Тинари посмотрел в водную гладь пруда и кивнул своим мыслям: «Это лотос нилотпала, он же лунный лотос. Орехоносный вид многолетних травянистых земноводных растений, распространённых в тропических регионах Сумеру. Ценится за лекарственные свойства, труден в распространении. Распускается только по ночам, в течение дня плод-коробочка закрыт лепестками ярко-голубого цвета…»

 «Ты совсем дурак, — безмолвно ответил из пруда лотос нилотпала, — У тебя шапка сползает.» Плотный широкий лист лениво отплыл в сторону на слабой волне, позволяя Тинари лучше разглядеть своё отражение. И, действительное, форменная академическая шапочка, явно не предназначенная для ушей такого размера, в очередной раз набекренилась и почти что сползла. «Очень грубо, лотос нилотпала», — подумал Тинари, но шапочку поправил. Ещё не хватало в первый же день заявиться неряшливым.

 Свою зелёную форму он отглаживал этим утром несколько раз, расправлял воротник рубахи, полировал носки туфель… До тех пор, пока его стремящийся к совершенству разум не принял состояние одежды удовлетворительным. В конце концов, сегодня был важный день. Очень важный. Ведь, наконец, он, Тинари, был зачислен в Академию Сумеру, и вся его жизнь теперь обращалась в одну сплошную и прекрасную исследовательскую возможность без границ, упускать которую он не был намерен. С сумкой на ремне через плечо, полной письменных принадлежностей, исследовательских инструментов и записных книг, он покинул этим утром свою новую комнату в городе и направился в Академию.

 Вышел заблаговременно только для того, чтобы хорошенько изучить не только путь до самого главного строения в Сумеру, но и вдоволь налюбоваться садами и теплицами, разбитыми на платформах, ведущих вверх, к обители мудрости. И в одном из таких прудов он и застал диковинные цветы, а позже — свой практически упавший берет. Академия обязывала к ношению формы, и в целом Тинари не был против такой формальности, понимая важность символов и регалий. Но, откровенно говоря, головной убор явно не был приспособлен под уши представителей его вида. Ему приходилось поджимать их, натягивать шапку сверху, постоянно поправлять её… Но правила есть правила.

 В городе было ужасно непривычно, и путешествие через зелёные кварталы под Академией были отличным решением: чувствительному слуху Тинари не мешала передышка после какофонии чужих голосов, бытовых звуков, гула, топота, скрежета… всех звуков, которыми полнился город, а теперь негостеприимно делился с юным фенеком. Непривычный к такому, Тинари действительно нуждался в успокаивающем переливе спокойного пруда, в шелесте травы, в лёгком дыхании смолистой коры Великого Древа.

 Ничего, к пруду он ещё вернётся, — в будущем этот тенистый живописный уголочек увидит написание далеко не одной работы, — но теперь ему нужно торопиться наверх, в главное здание Академии. Там, протискиваясь между другими студентами, Тинари искал нужное крыло, принадлежащее его факультету. Он заметно нервничал, даже румянец пробился на ещё по-детски пухлые щёки, — так не к месту, откуда здесь вообще этот ребёнок?..

 Он пытался держаться молодцом, насколько вообще мог держать себя в руках мальчик его природы, но и суетящиеся академики, либо не замечающие Тинари, либо слишком торопящиеся по своим исключительно важным делам, чтобы быть вежливыми, и нескончаемый гул нескладных голосов с каждой секундой порождали в голове отчётливую, объёмную, голодную мигрень. Недовольно поджав губы и даже в неспокойном жесте вытянув и сжав рукава мантии маленькими ладонями, Тинари продолжал пробиваться вперёд, мысленно повторяя все напутствия отца про важность не только терпения, но и терпеливости, — и ключ в понимании разницы.

 Наконец, чуть ли под чьей-то рукой пролезая, Тинари миновал очередной зал с высокими потолками и стеклянными витражами, чтобы обнаружить себе в академическом помещении поменьше. Глаз сразу же обрадовало количество горшков с саженцами и образцами. Ещё не добравшись даже до стеллажей с алхимическим оборудованием и инструментами, Тинари облегчённо выдохнул: ура, он в Амурте. И помимо него здесь, за массивными столами на удобном расстоянии друг от друга, толпились студенты разных лет обучения. Найти новичков, как и он сам, не составило труда: даже такому неопытному мальчишке как Тинари несложно было понять, что суетливо топчущиеся на месте, вертящие головами молодые люди, осторожно обменивающиеся темами своих сданных на приёме работ, — острые уши улавливали объект обсуждения даже у порога, — это его будущие однокашники.

 Тинари набрался смелости, сделал глубокий вдох и первый шаг навстречу им. Но тут же остановился, оглядел себя сверху и недовольно выправил рукава, — сам ведь смял, дурашка! — посадил удобнее шапку и прочистил горло. Сделал ещё несколько шагов, но снова встал. Что ему сказать? Как поздороваться? Какая форма обращения будет уместна, какой тон? Вежливый и формальный? Или, вероятно, сотоварищи в академических изысканиях относятся к категории людей, с которыми необходимо общаться непосредственно?.. Тинари не знал.

 Сквозь череду метаний и несколько остановок из-за волнения, Тинари, наконец, прибился к толпе первокурсников. Неудивительно, что взгляды моментально оказались прикованы к нему: сначала из-за разницы в росте, в возрасте, а затем, ожидаемо, к его ушам. Каких сил потребовалось ему, чтобы скрыть смущение, даже взгляд отвёл в сторону, чтобы выдавить из себя всё-таки слишком учтивое и вежливо строгое:

 — Здравствуйте. Меня зовут Тинари. С этого года я тоже буду обучаться в Амурте.

Отредактировано Tighnari (2023-03-26 17:46:56)

 Тинари легко мог себе объяснить, почему некоторые за ним пристально наблюдают. Пусть он был юн, но всё равно понимал некоторые аспекты социального строя. Его родители оба были выдающимися учёными, которые не просто с отличием окончили свой факультет и выпустились с блестящей коллекцией исследовательских работ, но и по сей день регулярно успешно публикуют свои научные труды. Отец, находясь за многие мили отсюда, затерянный где-то посреди песков, даже с такого расстояния мог оказывать влияние на происходящее в Академии, — даже без напутствий своего отца, Тинари понимал, что от него самого ожидания будут не меньше. Яблоко от яблони может не просто упасть далеко, но и откатиться, таковы законы притяжения и момента кручения в этом мире, но Тинари не собирался покидать чудесного научного сада яблонь. Сказывалось и то, что Тинари был младше других. Лёгкое тщеславие, конечно, чесало его за пушистым ухом: приятно было осознавать, что его разум был как минимум на равных с теми, кто имел больше времени на самообразование и получение полезного опыта. То ли ещё будет!

 ...и, конечно, немаловажным, но всё-таки немного раздражающим фактором было то, что Тинари не был человеком и даже внешне сильно отличался от тех, кто наполнял класс вокруг него. Сам по себе маленький, из-за ушей он даже сидя сильно выделялся, и на самой периферии зрения постоянно ощущал обращённые к нему взгляды. Когда он только оказался в кабинете, этикет как будто бы позволил, наконец, стянуть и без того сползающий берёт. Но заострившиеся ввысь большие уши феника слишком быстро стали маяком для многих любопытных взглядов. Начинающаяся официальная часть с обращением преподавателей и мастеров требовала особо уважительного сосредоточения, поэтому Тинари поспешил натянуть шапочку назад, приминая уши и закрываясь руками. Словно пристыдил сам себя за минутное чувство комфорта, послужившее отвлечением от лекции.

 Каким-то образом ему удавалось не только сосредоточенно выслушивать обращение своих будущих менторов, но и вести записи. Под косым взглядом своего непонимающего соседа Тинари быстро и беззвучно выводил угольным грифелем на бумаге важные заметки: имена, даты, ближайшие события, важные вопросы для решения, упомянутые книги... Красивый и опрятный узор записей заполнил его первый академический пергамент: страница, которая должна была стать титульной для многих прочих, куда более обширных и интересных писем. Жаль, что не пером, — но скрип о бумагу был так неуместен ко встрече, как бы ни хотелось писать тонко, каллиграфично и аккуратно.

 Дальше — сложнее. Неофициальная часть знакомства с сокурсниками и муаллимами¹ вызывали у Тинари комплекс сложных и смешанных чувств. Узнать о работах своих однокашников и старших товарищей было очень интересно. И об этом свидетельствовал его хвост, моментально под мантией приходящий в движение, суетливо гуляющий из стороны в сторону. И уши под беретом тут же норовили вытянуть, разве что Тинари сам прижимал их к голове руками, опуская резинку берета ниже на лоб. Решив, что такой юношеской нетерпеливости не место в стенах Академии, Тинари изо всех сил пытался держать себя в руках. Получалось лучше лишь благодаря тому, что стоило теме разговора смениться со вступительных работ на их непосредственных авторов и различные социальные формальности, круг знакомств и прочее, Тинари тут же начинал выглядеть понуро. Он ничего не знал про торговые соглашения между семьями и не держал в кругу интересов владельцев лучших караванов для перевозки товаров. Так он и стоял за своими однокурсниками, то любопытствующе вытягиваясь вперёд, то грустно теряя желание задать пару вопросов за обсуждениями званых ужинов и деклараций.

 Когда дошла очередь до него, он сначала уверенно шагнул вперёд и распрямил плечи, выпятил грудь, чтобы казаться крупнее. Но быстро растерялся и вдруг ощутил, как к щекам приливает жаркий румянец. Он пару раз попытался начать своё представление, но запнулся, ужасно смущённый. Да, произносить это было очень тяжёло. Но сдаваться сейчас было недопустимо, пусть вдруг всё и показалось таким несущественным и жалким на фоне других людей. И ведь его вступительные работы были хороши, и рекомендации у него есть, но... Всего-лишь одна фраза, и вдруг стало до невыносимого сложно продолжить представление. Тинари не знал детских дразнилок или издёвок, но прямо сейчас он вдруг забеспокоился, что ему засмеют из-за одного просто и очевидного факта его биографии.

 — Здравствуйте, — глубоко протолкнув воздух в лёгкие, он всё-таки заставил себя говорить сдавленным голосом, — Меня зовут Тинари и мне... Десять... Лет...

 Последние слова дались с таким огромным трудом, что к завершению этого предложения хвост Тинари едва ли не свернулась под подолом мантии, а уши опустились на раскрасневшееся лицо. Словно желая закончить постыдный марафон, Тинари быстро затараторил оставшуюся часть, желая переключить всё внимание на неё.

 — Мои родители — выпускники Амурты, отец занимается энтомологией и сейчас возглавляет экспедицию в пустыню для изучения биологических методов обезопасивания популяции скарабеев. Матушка палеонтолог, и на данный момент в командировке в Лиюэ для изучения биологических останков, найденных в руинах предполагаемых городов эпохи Ассамблеи Гуйли. При поступлении я компилировал работы по изучению оппортунистических грибов в природных и антропогенных экосистемах...

 ...разговор о биологии увлёк его достаточно сильно для того, чтобы забыть о постыдном чувстве себя лишним орешком в тарелке.

 Когда один из муаллимов окликнул его после встречи, Тинари даже растерялся немного. Сразу прокрутил в голове мысль о том, не забыл ли он что (возможно, о какой-то формальности...) В растерянности он поднял взгляд к Калиду, рефлекторно оправляя и разглаживая мантию. «Полить?» — неуверенно переспросил Тинари, но вся скромность улетучилось сразу же, как новоиспечённый студент Амурты заприметил крохотное растеньице за зелёным дутым стеклом. Зелёные же глаза мигом загорелись, их переливчатый узор ярче отдал пурпурным, а сам Тинари сразу же обратился в восторженно вздыхающее любопытство. Даже необходимость вставать на стойку перед рабочим столом не сбила его с настроения.

 — Что это за цветок? Я абсолютно точно уверен в том, что он не из Авидьи. Подождите, не подсказывайте! Я должен подумать сам... Судя по зонтиковидным зигоморфным соцветиям... И всего шесть лепестков... Это точно цветок лилиецветного порядка. Такие точно не растут к северу и востоку от Сумеру, им бы не хватило влаги и тепла. Это точно не распространённый в джунглях вид, значит... Ну конечно, это южный цветок, из Натлана. Никогда таких не видел! Какое упущение, что он не получал должного ухода...

 Тот факт, что уже несколько минут Тинари рассуждал вслух сам с собой, не сильно-то смущал юного ботаника. Всё оставшееся свободное время он провёл за уходом за цветком. Не просто полил, а предварительно проверил почву, раздобыл чернозём и небольшой горшок среди инвентаря для лаборантов. Провозился даже без перчаток, но пересадил цветок, удобрил землю, подрезал уже пересохшие ответвления стебля, чтобы растение дальше росло здоровым, даже опрыскал лепестки и выбрал на столе самое удачное расположение для освещения, перед этим минут пятнадцать измеряя детскими шагами кабинет.

 Напоследок он составил для Калида записку, в которой расписал, какие меры и зачем он предпринял. Позднее, в течение всех последующих недель, Тинари, даже просто проходя мимо этого кабинета, проверял состояние цветка. И всякий раз он либо поливал, либо опрыскивал цветок, либо подкармливал, либо менял положение. Словом, окружал всем спектром ботанической заботы. В один из свободных вечеров он взял из Дома Даэны несколько цветочных атласов и справочников. Из них он узнал, что цветок, за которым он принялся ухаживать, — это альстромерия. И об этом, разумеется, он также сообщил в записке, в одной из многих, которые он каждый раз оставлял рядом с цветком, полагая, что муаллиму Калиду будет важно узнать, что происходит с его цветком. К тому же, Тинари (весьма наивно) полагал, что каждый уважающий себя студент Амурты будет рад узнать что-то новое на десяти регулярных письмах об экзотических цветах.

¹ Старший, наставник, учитель (от араб. معلم)

Отредактировано Tighnari (2023-03-26 17:46:36)

 Мягкой и пружинистой поступью уверенного фенека Тинари рассекал Академию из угла в угол. Даже когда останавливался физически, — усаживаясь за парту или склоняясь над исследовательским столом, — всё равно продолжал забег уже мысленно, суетливым изысканиями измеряя всё неизвестное пространство мира вокруг. Ему действительно хотелось объять весь мир, узнать всё о каждом цветущем, — или по какой-то причине засушливом, — уголке Авидьи, Сумеру, всего Тейвата. Неумеренный детский пыл, раздуваемый научным любопытством и отсутствием границ понимания реального мира, только поддерживал этот механизм бесконечного движения.

 Даже когда Тинари оставался наедине с цветами в учительском кабинете, — в какой-то момент преподаватели стали часто отсутствовать на своих местах, словно строго по расписанию Тинари, — несмотря на весьма размеренную деятельность и внешнюю радушную невозмутимость, спокойным он не был. Пытаясь успеть всё на свете, Тинари планировал каждую минуту, но наедине с альстромерией ему было хотя бы немного… тише. Острым ушам фенека в Академии только и оставалось, что неуклюже ютиться под студенческим беретом, ведь стены храма знаний полнились шумливыми разговорами, вечным топотом множества ног, спорами, звуками механизмов, скрипом перьев, неаккуратным шелестом страниц.

 А здесь был только он сам, его мысли и альстромерия, для цветка — капризная и неразговорчивая, зато требовательная к вниманию и уходу. Самое оно, чтобы если не передохнуть, то хотя бы переключиться на деятельность, не так активно выжимающую из Тинари все его не по годам богатые ресурсы. И всё-таки… он был ребёнком, что пытался угнаться за яркой кометой всевышнего просветительного блага. И чем лучше о нём отзывались учителя и старшие наставники, тем выше становилась его собственная планка ожиданий от самого себя. Поэтому, когда к основной нагрузке прибавились ещё и постоянные консультирования других студентов по предмету их работ, Тинари понял, что его знаний недостаточно. Ему нужно знать всё и успевать всё.

 Альстромерия от него как будто бы ничего не ждала, — кроме соблюдения всех тонких условий своего разведения, разумеется, — поэтому с ней было куда проще.

 Из размышлений в реальность вернул вопрос муаллима Калида:

 — Что думаешь?

 Тинари думал о многом, и о глубине его задумчивости говорило как минимум то, что он грыз фалангу своего указательного пальца, протяжно мыча, уже с полминуты. Думал он действительно о многом, но самое главное творилось в воображении мальчика, где незримые линии, отделяющие одни вообразимые планы от других, раздвигались ещё шире, предоставляя укромные часы для ещё невоображённого дела.

 — Думаю, это будет очень увлекательно! Поскорее бы приступить к работе! — Тинари отозвался с очевидным энтузиазмом, и длинные уши его волнисто дёрнулись, скидывая берет на пол.

 Робко ойкнув, Тинари попытался было его ухватить, но не успел — головной убор шлёпнулся на плитку, вынуждая неуклюжего студента за собой нагибаться. А так даже лучше, есть шанс скрыть смущённый румянец. Молодец, Тинари, посмотри, как хорош. Тебе предлагают настоящее научное исследование, а ты не можешь даже шапку на голове удержать. Как профессионально.

 Появление второй альстромерии привело всех секретарей и преподавателей кафедры в ужас. Было принято решение, — да-да, цветки редкие и дорогие, мы всё понимаем, но они в надёжных руках и так всем будет лучше, — позволить первокурснику забрать их к себе в общежитие, раз он запланировал целый комплекс исследований. Для соблюдения всех формальностей, разумеется, с него взяли письменный план работы и основы проектной деятельности, сформулировали необходимые по завершению результаты, но в целом были готовы закрыть глаза даже на какие-то недочёты. Благо, их не было.

 Так небольшая комната, служившая для Тинари гнездом на ближайшую пару лет, обзавелась двумя первыми горшками. В будущем, разумеется, их количество будет увеличиваться в геометрической прогрессии, но начало было заложено двумя капризными дамами от цветочного мира — южными альстромериями. Одна, со жгучим натланским характером, требовала к себе так много внимания, что в какой-то момент Тинари обнаружил себя называющим этот цветок «моя госпожа». Вторая, пустынная, казалось неприхотливой и выносливой, но Тинари знал, что неприступный характер — всего лишь следствие идеально подобранных условий. И зная повадки этой альстромерии, он не обращался к ней никак, обозначая своё присутствие лишь лейкой да самодельным навесом.

 В течение дня Тинари изучал все возможные курсы, какие только могла дать ему Амурта (а в будущем ещё и факультативы), работы своих однокурсников, дополнительную литературу, — «Уваааа! Господин Калид, это ИЗУМИТЕЛЬНОЕ издание, спасибо! Я обязательно подготовлю для вас закладки на самых интересных местах и свои комментарии!» — а вечером, как и начинал свой день, возвращался к альстромериям. В целом именно такой порядок вещей в последствии навёл его на мысль, что, безусловно, изучение всего живого мира вокруг для него важно, но ничто так не радует его глаз так, как тонкие станы распустившихся нежных цветов, — обманчиво хрупких, ведь юный ботаник знал наверняка, как много силы кроется в этих бутонах да стеблях, что способны преодолеть их корневища и коробочки, чтобы выжить. Красота и сила, которую Тинари уважал и пропагандировал до конца своих дней.

 С начала эксперимента прошёл месяц. Подходило время делать первый крупный срез наблюдений. Завершение лунного цикла знаменовалось крупными изменениями в цикле цветения. И проводить сравнительный анализ состояния цветов и почвы с последними зафиксированными на бумаге — всё равно что праздник. Делать это один Тинари не смел, а потому выслал приглашение на обозначенный вечер своему муаллиму. И уже только после понял, что это будет чуть больше, чем просто встреча в кабинете. Муаллим нагрянет прямо к нему домой.

 Вообще-то Тинари был крайне чистоплотен и порядочен, но в момент мыслей о том, что старший товарищ будет у него в гостях, он забывал об этом и беспокоился, что в комнате беспорядок. Здесь даже места не было для того, чтобы устраивать бардак, но Тинари всё равно волновался. И без того ранняя пташка, он встал ещё на час раньше, чтобы убедиться, что все книги на полках в правильном порядке и сортировке, что кровать заправлена от уголка до уголка ровно, что витраж в окне оттёрт и отполирован до блеска.

 Жизнь людей-фенеков чаще всего была кочевой и загородной, и за всё своё детство Тинари никогда не оставался на одном месте так долго, как в Академии. О правилах гостеприимства Тинари узнавал исключительно из собственного опыта, — а близких друзей и приглашений в чужие дома в те годы он, как назло, не имел. Поэтому подготовка к приходу муаллима вынудила Тинари импровизировать. Так в его комнате появилась вторая чашка, — невыносимо не сочетающаяся с уже имеющимся сервизом. В последний момент на базаре Тинари урвал мешок орешков и фиников. Обычно таких закусок у себя в комнате он не держал, ведь каждый похож на базар заканчивался мигренью…

 «Вроде бы всё. Пергамент — готово. Два пера, уголь и карандаши для эскизов — готово. Вода в чайнике — готово. Масло в лампе… проверял с утра, всё хорошо! Ой, хвост распушился…»

 От суеты и нервов, разумеется, хвост увеличивался в объёмов значительно. Время подходило уже к решающему часу, но что ещё оставалось Тинари, кроме как с щёткой в руках пытаться угнаться за собственным предательски неспокойным, вопиюще пушистым хвостом… Если так его и застанет муаллим — от позора не отмыться ни в жизнь.

 Смотрит на принесённые муаллимом дары и теряет собственный дар речи. Он-то совсем скромно подготовился, а это… Неловко пристыженный, он низко кланяется и несколько раз повторяет себе под нос (и в ноги…) слова благодарности, чуть не тараторит так, что разобрать его «спасибо!» почти невозможно, только суетную вежливость. А пока в большом чайнике над печкой закипает вода, Тинари… понимает, что никогда в своей жизни не готовил кофе. Мог бы честно об этом сказать Калиду, но полагал, что это вызовет лишь ненужное ему осуждение: какие тебе исследовательские работы, юный Тинари, если даже кофе сварить ты не можешь?.. Такое под силу даже самому ленному из секретарей, а ты и не справился?..

 Джезвы у него не было, поэтому для приготовления пришлось брать новый стакан из дутого сумерского стекла, вставки под узорным металлическим обручем — в цвет витражей Академии, как иначе. Золочёная ложка отмеряет заботливо предварительно измельчённый кофе, то с горкой, то без неё, отсыпая излишки в мешок, — Тинари меры не знает. Ему остаётся лишь принюхаться, склонившись над столом, понять, что тяжёлый кофейный букет пробивает ему нос насквозь, едва удержаться от чихания и всё-таки сбросить горку вниз. Ему на фенечий нюх — одной скромный ложки достаточно, а перевести на притуплённый человеческий, то, может, и мало, но по крайней мере наверняка не будет тяжёлый и терпкий. Добавить ещё по вкусу проще, чем переводить зазря уж очень горький. Так рассуждает Тинари, пока суетится с несчастной ложкой и кофе, принюхиваясь что тот пустынный лис, но уж точно не как умелый секретарь-кофевар. Остаётся лишь предложить гостю и понуро заметить:

 — Если невкусно, вы скажите, я переделаю…

 В то время Тинари ещё не пил кофе совсем и не был сведущ во всех способах его приготовления. Это случится с ним позже и при совсем иных обстоятельствах.

 Спасением был инструктаж от Калида. Вновь оказавшись в сфере своих интересов и навыков, Тинари быстро унял волнение и всего себя обратил в слух. Он, внимательный и сосредоточённый, был настолько поглощён пояснениями муаллима, что уши его, вытянутые и заострённые, за всё это время ни разу не дрогнули. Тинари не упустил ни единого слова, а то, что считал особенно важным, — сразу же фиксировал на бумаге. Он был настолько собран и погружён в процесс, что помимо записывающих что-то рук подвижным оставался только его хвост, разлетающийся по широкой дуге то в одну, то в другую сторону, да сверкающие искорки в его больших, ещё по-детски восторженных, распахнутых блестящих глазах.

 Нагруженный информацией, он поднялся, наконец, на ноги и прошёлся по комнате в раздумьях. Вернулся к столу, чтобы взять в руки увесистую тетрадь наблюдений и бегло пройтись по страницам, словно сверяясь с конспектом, относительно которого он будет сейчас пересказывать муаллиму свои мысли. Чтобы окончательно собраться с ответом, Тинари остановился рядом с тумбой, на которой и стояли два цветочных горшка, с ярко-красной натланской альстромерией и нежно-лиловой сумерской. Полного их цвета Тинари ещё не видел, но заранее был очарован одним лишь окрасом их пока не раскрывшихся бутонов, собравшихся на коробочках плотными колокольчиками. Про себя Тинари считал дни до цветения и был намерен запечатлеть каждый момент расслабления связки, каждую фазу распускания лепестков, пока они, наконец, освободившиеся, будут раскрываться и занимать своё место в сложном соцветии. И тогда бы он смог посчитать, сколько заострённых верхушек у каждого из лепестков…

 Тинари рассказывал долго. Все свои наблюдения он систематизировал по нескольким направлениям. Начал с самого простого, с условий, в которых содержал оба цветка до и после переноса их к себе домой. Не упуская ни единой детали, Тинари подробно объяснил, как выбирал положение относительно освещённости, как просил соседа подвинуть его кровать и тумбочку, чтобы цветам досталась удобная позиция у окна… Он вдумчиво пересказывал всю рутинную схему ухода за цветами, а затем перешёл к наблюдениям. В своей кропотливости он проработал альбом настолько детально, что для каждого утра была выделена своя страница, в которой Тинари описывал основные показатели цветка и почвы, а если наблюдал какие-то заметные невооружённым взглядом внешние изменения, то делал новый эскиз. Наброски были неопытными и не художественными, но — внимательными к деталям.

 Когда Тинари закончил свою презентацию измышлений и наблюдений, он, наконец, как будто бы позволил себе выдохнуться, до этого ораторствуя на износ. Говорил он без остановки, на одном лишь энтузиазме, вовсе не на запасах воздуха в лёгких. Щёки его раскраснелись, а рукава ученической мантии измялись от того, как активно Тинари тянул их при жестикуляции и мял меж пальцев, когда задумывался, чтобы пояснить какой-то момент в своём исследовании. Когда дело дошло до непосредственных выводов, он позволил себе, наконец, опуститься на стул и отложить альбом — и так хорошо знал, с какими вопросами столкнулся, не нужно подглядывать, чтобы озвучить итоги.

 — Сейчас я точно могу сказать, что соблюдение основного климатического режима действительно позволяет культивировать альстромерии за пределами их оригинального места распространения. Всё дело не в самой почве, а в её отдельном составе. Я бы хотел подтвердить кое-что относительно содержания веществ в чернозёме, где произрастают цветы, и о том, чем можно прикармливать цветы… Но мне не согласовывают полевое исследование, так как в той области пока что никто не работает…

 И Тинари почему-то отчаянно не понимал, почему никто не согласовывает ему самостоятельную экспедицию без сопровождения в виде хотя бы однокурсников. Впрочем, другие вопросы его волновали действительно многим больше:

 — Но самое главное, что я могу сказать уже сейчас, так это то, что, по-хорошему, исследование должно быть дольше. Я понимаю, что без реальных перспектив курсовую могут не согласовать дольше, но согласно описанию из атласа цветов, альстромерия — это многолетнее растение, к тому же, судя по энциклопедии и отзывам цветочниц с рынка, после расцветания они быстро опадают. Если лепестки быстро теряются, за один сезон мы не соберём достаточно информации, тем более, что объективно можно будет говорить только об изменениях в течение нескольких сезонов, потому что как все многолетние цветы, альстромерии проявляют адаптационные свойства на долгосрочной перспективе…

 Вот был бы у них  Дендро Глаз Бога, конечно, тогда они бы могли наблюдать распускание цветов вне сезона. А так и оставалось надеяться, что значимость работы в сфере культивирования растений будет достаточной, чтобы на кафедре согласовали проект как длительный, с промежуточными срезами.