавшегося «я» была хоть чем-то довольна. Олег буквально был составлен из заплаток, из цветов, из всех оттенков голубого и синего. Он начал распускать маленькие полевые цветочки прямо на своей коже, стоило им отдалиться от её маленького прибежища — логова великолепного писателя. Она никогда не видела васильки, но врач был… таким, вот именно таким, как этот невиданный цветок. Фатуй вновь берёт её на ручки: ладони у него странно холодные; змея смотрит недовольно. Кажется, ревнует хозяина к маленькой девочке? Ничего, и его — этого водяного питона — она успеет потискать, заставит себя любить и обожать. Девочка ведёт ладошкой по плечу своего друга, запуская пальцы в водяное начало растущего из плеча тела змея.
— Ты только посмотри, змейка… твой-то хозяин весь-весь покрыт цветочками! — кажется, что на язык попало несколько маленьких лепестков, которые мгновенно тают и превращаются в сладкий сок переспелых фиалковых дынь. Кёка утыкается носом в изгиб шеи, крепко-крепко обнимая доктора. Она его обожает: как он пахнет, какой он на вкус, как он выглядит… Вот эта копна волос, похожая на перья птиц, мягкая-мягкая на вид, например, стоит отдельного упоминания в рассказе. А ещё, вот, — вы видели его глаза, такие… усталые, похожие на лоскуток бескрайнего моря, который лежал перед самым домом в Инадзуме. — Твой человек такой красивый! Олег, ты такой красивый!
Она берёт его лицо в своих ладони, — лицо заставленное мягкой рябью очаровательных веснушек. Мужчине приходится открывать её от себя точно присохший бинт — да, больно, вместе с самой корочкой. У него на руках так тепло и комфортно, что она хорошенько подумала, прежде чем разнять цепкие пальцы. Но место, куда её принесли, всё же тоже требовало подробного изучения, — кто знает, вдруг она приметит здесь ещё одного духа?
Кёке нравится её новое логово: красивый диванчик с обивкой, расшитой искусно какими-то местными духами не иначе, подушечки из скользкой, прохладной ткани… Ей мгновенно хочется лечь. Госпожа Это вытягивается на диване со скрипом, словно кто-то разогнул заржавевшую заводную игрушку, засовывает палец в фигурную решётку под низом. «Надеюсь, что под этим шикарным креслом ничего не живёт, а то пришлось бы господину доктору ещё и залечивать мой указательный палец!» — она задумчиво улыбается; её глаза прикованы к волосам Олега, потому что девочка уверена — их она ещё не трогала. Или ей только кажется?
Духи щемятся в тёмных уголках просторной комнаты, существа смотрят на неё через множество стеклянных глаз, и девочка щурится, поднимает ручку, чтобы помахать гостям ладошкой. «Ох, кажется, их тут не так много… у меня получится хотя бы пару часиков поспать», — потому что большую часть ночи придётся с ними знакомиться! И писать!
Олег просит её наклонить голову, и она садится — затем исполняет просьбу врача; он явно начал проводить осмотр, и это будоражило её… ну, самую малость. Врачи были её основными друзьями, именно они чаще всего захаживали в её комнату в ту пору, когда она ещё жила в Инадзуме: вносили к ней запахи лекарственных трав целыми горстями, прикладывали к телу холодные инструменты, пальцами ощупывали суставы и прокалывали фетр кожи невидимыми иголочками, чтобы взять кровь, — и вот она была похожа на жидкую часть ягодного варенья, которое Кёке довелось попробовать в дороге. Красная-красная, блестящая… аппетитная, как леденцы.
— Я твой пациент, да, Олег? Мне нужно называть тебя «доктор»? Или… Олежик! Да, маленький-маленький такой… Олежик! — он был занят своими делами: проверял ванную комнату, а она проваливалась в ворох мыслей-страниц. «Скоро ванна…наполнится водой», — она напевает какую-то мелодию под нос, свежесочинённую песенку про ванну. Она не умела рифмовать, поэтому получилось не так уж складно.
Голос Олега вырвал её из мира грёз, — и она, конечно, задумалась о том, как стоило бы рассказать эту историю. Мгновенно посерьезнев, госпожа Это спрыгнула с дивана; было больно, но антураж и атмосфера была важнее. Она притянула к груди со стола салфетку, которая больше всего напоминала ей листок бумаги, закрыла глаза.
Зловещим тоном, девочка начала вести свой рассказ.

— … о, ты хочешь услышать такую историю? Одну из таких историй, верно? Ну что же, господин Олег Уайльд, я не откажу тебе, я смастерю тебе рассказ! — писательница простёрла руки и распахнула очи, — блёклый голубоватый свет лизнул зрачки. Глаз Бога под платьем вспыхнул, и тоненькая изморозь поползла по столу. И вот уже, — фиалковая дыня лежала на столе вместе с веткой, целиком и полностью выполненная из чистого льда без единого пузырька воздуха.

«Тебя, мой хороший! Тебя», — Кёка улыбнулась почти ласково, рассмеявшись.
— Как тебе моя история? Она плохая… быстро написана, но как есть, вот!