Мягкой и пружинистой поступью уверенного фенека Тинари рассекал Академию из угла в угол. Даже когда останавливался физически, — усаживаясь за парту или склоняясь над исследовательским столом, — всё равно продолжал забег уже мысленно, суетливым изысканиями измеряя всё неизвестное пространство мира вокруг. Ему действительно хотелось объять весь мир, узнать всё о каждом цветущем, — или по какой-то причине засушливом, — уголке Авидьи, Сумеру, всего Тейвата. Неумеренный детский пыл, раздуваемый научным любопытством и отсутствием границ понимания реального мира, только поддерживал этот механизм бесконечного движения.
Даже когда Тинари оставался наедине с цветами в учительском кабинете, — в какой-то момент преподаватели стали часто отсутствовать на своих местах, словно строго по расписанию Тинари, — несмотря на весьма размеренную деятельность и внешнюю радушную невозмутимость, спокойным он не был. Пытаясь успеть всё на свете, Тинари планировал каждую минуту, но наедине с альстромерией ему было хотя бы немного… тише. Острым ушам фенека в Академии только и оставалось, что неуклюже ютиться под студенческим беретом, ведь стены храма знаний полнились шумливыми разговорами, вечным топотом множества ног, спорами, звуками механизмов, скрипом перьев, неаккуратным шелестом страниц.
А здесь был только он сам, его мысли и альстромерия, для цветка — капризная и неразговорчивая, зато требовательная к вниманию и уходу. Самое оно, чтобы если не передохнуть, то хотя бы переключиться на деятельность, не так активно выжимающую из Тинари все его не по годам богатые ресурсы. И всё-таки… он был ребёнком, что пытался угнаться за яркой кометой всевышнего просветительного блага. И чем лучше о нём отзывались учителя и старшие наставники, тем выше становилась его собственная планка ожиданий от самого себя. Поэтому, когда к основной нагрузке прибавились ещё и постоянные консультирования других студентов по предмету их работ, Тинари понял, что его знаний недостаточно. Ему нужно знать всё и успевать всё.
Альстромерия от него как будто бы ничего не ждала, — кроме соблюдения всех тонких условий своего разведения, разумеется, — поэтому с ней было куда проще.
Из размышлений в реальность вернул вопрос муаллима Калида:
— Что думаешь?
Тинари думал о многом, и о глубине его задумчивости говорило как минимум то, что он грыз фалангу своего указательного пальца, протяжно мыча, уже с полминуты. Думал он действительно о многом, но самое главное творилось в воображении мальчика, где незримые линии, отделяющие одни вообразимые планы от других, раздвигались ещё шире, предоставляя укромные часы для ещё невоображённого дела.
— Думаю, это будет очень увлекательно! Поскорее бы приступить к работе! — Тинари отозвался с очевидным энтузиазмом, и длинные уши его волнисто дёрнулись, скидывая берет на пол.
Робко ойкнув, Тинари попытался было его ухватить, но не успел — головной убор шлёпнулся на плитку, вынуждая неуклюжего студента за собой нагибаться. А так даже лучше, есть шанс скрыть смущённый румянец. Молодец, Тинари, посмотри, как хорош. Тебе предлагают настоящее научное исследование, а ты не можешь даже шапку на голове удержать. Как профессионально.
Появление второй альстромерии привело всех секретарей и преподавателей кафедры в ужас. Было принято решение, — да-да, цветки редкие и дорогие, мы всё понимаем, но они в надёжных руках и так всем будет лучше, — позволить первокурснику забрать их к себе в общежитие, раз он запланировал целый комплекс исследований. Для соблюдения всех формальностей, разумеется, с него взяли письменный план работы и основы проектной деятельности, сформулировали необходимые по завершению результаты, но в целом были готовы закрыть глаза даже на какие-то недочёты. Благо, их не было.
Так небольшая комната, служившая для Тинари гнездом на ближайшую пару лет, обзавелась двумя первыми горшками. В будущем, разумеется, их количество будет увеличиваться в геометрической прогрессии, но начало было заложено двумя капризными дамами от цветочного мира — южными альстромериями. Одна, со жгучим натланским характером, требовала к себе так много внимания, что в какой-то момент Тинари обнаружил себя называющим этот цветок «моя госпожа». Вторая, пустынная, казалось неприхотливой и выносливой, но Тинари знал, что неприступный характер — всего лишь следствие идеально подобранных условий. И зная повадки этой альстромерии, он не обращался к ней никак, обозначая своё присутствие лишь лейкой да самодельным навесом.
В течение дня Тинари изучал все возможные курсы, какие только могла дать ему Амурта (а в будущем ещё и факультативы), работы своих однокурсников, дополнительную литературу, — «Уваааа! Господин Калид, это ИЗУМИТЕЛЬНОЕ издание, спасибо! Я обязательно подготовлю для вас закладки на самых интересных местах и свои комментарии!» — а вечером, как и начинал свой день, возвращался к альстромериям. В целом именно такой порядок вещей в последствии навёл его на мысль, что, безусловно, изучение всего живого мира вокруг для него важно, но ничто так не радует его глаз так, как тонкие станы распустившихся нежных цветов, — обманчиво хрупких, ведь юный ботаник знал наверняка, как много силы кроется в этих бутонах да стеблях, что способны преодолеть их корневища и коробочки, чтобы выжить. Красота и сила, которую Тинари уважал и пропагандировал до конца своих дней.
С начала эксперимента прошёл месяц. Подходило время делать первый крупный срез наблюдений. Завершение лунного цикла знаменовалось крупными изменениями в цикле цветения. И проводить сравнительный анализ состояния цветов и почвы с последними зафиксированными на бумаге — всё равно что праздник. Делать это один Тинари не смел, а потому выслал приглашение на обозначенный вечер своему муаллиму. И уже только после понял, что это будет чуть больше, чем просто встреча в кабинете. Муаллим нагрянет прямо к нему домой.
Вообще-то Тинари был крайне чистоплотен и порядочен, но в момент мыслей о том, что старший товарищ будет у него в гостях, он забывал об этом и беспокоился, что в комнате беспорядок. Здесь даже места не было для того, чтобы устраивать бардак, но Тинари всё равно волновался. И без того ранняя пташка, он встал ещё на час раньше, чтобы убедиться, что все книги на полках в правильном порядке и сортировке, что кровать заправлена от уголка до уголка ровно, что витраж в окне оттёрт и отполирован до блеска.
Жизнь людей-фенеков чаще всего была кочевой и загородной, и за всё своё детство Тинари никогда не оставался на одном месте так долго, как в Академии. О правилах гостеприимства Тинари узнавал исключительно из собственного опыта, — а близких друзей и приглашений в чужие дома в те годы он, как назло, не имел. Поэтому подготовка к приходу муаллима вынудила Тинари импровизировать. Так в его комнате появилась вторая чашка, — невыносимо не сочетающаяся с уже имеющимся сервизом. В последний момент на базаре Тинари урвал мешок орешков и фиников. Обычно таких закусок у себя в комнате он не держал, ведь каждый похож на базар заканчивался мигренью…
«Вроде бы всё. Пергамент — готово. Два пера, уголь и карандаши для эскизов — готово. Вода в чайнике — готово. Масло в лампе… проверял с утра, всё хорошо! Ой, хвост распушился…»
От суеты и нервов, разумеется, хвост увеличивался в объёмов значительно. Время подходило уже к решающему часу, но что ещё оставалось Тинари, кроме как с щёткой в руках пытаться угнаться за собственным предательски неспокойным, вопиюще пушистым хвостом… Если так его и застанет муаллим — от позора не отмыться ни в жизнь.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/5c/7f/194/278210.png[/icon]