Глаза якс в темноте по-звериному светятся, пусть они больше зверьми не считаются, разве что священными - все лучи взглядов сомкнулись на Цзиньпэне, что поотдаль от всех сидел на большой янтарной глыбе. Часто он отделялся от компании и наблюдал за всеми молча. Не любил говорить много и не считал нужным вмешиваться - только если для драки. Это он хотя бы умел делать.
Мину веер свой раскрывает и прячет лицо за расписным шёлком, да только это всё без толку. Сколько бы эта обезьяна не кривлялась, пытаясь выглядеть возвышенно, видно было всё, точно на просвет. Такой же якса, как и остальные: за веером клыки с когтями не спрячешь, на фоне белых шелков грязь рук лишь сильнее видится, а душистая цветочная вода крови запах не перебьёт, не оттенит даже.
Мину бесил своей привычкой быть не тем, кем кажется. Всё остальное в нём ещё можно было терпеть, но только не эту манеру. Циньпэн... слишком уж не любил такое двуличие, изрядно от него настрадавшись в совсем ещё недалёком прошлом. Память о том была свежа.
- ...
Младший якса телепортируется из своей зоны отчуждения в общий круг, чтобы говорить со всеми лицом к лицу, только вот не видит Пэн в этом большого смысла, ведь он самый младший, наименее опытный. Однако, раз спрашивают...
Может быть дело в том, что он их слышит лучше всех? Никогда и никому этого якса не говорил и ни с кем не обсуждал, однако же казалось ему, точно зов мертвецов в ушах остальных Истребителей не такой громкий. Не настолько близко за их спинами стоят падшие? Не так крепко шею верёвки скверны стягивают? Или же дело в том, что они, как настоящие адепты, не как он, звери священные, уже давно совершенствуясь, находятся куда как дальше к познанию, чем сам Цзиньпэн? А он в силу своей звериной дремучести, просто самая удобная ищейка. Но этот вариант не объяснял тот запах крови, что каждый из якс нёс за собой.
- Я его знаю, - смотрит Истребитель перед собой, но ни на кого конкретно. - Не имя. Просто знаю. Видел.
Имена господ низким зверям было знать не положено, такова непреложная воля Нефритовой Звезды. Она на себя-то лишний раз смотреть запрещала и из каждого раба своего жёстко и жестоко выбивала всякий интерес к происходящему вокруг. Ей послушные нужны были, не любопытные. Посему Цзиньпэн не ведал, кто конкретно составлял круг её общения, но голос запомнил, как и запах.
Этот омерзительный и приторный смрад.
- Он... этот архонт...
Якса хмурится, пытаясь подобрать слова. Так вышло, что единожды он случайно слышал, как к этому богу по титулу обращаются. Однако же тогда демон был ещё большим невежей, чем сейчас, а титул тот был цветастый и длинный, слова сложные... не знал тогда Цзиньпэн, что они значат, и сейчас не уверен, что знает. Во всяком случае, слова правильного вспомнить не может, хотя то на языке вертится.
- Он... он повелевал такой вещью... как же это?.. Как... как то отвратительное чувство, какое бывает у меня, когда я слышу тебя, Мину.
Не самое приятное это чувство, говоря на чистоту. Какая-то смесь отчуждения, дискомфорта, желания поскорее уйти, быть может стыда? Такое выматывающее, тянущее, очень резкое - как лезвие у горла. Иссушающее, от него хочется закрыть лицо руками и горестно голову склонить. Возможно, в случае Мину не такое резкое, как могло бы, но это точно было желание говорить с генералом Синьюанем как можно реже и меньше. Он был невыносим - во всех смыслах.
Едва голос Цзиньпэна стих, как раздались смешки - то ли это была Фанань, то ли Йиньда. Может, они вместе хихикнули, переглянувшись? Так или иначе, они сбили Пэна с мысли и он замешкался, а потом немного вспылил: вечно эти девки мешаются!
- Не важно, - он отвернулся, сложив руки на груди. - Надо убить - значит убьём.
- Это как «не важно», Цзиньпэн? - Йиньда встала со своего места и подошла ближе, обличающе подняв руку в сторону младшего брата. - А ну быстро выкладывай, что знаешь! Мне что, вручную из тебя речь выдавливать? А ну на меня посмотрел, быстро!
Помедлив несколько мгновений, Цзиньпэн всё-таки послушно перевёл взгляд на яксини. Ему очень не хотелось, чтобы она, как это уже входило у Йиньды в привычку, схватила его за щёки и начала щипать. Вообще не хотелось, чтобы она его трогала! Никак!
Когда она в первый раз так сделала, Цзиньпэн чуть руки ей не откусил, разнимал их Фуше. Во второй раз драку сдержала Фанань, но кажется, что Огнекрысе это было скорее весело, потому что в ответ на всю агрессию она лишь смеялась из раза в раз.
- Ну? - Она шагнула вперёд, уперев руки в бока, отчего Пэн нахмурился сильнее и снова отвернулся. - Давай, или я попрошу Фанань оттаскать тебя за уши так, что ты из Цзиньпэна превратишься в Цзиньту!
- Я не знаю, - наконец он смог собраться с мыслями. - Мне не положено было знать. Но он умер раньше чем... чем...
Снова запнулся, потому что слово, определяющее личность, могло быть очень разным. И то, которое якса привык говорить, в обществе Истребителей зла уже не было уместным. Вообще не было правильным при новом порядке Гео Архонта. Слово, которое якса сам хотел перестать произносить, но почему-то не мог просто оторвать и выкинуть от себя этот кусок жизни. Больно вспоминать, больно забывать. Уродливая гниющая рана, что не торопится заживать. Цзиньпэн должен был ненавидеть себя за это, но чувства были сложнее. Никак словами их не назвать, не знал он понятий, чтобы описать то, что внутри творилось. Больно это. Больно - и всё. Нет других слов.
«Госпожа».
«Хозяйка».
«Нефритовая Звезда».
«Луноликая красавица».
Как её только не величали. Как только она сама себя не называла, выводя титулы золотыми чернилами по бумаге. Каждый слог её имени цепями звенел, кандалами вниз утягивал и нежным серебристым смехом от стен отражался. Точно она всё ещё здесь.
Цзиньпэн сам не понял, в какой момент запнулся и замолчал. Сколько ему времени потребовалось, чтобы собраться с мыслями и силами? Кажется, не слишком много.
- Чем... архонт снов, - голос у демона очень тихий. - Господин лично убил его незадолго до этого.
Сделал это Моракс не потому, что противник был столь силён, а потому что так удачно под руку каменную подвернулся - и в том расчёт Нефритовой Звезды был, которая свои планы плела активнее, чем паук сети. Зачем ей та смерть была нужна, впрочем, демон не ведал и никогда не стремился разузнать.
Запрещалось тогда ему думать много, а сейчас уже над таким размышлять и бессмысленно.
- Я не думаю, что он особенно силён, - продолжил Цзиньпэн, кое-как заставляя себя завершить мысль. - Но коварен, и владеет множеством превращений.
«Это же он надоумил госпожу построить ту кровать», - вдруг пронеслось в памяти, и от этого демон вздрогнул, как от удара, оскалился, коротко зарычав на собственные мысли. Воспоминания были безрадостны, а вернувшаяся с ними боль - почти материальной.
- Я просто его убью, и всё.

«Понял?» - спрашивает Фуше, а ответом ему лишь только пылкий, гневливый взгляд, да ещё один оскал: «не тупее тебя!»
Вслух Цзиньпэн ничего не произносит, не рычит даже. Выдыхает только коротко и отмахивается и от Йиньды, и от Фанань, не глядя на обеих и не слушая их. Стараясь, изо всех сил стараясь не слушать и не смотреть. Все эти проводы каждый раз только пустое сотрясение воздуха. Как будто Огнекрыса так по своей разбитой чашке тосковала, разница-то в чём?
Чашка хотя бы красивая была - оно было понятнее, чем это их поведение.
Фуше тоже хотелось сказать, чтобы своими делами шёл заниматься, а не растрачивал слов зря. Не подведите, он говорит. И?.. Вздыхает Цзиньпэн и вновь смотрит на маршалла мрачно. Не подведёт, коли на то воля небес. А если всё-таки случится, то Мину ему голову с плеч и снесёт, если успеет. Ну или наоборот...
Всем и так всё с начала известно, к чему эти... эмоции? Эти излишества. Как же хотелось перестать это слышать.
Перестать это слышать и не вспоминать, как взглянули им напоследок Йиньда и Фанань. Как осязаемы были их взгляды, точно касания: хотелось сбросить их с себя, как чужие руки. Как... цепи? Или удары кнута, от которых так и тянет закрыться - что всегда воспрещалось. Вот бы можно было им запретить так смотреть.
- Тц, - якса хмурится, глядя на сотоварища. Такой компании он нисколько не рад и говорить ничего этой обезьяне не желает. Цзиньпэн мало слов знает, ещё меньше в нём желания их произносить. Но и поделать ничего он не может. Кто-то должен будет его убить, если он не выполнит своё предназначение.
Немного жаль, что это будет Мину?
«Без разницы, лишь бы сумел,» - демон качает головой еле заметно и закатывает глаза. Больше всего ему не нравится даже не Мину с его ужимками, веером и прочей мишурой, а то, что он сказал. «По пути». О великий Властелин, с ним придётся идти! Ногами. По земле. Ходить! Медленно, долго, теряя драгоценное время, просто идти, переступая каждый ли завоёванных Мораксом земель. Идти, потому что не умел Мину летать, ведь у паршивых обезьян крыльев и в помине не было, и даром мгновенного перемещения он не наделён.
...Хотя последнее должно быть к лучшему - иначе бы он лез всюду куда как активнее и ещё больше раздражал.
- Сказал уже, ничего не знаю, - Цзиньпэн пошёл вперёд стремительно и быстро. - Тех, кто много спрашивал, под потолок на крюки за язык вешали. Грр...
Вспомнив это, якса против воли разозлился опять, и опять вспомнил про тот пыточный механизм в виде кровати с тяжёлыми плитами вместо матрасов. К нижней его пришивали заживо нитками, прямо за кожу к этой проклятой штуке, а верхняя платформа, с шипами, опускалась вниз. Вариантов было всего два - вырываться, оставляя куски себя на том матрасе, или ждать, когда тебя придавит и проткнёт.
Она всегда хотела видеть второй вариант. Она всегда заставляла его просить пощады. Умолять. Её это развлекало, и тогда комнату наполнял мелодичный смех, подобный самой прекрасной песне.
Выдохнув сквозь крепко сжатые зубы, якса постарался отвадить от себя марево безрадостных воспоминаний и, чтобы отвлечься и не чувствовать чёрные плети скверны на своей шее, пошёл ещё быстрее. Путь в любом случае неблизкий, чем раньше они начнут, тем раньше закончат.
- Он просто урод, - голос Цзиньпэна стал тише и в нём появились эмоции, коих он ранее не проявлял. Помимо гнева, что этому демону был всегда присущ, теперь в интонации читалась ледяная ненависть, к которой примешивалось ещё кое-что. Жажда убивать, что была совершенно отлична от того, как это могли проявлять люди или звери - ничего мирского и близкого к пониманию смертным разумом там не было. Это желание уничтожить без остатка, эта всепоглощающая эмоция умертвить, изничтожить, разорвать, низложить и развеять не только тело, но все мысли о том архонте - возле Цзиньпэна было темно от пляшущей скверны.
- Гррр... я видел его, я знаю, где он подох... и я убью его. Я убью его окончательно и бесповоротно, - слова яксы не были бахвальством или пустой угрозой. Вовсе угрозой не являлись, Цзиньпэн просто сообщал о том, какие у него планы на ближайшую ночь.
- Нам надо к Разлому. Там рядом... покажу, - радости от визита туда тоже было немного, и даже мысль о том, чтобы увидеть дворец или почувствовать вновь запах тех цветов вызывала лишь желание убивать ещё сильней, чем прежде.

Обезьяны медленные, это факт. Мину ловкий, прыгает по горам лихо и резво, но всё равно за Цзиньпэном не поспевает... вернее, он и не собирается. Как младший, Пэн должен под его ритм подстраиваться, и это раздражает. В одиночку он бы уже давно на месте был и, возможно, даже начал бой. Но нет, приходится слушать обезьяньи смешки и говорить с ним. Отвечать.
Это то, чего Цзиньпэн вовсе не хотел, не хотел так сильно, что был готов у себя из шеи когтями выцарапать глотку и выкинуть её куда-нибудь в сторону Хулао, навсегда потеряв возможность говорить. Он даже несколько раз точно порывался, закрывая ладонью рот и царапая кожу... перчатки могли скрыть черноту демонических рук и остроту когтей, но их роль была декоративной.
- Кто... палачей не было, - Цзиньпэн глотает смысловое «у госпожи» в своей речи, снова с боем заставляя себя не называть её так и снова это его бросает в лихорадку, точно что-то неправильное происходит. Каждый раз, когда о бывшей хозяйке речь заходила, Цзиньпэн вёл себя одинаково: опускал взгляд, потому что она на себя запрещала смотреть и начинал говорить тише, потому что никто не смел быть громче неё. Напрягался, был на взводе и настороже, готовый в любую секунду напасть на любого, кто слишком резкое движение совершит.
Каждый раз он против здравого смысла ожидал услышать её голос, ощутить её касание и, разумеется, боль от удара. Или радость от мелодичной песни, что Нефритовая Звезда для него исполнит?
Нет, нет, нет!
- Она приказывала сделать, и это выполнялось тем, на кого она укажет, - даже самое обезличенное упоминание госпожи звучало от Цзиньпэна особенно, и он ненавидел себя за то, что не может в себе искоренить эту откровенно рабскую привычку. - Мне тоже...
Конечно, ведь он её любимая гончая, самая послушная к тому же. Что угодно сделает - золотым веером укажи да помани обещанием награды, даже самой крохотной и мимолётной.
Нет, нет, нет!
Цзиньпэн давится этими воспоминаниями и теряет дыхание, закрывая лицо ладонью. Голову опускает низко, но что ни делай, из неё всё это не вылетит, не забудется. Себя ли за это ненавидеть или её, или ещё кого-то, всё едино будет, потому что ни избавления, ни облегчения это не принесёт.
Как заставить себя всё это забыть? Как убедить себя в том, что это забыть необходимо?
- Он не был уродом внешне, - голос яксы бесцветный, он подавлен собственными эмоциям настолько, что новых будто взять уже неоткуда. Однако не просто так этого Истребителя уже называли Богом Гнева. Тихий голос окреп, как крепчает ветер перед ненастьем, а ровный тон сорвался в грубый демонический рык, и снова он был полон чистого бешенства и желания рвать на части всё, что под руку попало.
- Он... я убью его. Я убью его. Я убью его за то, что он сделал, - говорить об этом Пэн почему-то не мог, несмотря на то, что все слова знал. Название каждого пыточного приспособления было простым и рассказать о них не сложно в теории. На практике же Цзиньпэн не мог из себя ничего выдавить, кроме обещаний убить и так уже мёртвого архонта.
Этим вопросом Мину только сильнее раззадорил своего и так нетерпеливого спутника. Вместо того, чтобы дожидаться генерала Обезьяну и продолжить совместное путешествие, Цзиньпэн молча телепортировался к Разлому. На месте в уши ему тут же ударил не то смех, не то гонг - оно уже не было особенно осмысленным, путалось само в себе, но всё ещё оставалось узнаваемо.
- Я слышу тебя, ублюдок, - на глазах была точно пелена, за своей яростью якса ничего не видел, только лишь больше бесился от того, что найти свою цель сиюсекундно не может.
- Я слышу тебя явно. И я поймаю тебя, тварь, - якса шёл по местам слишком знакомым. Казалось, он тут ещё вчера был, госпожу сопровождая в одной из её многочисленных поездок по делам - и точно сейчас она веером махнёт и потребует, чтобы он выдерживал почтительное расстояние.
«Негоже зверю низкому портить своим видом прелестный наряд столь благородной и возвышенной особы, как я.»
- Поймаю. И уничтожу. Я причиню тебе столько боли...
Якса спотыкается и давится воздухом на половине мысли - непонятным для себя образом он дошёл до места, где совсем недавно стояли стены её дворцового комплекса. Сейчас это всё было уже разрушено и можно было смотреть лишь на вывернутые куски фундаментов и... цветы.
Красные, с крупными лепестками и горьким запахом, от которого болела голова. Цзиньпэн так и не узнал их названия, но вот всё остальное отпечаталось в его памяти превосходно, выжженное болезненным клеймом.
Если она проходила рядом, всегда можно было ощутить этот горький аромат, а её алые губы были подобны лепесткам, такие же яркие и нежные на вид. И нутро её, такое же чёрное, как и сердцевина этих цветов - служанки собирали их и делали масло, которое потом Цзиньпэн наравне со многими другими использовал для ритуалов хождения во снах.
Для того, чтобы исполнять её приказы. Для того, чтобы слушать, что она говорит. Для того, чтобы выполнять волю её.
Она и только она - единственная звезда на небе, и никакой другой у Цзиньпэна не было, да и...
Нет, нет, нет!
Легко лезвие Нефритового коршуна срезает цветочные головы, и мягко падают они в траву. Ветер от удара, что всегда якса нёс за собой, взметнул вверх алые лепестки, будто слёзы опавшие с изувеченных растений, и тогда Цзиньпэн ударил ещё раз, теперь уже взрывая копьём землю.
На этот раз уже от цветов ничего не осталось, кроме памяти. Кроме вечной памяти, которую сохранять не хотелось.
Смех, вой и крики агонии где-то внутри, где-то очень близко; она точно склонилась снова над ухом и шепчет приказы так нежно и так болезненно, снова тянет стремглав нестись их исполнять; аромат её кожи, этих горьких цветов, силён настолько, что голова идёт кругом.
Как во сне. Самом сладком сне из всех...
Только вот помнил Цзиньпэн не только это, но и отрубленную голову. Он помнил её смерть, помнил как ловил этот последний вздох - было ли в мире зрелище прекраснее, чем наблюдать за падающей звездой?
Желаний они не исполняют, как бы не убеждали в обратном.
Что делать со всем этим, Цзиньпэн не знал, не имел представления даже, почему всё это так больно бьёт. Гораздо больнее, чем заживо гореть в недрах земли или получать удары от каменных рук... возможно стоит засунуть себе в живот лезвие Коршуна и провернуть там пару раз, чтобы полегчало?..
Вдыхает через рот воздух, холодный и всё ещё горький, и возвращается туда, где оставил Мину. Боль от ударов каменных рук ничтожна в сравнении с тем, что было до них, а подписанный контракт демон, названный Сяо, научился чтить не из-за побоев.
Под ноги генералу Синьюаню падает алый лепесток, запутавшийся в волосах Пэна.
- Долго тебя ещё ждать?!
На самом деле Мину не медлит, просто Цзиньпэн на взводе, на пределе настолько, что всё вокруг кажется ему медленным. Потому он ещё несколько раз торопит спутника, телепортируясь вперёд и назад, не зная, куда себя деть и на какую стену влезть, лишь бы вытащить из себя всё то, что на душе находилось.
В конце-концов они достигают Разлома вместе, и опять эта тварь начинает водить Пэна кругами. Тот понимает, что архонт готовит ловушку или как минимум хочет это сделать. Имеет ли средства и силы?.. Блефовал он всегда хорошо, но не только за счёт этого стал таким могущественным.
- Ублюдок хочет меня обмануть, - сообщает якса и ищет дальше. На провокации не поддаётся и ничего больше не разрушает, хотя очень желал, и в конце-концов вознаграждается за упорство.
«Убью его, убью его, убью, убью, убью», - Цзиньпэн едва выдерживает, в стороне дожидаясь, пока Мину закончит свои собственные приготовления. Как он и обещал - это было громко. И эффективно. Рокот и стон гор прокатился ощутимо, заставив всё вокруг дрожать, и наверняка отголоски этого могущественного удара долетели до деревень смертных, ужасно перепугав.
Пэн впервые видит эту обезьяну настолько серьёзным, и ему это действительно нравится. Теперь точно никаких сомнений - Мину сможет его убить, если что-то пойдёт не так.
Кажется, Синьюань сказал что-то после того, как кинул последний камень и открыл проход, но Цзиньпэна уже не было в том месте, куда генерал смотрел. Звуки ещё не стихли, земля не перестала дрожать, а камни падать, но этому Охотнику не нужно было дожидаться, когда стихия угомонится. Он телепортировался вглубь пещеры и сорвал с пояса маску Истребителя всего зла, атакуя таящегося архонта и всю его скверну.
Как обычно - ловушки, шипы, обманки и иллюзии. Проще не смотреть и бить, чем сомневаться и осторожничать. Именно это Цзиньпэн и сделал, взлетая под самый пещерный свод и обрушиваясь вниз. Этот могучий удар должен был раздробить пол и сделать пещеру немного больше... но пола там не было, чего за реками скверны никак нельзя увидеть. Не пол, а бездна - в неё-то Цзиньпэн и улетел, поджидаемый архонтом, что в очередной раз с лёгкостью обманул вспыльчивого яксу.

«Она тебя прислала?»
«Молодец, люблю послушных.»
Смехом надменным реальность раскалывается и истекает грязью чёрной и липкой из трещин. Сколько бы Цзиньпэн не падал, конца и края этому не было, как не заканчивался и шёпот, окруживший его. Близко настолько, насколько демон уже никого и никогда не желал к себе подпускать, он чувствовал вибрацию воздуха кожей, он ощущал прикосновения чужих рук к лицу. Это была его скверна, что пыталась через глотку в нутро затечь и там корни пустить окончательно, древом расцвести и через глаза прорасти, ветки свои пустить, протянуть во все стороны, как манипуляторы, и захватить тело яксы, сделав своим. Снова на колени поставить и воле своей подчинить.
«Это правда, что хороший раб ценится своей верностью.»
Цзиньпэн стискивает зубы и скалится, на губах его пена чёрная пузырится. Кровь ли это демона проклятая или архонта скверна так глубоко пробралась? Якса понимает, что он не падает уже, а вязнет в этой гнили, как проглоченный, и сколько бы не резал эту мерзость сияющим лезвием Коршуна, не преуспевал в подавлении архонта. Эти грязные нарывы не были его настоящим телом, оно где-то ещё спрятано... а то, во что он влез - эта клоака мерзостная - была в действительности ловушкой.
Дурак, вспыльчивый дурак!..
И тогда Пэн чувствует, как хватает его что-то поперёк тела, чувствует и напрягается, готовясь дать смертельный бой; чувствует и тут же понимает, что не безумный бог это и не его скверна; чувствует и летит вверх, не увидев Мину, но догадавшись, что это он тело птичье метнул повыше.
Значит, сейчас произойдёт то, для чего именно Мину это сделал, и тут уже Цзинпэн был готов.
Это место было длинной и узкой шахтой, в которую снизу доверху скверна забилась, как смола ядовитая, и по всем стенам мановением руки резкой якса копья воссоздал. Они злобно прогрызли себе путь из отростков тела архонтова через скверну, светясь бирюзой неярко, и стали опорой для своего создателя. Ещё выше Пэн забирается отталкиваясь легко от копий, раскручивает в ладони Нефритовый коршун и ударом широким рассекает ленты уродливых рук, что тянулись к Мину.
- Тц, - всего и ответ на просьбу, что якса сопроводил стремительным выпадом, отбивая новый всплеск скверны. - Болтай поменьше. Делай!
Внимательный взгляд уже успел подметить, что шахта, в которую архонт их заманил, на самом деле не так однородна, как хочет казаться. В ней есть некие не то опухоли, не то нарывы или ядра с концентрированной энергией, что очень старательно поверженный бог пытается спрятать. Один из таких уже нащупал Мину, кажется, но Пэн заприметил ещё как минимум три, в которых эта тварь без сомнения прятала что-то мерзостное.
Иначе к чему эти язвы так прятать и охранять?
«Сдохни», - Цзиньпэн копьями прокладывает себе дорогу к одному из наростов; режущим ветром, искренней яростью, всем существом своим стремится как можно быстрее оказаться на расстоянии удара. Он чувствует страх, как и любая гончая, которую натренировали рвать по команде, подспудно ощущает злорадство, потому что рвать сейчас он собирался того, кто ранее ему смел это приказывать.
- Бесполезно, - выхаркивает из глотки своей якса заползшую туда скверну и не слушает истеричные вопли, упиваясь лишь только своим желанием бой вести. Наслаждаясь единственно тем, как копья по воле его пронзают чужую прогнившую плоть, как их острые наконечники разрывают плёночные мембраны, служащие кожей, и она расползается, не в силах держать форму. Как это мерзотное создание извивается, захлёбываясь болью, что лезвия копий ему причиняли. Как истерично он кричит и суматошно, исступлённо атакует, пытаясь поставить на место «зверя жалкого, недостойного», что служить архонту обязан, как раб недостойный...
Быть может не должен адепт Моракса просветлённый так наслаждаться чужой агонией, но чем больше Цзиньпэн слушал чужие вопли и резал скверну, тем ему больше нравилось истошные крики - особенно когда одна из опухолей лопнула, взорвавшись чёрным и алым так сильно, отчаянно. Так больно, что Пэн действительно ощутил всем существом своим чужие страдания, и не важно, что от этого взрыва он сам отлетел, впечатавшись в противоположную стену.
Ему настолько больно не было и ран своих он не замечал.
- Страдай, - почти спокойно предлагает якса, если возможно этот рык сквозь зубы спокойствием назвать. Он режет снова, прорубая путь ко второй слабой точке, вдруг понимая, что от этого и Мину там, внизу, должно быть проще делать свою часть работы. Второй раз скверну точно легче было прорубить. Возможно, показалось?..
Осталась третья скважина, но Мину говорит, что стоит поберечься. Он уронил валун огромный, что копья, тут и там точащие из тела падальщика мерзкого, сломал своим падением. Мог так бы и задеть Цзиньпэна, но он с лёгкостью ушёл с дороги телепортом.
- Что там, Мину?!
Пэн чувствует и видит, как Синьюань свой веер открывает, а всё вокруг медовым светом гео разливается. Как начинает вновь трястись гора от огромной силы, как стонет камень, пригибается сама земля. И Истребитель зла всем телом ощущает эту мощь и смотрит вниз, где яркая комета среди скверны набирает ход.
«Довольно медленно», - он отмечает и это же от Мину слышит. Ну конечно...
Два раза повторять не надо. Цзиньпэн сначала забирается повыше, проворным тёмным ветром поднимаясь едва не к потолку, и сразу падает. Во тьме тоннеля среди скверны на несколько мгновений ярким золотом мелькнули два крыла - так Пэн себе придал такую скорость, врезавшись в комету Мину, что сразу расколол её на множество частей. Куски камней, пропитанные гео, с помощью анемо ускорения превратились в тысячу ножей со рваными краями, что в гнилостную плоть архонта вонзились, боль его усиливая стократ. Помимо этого совместная работа якс родила взрыв, и все ошмётки этой скверны тут же разлетелись. Цзиньпэн пробил огромную дыру, открывшую проход уже не в горы, а в недра этой твари. Это понятно было по тому, что изнутри лилась не только скверна с кровью, но и органы. На это, впрочем, якса обращать внимания не стал, поторопился дальше. Он был намерен прорубить проход в том теле изнутри, путь проложить к тому, что называлось сердцем этого уродливого бога... намерен был его найти и изничтожить, разрезав в мелкие клочки.
Архонт кричал и извивался, засунув в брешь внутри себя те руки, что при нём ещё остались - надеялся достать Цзиньпэна и выкорчевать, как паразита.
И был тот крик сейчас для яксы слаще всякой песни.

Лоскутами лезвие яркое режет тьму и плоть, всполохами вокруг блеск разлетается вместе с болью и кровью; мечется в агонии исступлённой архонт, с ним и палач его, что желает так искренне цель свою к земле прибить и с лица мироздания стереть.
Лезвие яркое и удары болезненные - кровь алая разлетается почему-то вокруг лепестками цветочными, марево тёмное вуалью на лицо накинуто, а запах гнилой и удушливый вдруг сладостью духов оборачивается.
Звенят снова колокольчики на ветру.
Тело ведёт, точно во сне, в воде, внутри чрева чьего-то. Обволакивает, пленит и затягивает... куда-то? Видит Цзиньпэн свои руки перед лицом, ладони раскрыты и расслаблены, оружия в них нет. Видит он, что тонет, как тонул ранее уже множество раз. Там, во сне.
Глаза за веки закатываются и изо рта должен, вроде как, вылетать пузырь воздуха от дыхания, но только в глотку сильнее какой-то кляп заталкивается. Дыхания нет, нет и звуков, нет ощущений. Нет ничего, кроме пустоты, одиночества и голода. Не того, от которого тело смертного разорвать хочется и пожрать, как пристало чудовищу, нет. Голод другой, необъяснимый словами, стократ болезненней и мучительней обычного. Его не всякий утолить может.
Не каждая.
Именно ради того, чтобы это чувство голода - слово-то неправильное, а другого нет! - унять, можно от гордости отказаться. Вообще от всего отказаться. От мыслей, от разума, от сути своей, от всего на свете. Глаза закрыть и разрешить ей всё.
Сияет звезда в небе ярко, болезненно. При взгляде на свет её на глаза тотчас слёзы наворачиваются.
Надо голову опустить, лбом в пол прижаться в поклоне низком, чтобы не было так невыносимо. Чтобы душу на лоскуты не разрывало, а слёзы взгляд не застилали. Чтобы идти спокойно туда, куда песня сладостная ведёт, расслабить плечи и выкинуть из головы все мысли тяжёлые. Просто идти. Без мыслей. Без чувств.
Просто идти за ней.
Блистает ярко в темноте этой, точно маяка свет, лезвие Нефритового коршуна. Он не тот, кто споёт тихую песню, мягко обнимет или шепнёт что-то на ухо, затмевая собою всё мироздание. Не тот кто будет, веером делая взмах, отдавать приказы или на спину ставить острый каблук. Не будет болью чужой наслаждаться, пускай и рождён, чтоб её причинять.
Нефритовый коршун... откуда?.. Откуда вообще этот образ и имя в голове?.. И почему Нефритовый коршун - имя? Ведь это же... оружие?
Сквозь накативший внезапно сон Цзиньпэн необычайно медленно для себя протягивает руку вперёд, хватаясь за бирюзовую рукоять копья, но пальцы сжимает некрепко, неуверенно. Сомневается в том, что видит, явь от грёз отличить не может. И потому, зная наверняка, как всё это работает, тянется всем телом вперёд, к застрявшему в тёмной плоти лезвию и, всё так же невероятно медленно, как под водой, замахивается, опуская на шипы Коршуна ладонь.
Они острые и режут плоть демоническую насквозь легко и быстро, и тогда Цзиньпэн чувствуют боль резкую и жгучую. Чувствует и понимает, что не спит, и не должен больше: осознаёт наконец, что едва не попался в ловушку опять, был готов снова повестись на свои омерзительные эмоции, над которыми этот архонт был властен и до которых был так охоч.
От которых уже давно следовало отказаться.
На этот раз якса берёт своё оружие уверенно, как пристало Истребителю зла, и снова делает широкий режущий взмах. Бьёт в грудь кулаком, выхаркивая из себя застоявшуюся скверну (сколько же её там забилось!..) и вываливается из прорезанной бреши откуда-то сверху, точно из потолка, прямо под ноги Мину. Сгруппироваться не успевает и шлёпается лицом вниз на пол, разбрызгивая кровь и скверну вокруг себя мелкими каплями, который был сейчас с ног до головы покрыт.
Упавший подле Нефритовый коршун издал низкий звон, как Пэну показалось, немного укоризненный. Поднявшись на четвереньки и подобрав оружие, якса сел на пятки и выпрямил спину. Сдёрнул с лица маску и поднял на Мину взгляд. Разума и осознания не читалось там, одно стекло эмоций.
Ненависть. Отвращение. Возбуждение. Нетерпение. Злость.
Дышит Цзиньпэн тяжело и глубоко, а слова, обращённые к нему, понимает едва-едва, ещё не до конца вырвавшись из плена сна иллюзорного. Только лишь крепче сжимает древко Коршуна, желая сорваться и напасть. На... на кого?
От движения раненая ладонь болит сильнее и Пэн вынужден снова обратить на это своё внимание. Зубами расстёгивает и стаскивает испорченную перчатку, мгновение смотрит на сквозную черноту раны и... откусывает кусок от своего запястья. Небольшой.
- Гррр, - больно! Как же больно! Во сне так больно не бывает. - Ты... ты...
Понимание происходящего возвращается волнами, как и ужас от того, что только что творилось... там. Внутри. В груди похолодело от осознания.
«Он почти поймал меня. Тварь.»
- Мину, - взгляд Цзиньпэна вновь осмысленный, пусть и по-прежнему шальной, он быстро поднимается на ноги и указывает Коршуном наверх, откуда выпал. - Он там.

От встряски Мину голова резко дёрнулась и после резкого удара об пол у Пэна очень явственно и громко клацнули зубы. Якса поднял голову и напрягся, уже готовясь принять удар... которого не последовало.
«Я думал, он мне в морду даст», - Цзиньпэн вдруг растерялся, слушая притчу Мину о гусе. Чего его дёрнуло в таком месте начинать... о чём он вообще? Чем больше слов было сказано, тем меньше Пэн понимал, к чему всё это ведёт - он не был никогда подкован в речах, и это не только о том, чтобы говорить, но и о том, как понимать сказанное другими. Цзиньпэн свою жизнь жил как дешёвая рабочая сила, которому не нужно это самое понимание.
В итоге Мину наклонился ближе, отчего Пэн тотчас же ощутил дискомфорт, что усиливался из-за растерянности. Он собрался сделать шаг или два назад, но не успел - в лоб прилетел веер. И снова якса напрягся и нахмурился, жмурясь и ожидая, что этот удар будет болезненным, и снова ошибся.
«Что... происходит?..»
Цзиньпэн открыл глаза, но взгляд направил в пол, начиная, наконец, улавливать мысль Мину, которую тот был так добр хоть немного разъяснить для такого дремучего животного, что из себя представлял Пэн. Сейчас, в эту минуту, он ощущал это как никогда остро. Все эти сложные слова и понятия были так далеки, что их казалось и не достигнуть вовсе; все эти усилия, что на него тратили, он точно и не оправдывал; новая жизнь, дарованная Властелином Камня, которую...
Заслужил ли он?
Не мог Цзиньпэн сказать точно, что за эмоцию переживал сейчас, поскольку слова Мину разбудили в нём одно из тех новых чувств, которые знакомыми не были. Никто не объяснял ему ранее, что за мучительная боль (это же боль, так?..) сжимается внутри в тот момент, когда за ошибку вместо кары, наказания и побоев тебе пытаются объяснить нечто очень трудное для понимания и почти абстрактное. Доносят до тебя вещи простые и сложные одновременно, и при этом такие далёкие, что не понятно, что с ними делать. Как ответить?
В запасе Цзиньпэна были слова, чтобы ответить на вызов к бою или на оскорбление, на побои и унижения, но... это? Ничего похожего он до сих пор не знал и не испытывал настолько, что не мог никакого названия дать.
Отчего-то хотелось спрятать взгляд и, вжав голову в плечи, вытащить изнутри себя этот болящий кусок. К добру или к худу, что подобные вещи от души отсечь невозможно?
Думать получалось только о том, что в одном из своих утверждений Мину прав всё-таки не был. Цзиньпэн никогда не хотел умирать за Властелина. Якса хорошо знал о том, что в его смерти проку никакого не будет, а господину своему он жаждал принести столько пользы, сколько сможет, со всем старанием. Давно ещё об этом поразмыслив как следует, Пэн понял, что сможет это сделать только если будет живым, а отдать своё существование за архонта он может в любой момент, когда тот решит об этом приказать. А раз так, то действительно должен быть достоин такого приказа. Быть священной птицей, а не зверьём на убой.
Оставалось только молча кивнуть и голову после не поднимать.
Дождаться, когда Мину создаст лестницу и первый пойдёт наверх, к финалу этого сражения. Вопреки обычаю и характеру своему Пэн медлил и за товарищем не торопился, не пытался обогнать его и напасть на врага ещё до того, как сам Синьюань половину пути преодолеет. Вместо этого Цзиньпэн смотрел на свою дважды повреждённую руку и занимался самым несвойственным для себя и самым неуместным сейчас занятием.
Думал.
О словах Мину и о его действиях, о том, что он сказал. К сожалению, догадаться о том, чего Мину не сказал, хотя и мог бы, Цзиньпэн был не в состоянии, но зато хорошенько задумался о вещах, что тот не сделал, хотя не просто мог, а должен был. Вроде того, чтобы как следует надавать ему знатных побоев за совершённые ошибки.
«Это потому что сейчас есть другие дела. Он сделает это позже», - рассудив так, Цзиньпэн почувствовал себя немного легче, ведь хоть что-то в его понимании мира нашло свой маленький ответ. - «Значит надо поскорее закончить одно, чтобы быстрее закончилось и другое.»
Разбираться в более сложных мыслях было уже некогда, Пэн всю свою жизнь прожил в одном моменте, не загадывая надолго вперёд. Вот выживет - можно будет и об остальном поразмыслить. Если на это, конечно же, будет воля Властелина Камня.
Закончив со всеми этими трудными мыслями и при этом не придя к какому-нибудь явному заключению после всего этого, Цзиньпэн просто перехватил Коршун удобнее в руке и телепортировался к Мину, появившись чуть впереди него.
«Просто больше не совершать ошибок», - велел себе якса, концентрируясь. Он много где был невежей, это правда, но не совершать промахов в бою всё-таки умел. А потому вновь взял на себя право атаковать первым, разрезая копьём то, что казалось со стороны стеной - но это была плотная маскировочная мембрана, что прикрывала собой, как последним рубежом, цель Истребителей зла. Там дальше было только сердце этой скверны - сам падший архонт.
Может быть для Мину его дыхание не было таким явственным и он на эту стенку внимания не обратил, но Цзиньпэн ни за что бы не прошёл мимо. Он его чуял, он слышал, он жаждал навсегда покончить с этим. Но теперь уже без бешеной затмевающей глаза злобы, как поначалу. Теперь вместо неё была отрезвляющая ледяная ярость и Пэн был готов побиться об заклад - на этот раз его обдурить иллюзиями невозможно.
- Он там. Давай, - якса пропадает в разрезе быстрее, чем его слова успели отзвучать - его копья уже прокладывали дорогу к источнику скверны.
«Уже устал, да? А я ещё нет. Кто теперь жалкий?»
Стоны и крики стен были похожи на умоляющий плач, но яксы никогда не были восприимчивы к мольбам.

Резким ветром, яркой вспышкой нёсся Цзиньпэн по коридорам, точно зная дорогу, пусть путь в первый раз видел. Знал он, и биение сердца чужого уже в висках чувствовал, чуял он ужас и страх своей будущей жертвы. В нетерпении сжимал древко Коршуна, что полыхал так же ярко: две души в едином порыве сплелись, став цельным и совершенным оружием.

УНИЧТОЖЕНИЕ ЗЛА.

Первым влетает он в залу, что сводом своим на пещеру больше похожа, слегка тормозит, дав себе миг оглядеться. Трещины чёрных стен, мраморный пыльный пол и колонны, между которых сеть паутины натянута. Там же, творение скверны, пауки копошатся мерзостным роем. Не думая больше, якса тот час атакует - в любом случае здесь всё уничтожить желал! Едва ли они дадут так просто пройти.
Нефритовый Коршун рвёт плоть насекомых, но звук лезвия с хрустом проходит насквозь, как будто бы... дерево разрывая. Другой паучихе он голову снёс и она треснула точно чашка, на черепки разлетаясь. Третьей пробил брюхо насквозь и услыхал мерзостный скрип лезвия по стеклу.
Что-то не то, очевидно, и Пэн тут же припоминает, что архонт этот был любителем из вещей делать новые, довольно неочевидные на первый взгляд. Но чтобы те были живыми при этом, и агрессивными?.. Это впервые. И, чтобы высказать мысль свою, Цзиньпэн притормозил в своей схватке, обернувшись на Мину - как оказалось, напрасно время потратил. Синьюань и сам понял всё, даже наверно быстрее. К тому же, полёт его мысли прошёл ещё дальше и Мину сказал то, чего Пэн возможно так и не понял бы сам - всё это место было архонтом.
«А, вот почему он так визжит, когда я стены ломаю,» - мог догадаться и раньше, возможно, но поздно уже об этом вздыхать. Новое знание стало подсказкой и Пэн, вместо того, чтобы время терять, пауков атакуя, повыше взлетает и падает вниз, метя разбить «каменный пол». Хруст от падения был скорее стоном кости, что цельной после удара осталась лишь чудом.
Сразу же после этого Пэн лицом падает в этот пол от удара в затылок, и чувствует, как сверху на него навалилось что-то тяжёлоё и будто бы мягкое.
«Нет,» - дрожь омерзения по телу проходит, когда якса понял, что это кровать. Ну, то есть, паук, сделанный из кровати, таящий в матрасе своём ядовитые жала. Одеяние адепта из шёлка никак не могло защитить от укола, и чувствует Пэн штыри в позвоночнике, что меж пазов кости проникли, пролезли сквозь рёбра.
Конечно, ему не впервой.
С омерзением мрачным Цзиньпэн медленно и не слишком уверенно из-за склизского пола пытается на руках приподняться, перевернуться и скинуть с себя эту проклятую паукокровать. Бешенство в нём закипает, что горячее стократ лавовых озёр под чревом земным, и жестом резким и рваным Цзиньпэн вгоняет лезвие Коршуна в пол на половину длины, древко держа у самого основания, как нож.
Грубое это действо, говоря об оружии, скрежещет отвратно клинок, точно стонет надсадно, но удовольствие мрачное чувствует якса, слыша при этом истошный ор откуда-то снизу. И дальше, используя Коршун как упор для себя, Цзиньпэн смог скинуть насевшего на спину паука и на ноги встать.
Дальше он тратит минуту-другую чтоб расчленить эту мерзость по малым кусочкам, нарочно в ней жизнь сохраняя при этом. Маска Охотника сейчас не закрывает лица Пэна, он скалится сам и рычит, и упоение злое в нём рвёт и мечет всё время, что вымещает он ярость свою на этом миньоне архонта.
Радостно? Нет. Чувствует Пэн только бешенство, злобу глухую. Будто в кошмарном он сне умирает от жажды и, хотя есть вода, никак не может напиться. Только не может в себе демон унять жажду сделать как можно больнее всем существам в этом месте, не может никак насытиться упоением он от того, что приносит им неимоверные муки.
Криками полнится зала, и эхом от стен скачут вопли, стократ усиляя агонию. Только вот недостаточно этого, нет удовольствия!
Цзиньпэн рычит, злясь уже на себя - опять отвлёкся! Этот придурок внизу что, думал измором взять, сделав ставку на то, что они не догадаются или забудут? Мину, положим, его вовсе не слышал, но не мешало ему ничего просто тут всё разнести по кирпичику, постепенно добираясь до сути. Только зачем, если есть у него ищейка получше?
- Надо сломать пол, - якса давит ногой голову паука при этих словах и кивает на новых приползших, что явно хотели планам всем помешать. - Я уберу эту падаль, а ты... слышишь, Мину?! Только убью его я! Понял? Я!
Грубо это или эгоистично, Пэну было неважно. У него были счёты с этим архонтом, и унять в себе ярость, мандраж и адреналин он не мог, что более - не желал. Вот уж скорее он кинется на Синьюаня в обиде и злости, если тот вдруг случайно последний удар нанесёт.
Но пока же в согласии действуют оба Охотника: как и было условлено, Цзиньпэн проносится вспышкой по зале, быстро всё вычищая от пауков, чтоб ничто Мину не мешало дорогу пробить.
Теперь и генерал Обезьяна мог явственно слышать, как внизу в панике бьётся сердце архонта - устал он скрываться во всех этих битвах и растерял маскировку.

Мощнейшей кометой по зале генерал Синьюань скачет: огромный сейчас, точно скала, могучий как буря. Он мигом становится подле Цзиньпэна и мощной рукой давит морду очередного чудовища, что пасть свою смело раскрыть, в разговор двух якс влезая. Треснул хитин паучиный, треснул и череп, каплями по сторонам разлетелось всё то, что было в отродье заместо крови.
Златокрылый адепт же, столь малый, хрупкий и бледный на фоне собрата, даже в лице не сменился и не моргнул. Взгляд глаз золотой он лишь перевёл, встретив маски оскал напротив и выслушал то, что было не столько напутствием, сколько угрозой.
- Я отлично себя контролирую, Мину, - сквозь зубы, скаля клыки. Не спешит Пэн надевать свою маску Охотника на всё зло, оттого Синьюань видит ясно: его злобу, и кипящую ярость... видит эгоистичную жажду мести, видит сотню обид и две сотни кошмаров, что на спине грязью кармы повисли - не отмыть.
Но так же можно понять, что всё это Цзиньпэн прекрасно в себе видит, взаправду держит в руках, больше не позволяя ярости отбить разум и превратить себя в зверя. Хочет демон вчерашний не только мести себялюбивой, но ещё и успокоения. Хочет точку в своей прошлой жизни поставить он самолично. Иронично конечно, что покой окрылённому яксе принесёт лишь чужая мучительная смерть.
Необходимое озвучив вслух - неизвестно, доволен ответом - Мину начал план Пэна в жизнь претворять. Он беснуется, залу огромную руша казалось бы в хаосе полнейшем, что мало чем отличить можно от бешенства зверя, но только дурак первое впечатление за правду бы принял.
Самый разумный из якс, Синьюань следовал мыслям своим хитроумным и, закончив погром, одним изящным ударом всю комнату эту с лица земли стёр в один миг. И именно в этом моменте история переломилась, уступив право вершить судьбу младшему яксе.
Как только генерал Синьюань снял свою маску, как только камни начали падать, издавая крик острой боли, как только в движение пришёл окружающий мир - вот тогда для Цзиньпэна время остановилось.
Надел наконец он вновь свою маску, и сразу исчез, чтобы появиться уже под обвалом, под сломленным барьером, куда проникнуть до этой минуты не мог он никак. Мину разрушил все чары, развязал все узлы и дал Пэну свободу - и он летел к ней так быстро, как только мог. Золото крыльев несло его вниз гораздо быстрее, чем падали камни.
Стены тут были не каменные, без маскировки, нежного цвета рассвета (если бы здесь солнце светило!). Розовый цвет мяса был расчерчен пульсацией вен и артерий, алым и синим. Находясь близко к одной из стен, Цзиньпэн в итоге замедлил своё падение, воткнув лезвие Коршуна в плоть, и так съехал вниз, оставляя за собой фонтан крови.
Вообще-то он мог приземлиться гораздо быстрее как минимум двумя способами, но захотел причинить архонту побольше страданий, сделать последние минуты его невыносимыми. Это вышло очень успешно.
На золотые крылья грязная кровь не пристанет, стоит их только встряхнуть, а вот чрево падшего бога дрожит, мечется и пульсирует в страхе. Слышно всюду движение от дыхания этой уродливой твари, слышен стук сердца огромного, беспокойно внутри стен и пола сокращаются мышцы, влажный воздух нутра подобен прикосновениям к коже. Под ногами чавкает плоть, она же стекает всюду в виде колонн или же сталактитов, часть лентами вьётся по стенам как будто лепнина, однако же якса видит, что это кишки. Кое-где видны жилы и мышцы, отростки, подобные щупальцам или паучьим ногам; как звёзды мерцают всюду глаза. Жёлтая склера и красная радужка, несколько несимметричных точек зрачков, как разводы на лужах.
Всё это движется асинхронно, предагонично, натужно, со страхом и ненавистью, со злобой и отвращением, с надменностью и презрением к ступившему в недра Цзиньпэну. Он слышит сердца архонта не стук уже, вой. И видит его - в форме физалиса, сетью сосудов покрытое как паутиной, тонким барьером, а глубже внутри переливается кровью и мёдом ядро.

«Как смеешь ты взгляд поднимать?!»

Цзиньпэн делает шаг, хоть и вязнет в доме из плоти.

«Зверь низкий и неразумный, куда ты полез?!»

Мембраны того, что считается полом, рвутся под шагом и исторгают наружу какую-то светло-жёлтую маслянистую жидкость. Она выходит фонтаном и оседает на коже Цзиньпэна, тотчас же уничтожая фрагменты его собственной плоти, как кислота. А опора под ним становится вязкой, точно болото.

«Преклонись предо мною!»

Кусает сок ядовитый одежду адепта и разъедает, потом его кожу, и жаждет добраться всё глубже, отнять саму жизнь. Воздух тяжёлый давит на плечи и темнота жаждет глаза закрыть.

«Отдай себя, отдай себя мне без остатка, как рабу и пристало!»

Во тьме той так ярко, так непокорно сверкают маски глазницы.

«Чего же ты медлишь? Давай, шевелись!»

И якса приходит в движение, с плеч сбросив всю тяжесть мясной темноты и её отвратительный смрад. Яркой чертой он пространство пронзает, врезаясь с усилием в барьер сердца архонта. Пусть выглядит обманчиво хрупко, этот щит очень надёжная, пусть и последняя защита.
И потому Цзиньпэн отлетает назад, высекая по паутине артерий искры анемо - врезается в плоть стены, что тут же его переварить возжелала, но сразу летит в атаку опять. И опять.
И опять.
Упорно и методично, не ведая усталости или сомнений, не зная пощады, не обращая внимание на время Цзиньпэн атакует, по нитке артерий и по разрезу лишая архонта последних надежд. Неважно, как скользко древко копья от крови или как больно чувствовать каждую каплю этой отравы на коже своей. Всё это не значит для Пэна нисколько - он не дрожит от кислотных ожогов и продолжает неутомимо атаку свою. Не замечает сопротивлений, не слышит криков и визгов, не слышит ни мольб, ни угроз.
Он пришёл убивать.
Раскрылся последний цветок плоти, распался физалис на лепестки и завял, поддавшись ударам, и ярко ядро осветило всё чрево архонта на миг - Цзиньпэн в ту же секунду вонзил в него лезвие на всю длину.
И всё замерло, и погасло, затихло. А потом заорало, заверещало в агонии стократ сильнее чем в прошлый раз: замолотило и задрожало, пришло в движение сущее; казалось, и мир перевернулся несколько раз. Где верх, а где низ - уже не понятно, ведь всё кувырком. Гниют и рыдают все стены из плоти, умирают и источают на смертом одре ядовитый желудочный сок вместе с мерзостным гноем.
Решил напоследок архонт за собой непокорного зверя забрать, что дерзко посмел возразить и убить своего господина, а не покориться и умереть, сложив руки.
Адепту на это плевать. Он свершил, что хотел, и теперь был готов убираться отсюда - ещё бы доставить отродью последнюю радость, тут умерев!
- Не дождёшься, ублюдок.

На теле Цзиньпэна дыры чернотою сияют - кислота злобы архонта подпалила шелка одеяний и целостность его оболочки. Нет больше перчаток и видно чёрные руки, на руках тех ран пробелы темнотою сочатся. Неизменным, нетронутым в яксе осталось две вещи: Нефритовый Коршун и золото перьев. Остальное, увы, было в этом бою сильно повреждено.
Крылья яркие Пэн сводит за спиной, пропадают они за мгновение, а он сам забирается к подоспевшему Мину на камень парящий, с силой выдернув тело своё из мясного болота агонизирующей плоти. На островке безопасном, маску Истребителя сняв, якса на колено припал, пошатнувшись, точно его тоже сотрясла мощь Синьюаня. Опустились напряжённые плечи, веки закрылись, закатились под ними глаза. Пэн почувствовал, как тяжела его голова, как сложно её поднятой держать гордо и высоко. Задрожал всем телом и дёрнулся резко, как будто сейчас упадёт точно тряпичная кукла, лицом вниз, так и замрёт.
Но устоял и задрожал снова, понукаемый скорее голосом Мину, чем врождённым упрямством. Если бы время было спросить у Цзиньпэна, а у него - поразмыслить, то якса бы лишь покачал головой и взгляд опустил. В этот момент он не чувствовал больше эмоций. Вся злоба, вся ярость, обида и боль, что в нём были, остались внизу и распались на дым в кислоте, раскололись на эхо от крика, разбрызгались каплями крови архонта.
Ничего более не было, пуст внутри Пэн, как сосуд. Искусна работа, тонкие стенки - того и гляди треснет глазурь расписная, и что тогда изнутри выльется?..
Думать о том не пристало, ведь есть дела поважнее - генерал Синьюань, обращаясь к самому основанию земному, окончательно ставит точку в сегодняшнем бое. Он погребальный обряд производит, как и пристало, скрывает в недра поглубже уродство той падали, что словом Моракса отныне не дозволяется видеть солнечный свет.
Действительно, надо гору покинуть...
Где-то на грани сознания тоненький писк, отголосок воли и скверны чужой заливается злобой и требует от Пэна остаться здесь навсегда, смертью своей искупив вероломство. Его, как и все остальные, Цзиньпэн давит, подобно тому, как малые дети со смехом наступают на переспелые ягоды, слушая как они хлопают под подошвой.
Голос затих, захлебнувшись собственной скверной, да и архонт орать перестал, его вопли затмил гул и грохот горы.
Недостойно имени своего, как воплощения скорости, Пэн медленно поднимается с колена, становится прочно на обе ноги и устремляется вверх следом за Мину, наперегонки с обвалом, что как саван похоронный будет для всех, кто слишком мешкает.
Цзиньпэн бежит, потому что слишком устал и не может лететь. Он бежит, а в спину, где вырез для крыльев, точно следом летит не то взгляд, не то проклятье, и касается кожи, опять обжигая и точно след оставляя, как мерзостное прикосновение, отпечаток руки. Наверное, это кажется яксе, но он всё равно смотрит через плечо вниз, на стремительно исчезающую гору, на чужую могилу.
На того, кого сам лично убил.
Сквозь падающие камни, столбы пыли и мясной привкус в воздухе наверх Пэн стремится. К тому, что может назваться свободой и безопасностью, к тому, что может назваться победой - там, у края воронки, оставшейся после обвала, стоят оба яксы. Всё завершилось. Больше нет криков и визгов, никто не сыпет проклятиями, не падают камни, и паук не плетёт паутину.
Тихо, покойно, могильно.
Стоящий от Мину где-то на ли в стороне, Пэн продолжал смотреть вниз, на воронку, что стала могилой. Это было не первое его погребение как яксы, и не последнее. Но, если подумать немного, Цзиньпэн первый раз встречался в бою с тем, кто ранее был его господином.
Он не был больше рабом, и никогда не любил быть им, ненавидел он кланяться и повиноваться, всегда был спесив демон и непокорен. Должен Пэн быть сейчас рад. Может злорадствовать или, хотя бы, издать вздох облегчения. Ощутить немного покоя, довольство от того, что свершил месть за себя?.. Что-нибудь?..
Присев там, где стоял, якса в коленях спрятал лицо и обхватил голову руками, зажмурившись крепко. Он очень хотел испытать какую-то радость, пускай очень злую, после того, как архонта сразил. Но не мог.
Последний миг жизни его в голове прокручивал Пэн - он ясно запомнил, как лезвие Коршуна вошло в дрожащее сердце и как с наслаждением якса его внутри провернул. Вот там, вот тогда это сделав, он правда почувствовал что-то. Что-то такое... приятное, не слишком хорошее и мимолётное - оно улетучилось сразу, как Мину сказал уходить. И вот там это чувство осталось, камнем прибитое, как и архонт.
На самом краю могилы его сидит маленький якса, к груди копьё прижимая, и смотрит вниз. В руках его дар Гео Архонта, внизу - то, что он этим даром убил. Он хотел это, он это сделал.
Внутри очень пусто, и Цзиньпэн не знает, как это понять. Он думал, что отомстив за себя, ему станет спокойней и легче.
Но ничего не случилось.