Тигнари, может, и делает вид, что от подарка Сайно ему вовсе не хочется прыгать радостно и броситься изучать фолиант прямо сейчас, но хвост его, едва распушившийся, кончиком вырисовывает за ногами восьмёрки. От книги он уже отвлечён, конечно, смотрит за тем, как юное создание, едва ли не более дикое, чем сам Сайно, объясняет последнему, что шутка и не шутка вовсе, и почему это не смешно. Тигнари наблюдает со стороны, словно отстранившись, за разговором, который как будто бы уже однажды слышал. Тонкое ощущение правильности этого странного диалога вызывает у Тигнари ностальгическое удовольствие, и он не может удержать весёлый смешок. Он смеётся коротко, но звонко и чисто, а затем сразу же прижимает костяшку указательного пальца к губам и улыбается виновато.
— Извините-извините, — весело поясняет он, — Я просто очень рад, что кто-то ещё, наконец, сказал ему, что у него не смешные шутки.
Он довольно жмурится и прекращает своё наблюдательное веселье. Глядя на то, как обустраивается Сайно, Тигнари вдруг понимает, что ему нужно сделать следом — и он помогает снять дорожный плащ Коллеи. Смотрит на то, как пространство у двери вдруг заполнилось чужими одеждами и задумывается о том, что теперь ему не просто время от времени ожидать в гости Сайно, а буквально жить с кем-то ещё. Не соседствовать, а нести ответственность. Тигнари не боялся отвечать и брать инициативу, — но здесь за ошибку ответ будет не только с него. Чувство тревожное, но неожиданно для самого Тигнари — приоритетное вовсе не своей тяжестью.
Ощущение куда глубже и важнее, но при этом неосязаемое, растёт по мере того, как алая лента в руках Сайно поднимает его волосы завязывается узелком. Простой жест, но Тигнари вовсе не мерещится же, что образ генерала в этот момент уступает совсем иному лику?.. Он наблюдал это и раньше, и сейчас лишь подтверждает для себя, что Сайно отпускает всё рабочее, оставляет за порогом, под подолом пыльного с дороги плаща, — даже двух, — и теперь, открытый и лицом, и духом, готов к отдыху.
«Пусть отдыхает», — соглашается с этим суждением Тигнари и кивает сам себе.
— Ты же знаешь, я не использую пряности в гот-.. — он не договаривает, на полуслове понимая, что это очередная химера-юмореска от Сайно.
Вздыхает тяжело, но смиренно. С плохим чувством юмора Тигнари давно нашёл мир, ровно в тот момент, когда понял, почему Сайно шутит в целом и почему шутит именно так. Хорошо, если шутит. Хорошо, даже если плохо. Хорошо, даже если уши сворачиваются и мех встаёт дыбом на их кончиках.
— Я не планировал обедать в ближайшее время, но не оставлять же вас голодными, верно? У меня с дозора пара пит осталась, давай-ка сделаю вам перекус.
Тигнари рос очень самостоятельным ребёнком в силу особенностей образа жизни его рода. К своему юношеству он мог позаботиться и о себе, и о других, и в отличие от многих академиков, не боялся ни хозяйства, ни дикой местности, поэтому сельская жизнь в Гандхарве была ему по нраву. Будучи человеком учёным, он знал, как важен рацион питания для здоровья, для крепости и ума, и тела. А потому придерживался здорового образа жизни, — и где мог, наставлял сотоварищей. А где-то просто кормил незваных гостей… Не в первый и не в последний раз.
Пока в широком тажине на костре на улице прогреваются уже подсохшие с утра лепёшки, Тигнари быстро работает ножом. В ход идут все дары природы, что ему удалось припасти: помидоры, листы салата, луковицы, огурцы, круглые редиски, отваренная грудка дикого фазана… Пока режет, спрашивает у Сайно за своей спиной вопросы лёгкие, разговорные: как тебе Мондштадт? Как там сезон? Видел ли красивые цветы? Что было в дороге? Как твоя новая колода?.. Простые разговоры фоном приготовлению простой, незамысловатой, но лёгкой и питательной пище. Простая мелочь, но странное чувство правильности происходящего не отпускает Тигнари до сих пор, поэтому он время от времени останавливается, ведёт быстро ухом, бегло оглядывается на своих гостей, немо смотрит на них, моргает и возвращается к делу.
Раздутые и подогретые питы Тигнари вскрывает ножом и начиняет всей свежей нарезкой. Как и говорил, не пользуется ни солью, ни специями, но поливает всё светлым густым соусом, в котором отчётливо видны кусочки грибов. Оборачивает питы в листья лотосов, чтобы было удобнее держать, а затем и вручает своим гостям. Перекус он предлагает устроить на свежем воздухе, поэтому чуть погодя они устраиваются на помосте над тенистой заводью.
— Еда, возможно, не самая изысканная, но всё необходимое для твоего организма есть. И овощи, и лёгкое мясо… Специй у меня нет, но, надеюсь, тебе придётся по вкусу грибной соус, Коллеи. А ещё такие питы очень удобно брать с собой в патруль. Как подрастёшь и окрепнешь, тоже будешь ходить в лес, наблюдать за ним, и прямо как сейчас, перекусывать на ходу. Пита хороша тем, что в неё ты можешь добавить всё что тебе нравится. Но про овощи всё равно не забывай.
Лучи солнца пробираются сквозь густой лес, и в их свете на поверхности воды собираются, теснятся ярко-голубые кувшинки. Где-то в отдалении перепеваются друг другу от рощи к роще птицы, и их щебетание заполняет ласковым звоном всё пространство. Чуть поодаль внизу к воде спрыгивает тигр ришболанд, могучий и ловкий, умывает свой нос и усы. У свежего истока собрались плесенники и влажными шляпками сверкают на солнце, искрясь вокруг себя радужными боке. Авидья жива каждым своим уголком, ярка и подвижна, прекрасна в каждом своём фрагменте, живёт своей жизнью и даёт жить другим, кто, как и она, эту жизнь уважает. Нет места лучше, чтобы учиться эту самую жизнь… заново жить.
А трое, свесив ноги с широкой ветки размашистого тропического дерева, говорят о питах с самыми разными возможным начинками. Они перешучиваются, смеются, обмениваются идеями и обсуждают дальнейшие планы. Всех троих объединяет то, что они, пусть и не зная, что делать дальше, наверняка уверены, что поступают правильно. Именно в этот момент Тигнари наконец понимает, какое чувство преследовало его всё это время. Обдумав его крепко, он улыбается и наклоняется к лотосам нилотпала в воде под ним. И кивает им, сообщая без слов:
«Они дома.»
