Karan-koron.
Karan-koron.
Стучат гэта,
Демонов стараясь напугать.

     Размеренный шаг и лёгкая поступь. Гэта стучат о вековые камни мостовой, заставляя редких прохожих оборачиваться на странный звук в ночи. Белые волосы ярко сияют при свете луны, словно разговаривая с ней, перешёптываясь в каждом поблёскивании.

      Она прячется под кроваво-красным зонтом от всех. От этого города. От людей, любопытно вглядывающихся в лицо – чужое, но такое прекрасное. Поникшая голова и мысли о доме. Пути назад нет. Всё потеряно. Изгнание.

Сколько изгнаний может пережить самурай?

     - Ни одного, - отвечает, бубня себе под нос, загадочная.

    Ещё никогда за свою столь долгую жизнь не чувствовала себя настолько подавленной инадзумская кицунэ. Всё в этом краю было чуждо – цвета, улицы, дома, люди, природа и даже небо. В воздухе здесь витают совсем другие запахи – резкие, пряные, незнакомые носу. Горы неприветливы и опасны. Леса кишат странными существами. От тоскливых арий далёких певцов Яшмового леса сердце так и кровоточит… Трава же здесь норовит впиться в кожу, утолить свою кровавую жажду.
   
    А цветы… Цветы же здесь столь прекрасны, как и дома, в Инадзуме. Они иные, но красоты у них было не отнять. Лишь в цветах можно находила лиса утешение. Каждую ночь выбиралась она из дому и глазела часами на местное чудо - глазурные лилии. В столь хрупком цветке, казалось кицунэ, заключена вся сила этой земли, всё её наследие – её прошлое, настоящее и будущее. Эти цветы манили своей загадочностью. Они напоминали Тесигаваре себя. Гордые, одинокие, холодные, притягивающие слишком много взглядов. 

     И правда – любоваться лилиями приходила не только лисица Мирей. Была и добрая старушка, что нередко заводила с ней праздный разговор при случае. Сколько же хотелось бы кицунэ ей рассказать, да только смелости набраться было сложно. 
Ни с кем не заводила белая лисица разговоры. И тяжко было ей – приятна иногда беседа. Но гордое одиночество, всё же, привычнее. Конечно, кицунэ могла и открыться госпоже своей надменной, да только б вышвырнули её из дому. Нужна была она госпоже Мацумото лишь как диковинная зверушка, которой хвасталась она даже в Ли Юэ. Мирей не против была, нет, она устроилась красиво – её кормили и поили, чесали и лелеяли. Красивый дом был у неё и всё, что только ни попросишь. Но только днём. А под покровом ночи человеком становилась вновь она. Никто не знал, что под личиною лисицы была прекрасная, как лунный свет, девушка. Не знала и сама лисица как вышло так, что превращенья стали неподвластны ей.

    Случилось это незадолго до того, как покинуть дом родной пришлось. Сбежать кицунэ не смогла от хватки крепкой врага в битве – как ни хотелось бы, но не взмахнуть было хвостом ей, оставив лишь клок шерсти в кулаке у нобуши. Как будто что-то вдруг сломалось в ней. Пришлось из сил последних отбиваться. Немного после был сражён противник своим же старым и потупленным мечом. Беловолосая кицунэ наземь повалилась, закрыла синие глаза. Совсем без сил.

  - Да как же это… - спрашивала всё она себя, пытаясь к небу синему ладони протянуть. Однако до небес дотронуться не каждый может, да и ответа в них искать совсем уж смысла нет. 

   - Кто был такой этот разбойник? И почему сильнее остальных, тех, что раньше я встречала? Что он искал на месте том? – истлели искры поздние сознания, кицунэ пала в тёмные объятья пустоты. И до сих пор она гадает – то сон ли был или взаправду на неё проклятие наслали. Неужто её вдруг настиг гнилой язык мстительного Хатсухары?

    - Быть может, так и было, - бормочет снова под нос себе кицунэ, уставившись на полную луну. – С того дня всё и началось…  Тогда и надоедливая Мацумото меня прибрала к рукам.

     Тяжёлый вздох сорвался с губ. И мысли всё о страшном будущем – сколько придётся дрейфовать ей в бесконечном океане одиноко, да в краю чужом? Зловещий колокольчика далёкий звон раздался. Лисица навострила уши. Напряглась. Казалось, слышала она когда-то этот звон. Давным-давно. Давно настолько, что воспоминанье это, казалось, в памяти и места не нашло.

    - А? – Мирей молниеносно повернулась.

     Ещё звон. И ещё. Ещё!

Shan-shan. Shan-shan. Shin-shin.

    От страха вдруг затрепетало в груди сердце. Хотелось поскорей уйти. Настолько колокольчиков звук был зловещий. И было слышно, как ночную тишину прервали шаги чьих-то проворных и немного торопливых ног. Мирей хотела было уж поторопиться уходить, да только резко потянули её за длинный рукав кимоно. Опешила кицунэ от сильной хватки, немедля катану призвала свою, её противопоставив противнику, которым оказался вдруг… ребёнок? И пал на землю красный зонт из рук ослабших, стуча. Своё безумье осознав, Тесигавара опустила вмиг оружье. И злость проснулась в ней. А напугавший её малый своё что-то твердил о Соре, поисках и красоте...

    - Да что такое ты творишь?! – раздался голос кицунэ высокий. – А если б я тебя…

    Оружие исчезло, блеснув холодным лезвием в свете луны. И снова вздох тяжёлый. И осознание того, что для ребёнка больно сильный он. Так не хватают даже самураи. Он был таким же странным, как и тот нобуши. И что же он такое, если не ребёнок? Дух? Мурашки побежали странные по коже.

   - Ты…Сора, говоришь? Не повторяй, я тебя слышу. И н-н-е красивая я вовсе! – так непривычно было слышать комплименты кицунэ! Она пыталась тщетно вырваться из хватки мальчика, при этом так стараясь, чтобы не заметил он случайно уши.

   - Не говори, что ты искал меня красоты ради. И кто это – мы? Ты же один, не правда ли?

    Заметила Мирей, что мальчик по-инадзумски был одет. Да и знакома ей была манера речи. И выпалила, не подумав, вдруг лиса:

       - Скажи, ты тоже инадзумец? И где… твои родители? Ночью нельзя гулять. И ты один. Давай до дома я тебя сейчас и провожу.

    Тесигавара попыталась вырваться опять и руку подать мальцу. Лиса пыталась страх свой скрыть за маскою улыбки - ласковой, по-матерински тёплой.

        - Эй, Сора-Сора, где твой дом?

«Какие холодные!» - быстро проносится мысль в голове. И хотелось только лисе руку свою отнять в страхе от груди мальчишки. Да только почувствовала она, что сердце не бьётся уже в ней. Он холоден. Подобен чистой родниковой воде, что ломит зубы при каждом глотке. Мертвенно-холодный… А в глазах – огонь. Тёплые языки пламени. Предзакатный час, сгорающий дотла.

    Взяла кицунэ хладные ладони Соры в свои – горячие, но такие же бледные. И подарила им выдох свой, пытаясь согреть. И ещё раз. И ещё. Жаль стало мальчика. Иль мертвеца? Или так не хотелось верить в очевидное? Вдруг внезапно почувствуется рук тепло, да сердца стук? Ведь ночь так холодна, жестока.

    -Сора издалека пришёл за мной. Татарасуна… - сказала кицунэ ласково и уже тихо. -Давно не слышала я этого названия. И позабыто место то…

    Старалась как могла Мирей заговорить пришельца. Да только с каждым звоном колокольчиков шести её кровь словно и стыла в жилах… Ни слова из его уст понять она не могла. Татарасуна – проклятое место… И что за зло, добро ль с земель тех вдруг пришло?

    «Всё загадки? Да и зачем…» - думалось ей.   
 
    И содрогнуться слово лишь одно заставило лису - «сестричка», ведь не было у Тесигавары никогда братишки, чтоб мог называть её вот так, почти и ласково. Или же был… Да всё не помнила она. А бога глаз сверкал её в такт свету глаза бога Соры. То заприметила лиса. В ночи сверкали они, словно глаза голодного и хищного зверя.

    Когда малец назвал лису цветочным именем… премного изумилась же она.

«Цубаки»

    То камелия – страшнейший для лисы цветок. Но стойкий, раз цветёт зимой…

И вновь Мирей настигли старые воспоминания – про дом, отца, что часто говорил не трогать те цветы. А если тронешь – головы, как и цветку, и вовсе не сносить. Страшней нет участи для самурая.

Падёт на земь глава,
И ветр лепестки уносит.
Катана кровью напилась.

    То его предсмертные слова… Но чьи? Не помнила Мирей.

    -Н-н-нет! Не Цубаки я! – прогневавшись кричит она, всё головой качая. И руку Соры в страхе вдруг бросает. По телу дрожь. Дышать так трудно стало.

    -Разве не знаешь ты… что за цветок цубаки страшный? Сора-Сора…

-Гомен-гомен. Не назвала я своё имя, - кланяется, как положено, Тесигавара.

    -Меня ты можешь называть сестренкой Рэй, - голос дрожит, так сух, что хочется напиться.

«Рэй»

    Ноль. То Пустота. Небытие. Иль пресловутый колокольчик. Такое имя часто называла посторонним всем лиса. Но имена сейчас Мирей не занимали.

    «Что он такое говорит? Что за ответы? Почему… Цубаки?»

    -Ты - Сора… То как «небо»? Знаешь, Рэй – как колокольчик. А колокольчики – то спутники твои.

    «Какие жуткие. Как я».

    Но Сора – то же, что и пустота. И Рэй. Они пустые? Не потому ль сестрёнкой стала вдруг лиса?
Вдруг сжала кулаки до боли беловолосая кицунэ. И выпалила. Больше не могла и ждать. Так заманил в ловушку демон. Который гложил и желал всего на свете знать.

    -Скажи мне, Сора. Раз ответы ведаешь на все мои вопросы. То почему лишь ночью… - горло вдруг сдавило.
И стало трудно так дышать.

    Колено кицунэ пред мальчишкой преклонила.

    Вмиг страшный ей открылся вид. То был действительно мертвец. С пробитой сбоку головою. Лишь ахнула на то Мирей. Поднялась побыстрей. Попятилась. И страх стал лишь сильней. Дрожа, она едва ли развернулась. И в бег пустилась, гэта всё стуча.

    Каран-корон. Каран-корон.
    Стучат и зубы.

   От страха ли удастся убежать? Или уж простёрлась демона рука вдоль неба, что за хвосты пытался всё поймать кицунэ?

Стук-стук.
Стук-стук.

    Неуклюже заплетаются ноги одна о другую, гэта высоки для бега. Некогда прекрасная мостовая и замысловатые лестницы стали извиваться под ногами, словно змеи, шепча голосами зловещими:

-Mou nigerarenai. Nigerarenai desu. Koroshitai. Anata wo…

-Toubousha. Uragiri. Urragirimono!

    Звонкий детский смех раздаётся гулким эхом в ушах. Всё, что остаётся делать – закрыть их ладонями и убежать подальше от этого кошмара.

    Желание убежать велико. Больше него только желание жить, обмануть мнимую смерть. Отчего-то казалось кицунэ, что после каждой ступеньки, что осталась там, позади, ждёт смерть. Да ошибалась Мирей – смерть бежала следом, но не спешила - облачилась она не в тёмный привычный наряд, а явилась мёртвым ребёнком. Жестоким и любящим странные игры не на жизнь, а на смерть.

    Смотреть на нечто, что звало себя именем «Сора» было страшно. Не потому, что вид его ужасен, вовсе нет. Не потому, как странно он с лисицей говорил. А потому, что много смертей повидала Тесигавара, да только самыми ужасными были смерти детей. Мёртвые дети до сих пор Мирей во снах являлись. Никогда не забудет она их мертвенно бледные лица, сияющие под луной, словно кости мертвецов, вырытые из могил дикими животными, их синие тонкие пальцы, закоченевшие и торчащие, словно веточки иссохшего дерево. Их глаза стеклянные, как у кукол. Больше не засмеются и не заплачут. Не дрогнут от испуга.

    Холодные, как камень. Как Сора. И руки их не отогреть дыханием горячим. Они хватают за пятки. Тянут синими ручонками за рукава…

    «Он не призрак. Не призрак. Руки холодны. И голова… Живой мертвец. Кто посмел сотворить такое с ребёнком?! Пусть будет так, что я всего лишь сплю! Пожалуйста».

    Да, думать было легче кицунэ, что всё происходящее сей ночью лунной было лишь правдивым страшным сном. Очередным, в котором мертвецы из прошлого душу терзают. Но боль реальна. Взаправду лёгкие горят огнём. И сердце жутко лишь от страха кровь всё нагнетает, да к горлу подступает тошнота. Очередной рывок на лестнице – лисица подвернула ногу и быстро полетела вниз, ступеньки позвоночником считая. Лишь одинокий гэта стал ступеньку сторожить и дожидаться скорой ноги смерти. Однако долго ждать и не пришлось – догнал мертвец свою загнанную добычу. Смогла лишь стиснуть зубы кицунэ от боли, которая вновь напомнила о том, что всё это не сон, а только кошмарная реальность. Вновь показался смерти силуэт, объятый тенью – всё как должно – скрывала пелена кроваво-красная его от, как казалось, смертных глаз. Его лицо старалась рассмотреть лисица в поиске ответов, да тошно было так, что собственной руки не разглядеть. Завёл свой Сора разговор об играх – ожидаемо оно. Ведь то – ребёнок. Пусть и неживой.

«óни-го…к..ко?».

    Одна лишь фраза – воспоминания опять нахлынули, накрыли Тесигавару с головой.

    Ранней весною это было. Собрались поиграть все местные ребята у клёна старого, раскинул ветви что подобны вееру прекрасному. Была там и Мирей – совсем уж юная, такая робкая, как воробей, что нос не смеет сунуть на поля. И почему-то сталось так, что целый день Тесигавара óни была – детей других гоняла, страшно рыча, осаливала часто их, да óни роль не принимали проигравшие тогда. Когда уж надоело кицунэ такое, то топнула она решительно ногой, на весь квартал вещая: «Теперь не óни я! Пусть станет им кто-то иной!». Но рассмеялись лишь в ответ жестокие те дети, сказав: «Так ты ведь и взаправду – óни! И уши твои как рога!». Жестокий смех. Такой же, как у Соры. Мурашки пробирают кожу, и страх - он теребит зажившие из детства раны.
    Не захотела тем далёким днём лиса выслушивать приказы тех детей. И долго гнали её вдоль по улице, камнями, палками кидаясь, «Óни! Óни!» всё крича.

    И в этот раз презлая стала, вспомнив всё, кицунэ. Ладони стали кулаками, а ноги силы обрели. Шатаясь, всё же, Мирей встала, тишину пронзив:

    -Я не хочу с тобой играть. Осалил ты меня. А óни я не стану.

    Надменный и несвойственный смешок слетает с губ.  И воздух тяжелеет – последовать вслед может молнии разряд.  Но только гэта одинокий в сторону вдруг отлетает – ведь пары нет ему уже.

    -Как не проси. Да даже если ты им станешь… Зачем с тобою мне играть? Ещё и в этом глупом месте. Тут только я и расшибусь.

    О, ненавистные ступени! Коль не они б, быть может, Тесигавара унесла отсюда ноги. А утром бы вернулась в праздные дела. Однако думать о хорошем злость мешала и положение – такое удручающее, в коем прежде кицунэ и не бывала. Скрежет зубов. Белеют в кулаках костяшки.

    «Что он несёт?! Здоровался уж. Да как вообще с таким вести мне разговор?!»

    -Зачем приветствовать ещё раз. И если захочу – уйду. Дорогу знаю я.

    Намеренья тверды, слова – так ещё твёрже и надменны. А ноги… Ноги в страхе так дрожат!! И руки бледные, уж словно в танце заходили туда-сюда. Вот-вот – и рухнет смелости фасад.

    Слова уж начинали резать горло, впиваясь в него, как шипы.

    -Не стану за себя просить… А ты… Что ты такое?! И кто с тобою это сотворил?

Зашлась кицунэ нервным кашлем. И тело дрожь объяла всё.

    «Я больше не могу! Куда сбежать бы поскорее! Глаза закрыть бы, а открыть – и дома вновь проснуться». 

Вновь оказалась в приступе Тесигавара на коленях перед смертью. Словно преступник на виду у палача. Осталось лишь по детской всё привычке закрыть глаза. И ждать, пока придёт рассвет, развеет все кошмары.

    -Я больше не могу. Не мучай ты меня, - в надежде шепчет кицунэ. В надежде, что не Сора мёртвый услышит сей мольбы слова.

« msidaUu aemt in aw rskooaneba rananai»
бЧоты -чтото дтсаозь - ыт алножд виуатбь

    По сердцу кицунэ вновь колокольчиков проклятых звон холодным лезвием скользит, остриём боли раз за разом поражая. Мертвец был хладен, как борей, но точен он, словно из молний соткан. Иль уподобляется одной? Или такая это одержимость? 
И снова хочется Тесигаваре уши ладонями заткнуть. Но нет…

   Нащупывают руки в коварном танце верную катану – востра она, готова упиваться мёртвой плотию врага.

«Но не сейчас».

   Теперь лишь остаётся ждать момента смирно, покорно голову от тела мёртвого луны отвернув. Дрожать, сдерживать слёзы, да заговаривать попутно зубы мертвецу. Какая жалость - Мирей попался тот мертвец, что всё рассказывает сказки. Или попалась, всё ж, Мирей ему?

  -Цукуёми-х-химэ? Это же та самая? – шепчет она, да слова даются всё труднее. Не может она взгляд свой обратить к луне, подобно Соре. Словно золотая рыбка, пойманная в сачок, она хватает судорожно ртом воздух.

  -Твою так госпожу зовут. Вот оно как! И ты почти как я! Знаешь, и у меня когда-то был господин, да только он…  – фальшивую улыбку провожает смешок надменный.

   Над чем насмехалась лиса? Не над услужливостью такого… своеобразного довольно мертвеца, который, кажется, свободней ветра?  О, нет, благоговеет он, когда слетает с губ его лишь имя это - Цукуёми!
Иль насмехалась ль кицунэ над тем, что действо было странным? Или смеялась больше над собою и нерешительностью сей? Над тем, как всё трясутся руки. Поднимет ли меч свой кицунэ, чтобы покончить с Сорой?

   «Такого и в театре не увидишь – мертво дитя, что за собой зовёт в объятья хладные давно покинувшей сей свет богини, да только не пора ли заканчивать, да занавес пускать?»

     И вот настал тот самый страшный миг, которого Тесигавара так боялась – хладные длани мертвеца её лица прекрасного коснулись по-хозяйски. Казалось, то свою работу мастер оценивать пришёл – всё проверял черты лица какими вышли. Разрушить всю работу в силах он. Начать лепить всё заново, по-свойски.

   «Это – сущее зло. То не ребёнок!»

    Заговаривать пришлось зубы даже себе, чтоб было легче кровью мостовую окропить.

   -Что-то не так, милый братец?

    Слетает сдавленный всё вздох с покусанных до крови губ. Ладонь дрожащая касается цубы клинка, что была так изящно исписана мотивами родного края – тысяча лепестков Священной сакуры, терзаемы ветрами, летели в длань прекрасного и молодого самурая.

   «Движение должно быть резким. Как молния сразить. Но он так близко! Что, если я себя… Что если это его не убьёт? Что делать мне тогда? Такой презренно-жалкий будет мой конец?».

    Взгляд беглый встретился со взглядом мертвеца – пустым, но полнящимся жаждой крови. То понимала кицунэ. И сколько глаз ни отводи, ни закрывай – тебя догонит этот алчный взгляд убийцы. Он жаждет крови. Жаждет власти над пойманной лисой.

    Для неё свобода стоит любой крови – таков закон диких зверей. Попал в ловушку – отгрызаешь лапу. Охотника завидел – убеги. Обманывай, петляй.

   Секунда – ложной нежности порыв. И вот Тесигавара обнимала Сору. Так крепко, что не убежать. Трясётся. Гладит ласково по волосам, их поправляет. На ухо шепчет тёплые слова:

  -Готова я, путь укажи мне, миленький братишка.

   «Я никуда с тобой не пойду. Ни с тобой, ни за тобой. Ну что за гадство».

  И снова ветер шепчет:
Nigerarenai.

   По-матерински хлопает Мирей мертвецкую спину, как будто хочет успокоить эталон мертвецкого спокойства - Сору.  Так успокаивает лишь себя, что шаг не может сделать важный.

  -Ты за руку меня веди, чтоб я не потерялась, Сора-Сора. Не разбираю я пути, - слова всё разбегаются и падают, подобно каплям с неба. И пусть лисице приходилось раньше лгать – такая ложь давалась невозможно трудно. 

   Я не могу, не могу! - трясётся...

   Берёт Тесигавара ладонь мальчишки мёртвого в свою, другой же…

   Ночной проклятый воздух озаряет молния. Удар. И точно в сердце Соры бьёт катана, желанной молнии энергией мёртвое тельце наполняя.

    Да, молния точна. Но то – явление природы. Природа хаотична и горда. Был хаотичен и удар, пронзивший сразу двух невинных лунных зайцев.   

  «Ittai…nda…»

   И стоило оно того? Мертвец в объятиях совсем не обмякает… Казалось даже, подзадорило его такое представленье. Улыбка заиграла на губах? Иль морок то, что посылает Госпожа его.

-!? – короток всхлип кицунэ – кроваво-красная кровь по губам. Цветок кровавый распустился на спине.

   Сжав Соры ладонь в своей до хруста, беловолосая вынула из тел обоих вострый свой клинок. Блеснули капли крови в лунном свете. Упала, похоронный звон издав, на камни древние катана.

   «Kore de owari da?»

  -Watashi tte… hontou baka, - хрип и смешок.

  -Тебя так не убить. Быть может, голову тебе…

   Харкает кровью прекрасный сей цветок, зияющую рану ладонью прикрывая. Другой всё также держит мертвеца.

  -Я не хотела никогда идти с тобой. Нет больше никакой тропы домой…

Отредактировано Teshigawara Mirei (2022-08-05 11:09:34)

Отчаянный и громкий всхлип пронзает снова тишину – уж не кричит беловолосая лисица, не ревёт, пока её мертвец терзает. Покорно терпит под луной всю боль – всё без разбору – свою, чужую, мертвеца. Кровавыми цветами обратились все страданья. Кто знает, быть может, где-то там свобода её ждёт среди небес, в которых звёзд бесчисленно количество мерцает?

Кровь хлынула, окрасив губы нежные в кроваво-красный цвет. И улыбается Мирей, главу высоко задрав, да к небу обращаясь. Нет смысла в мёртвые заглядывать глаза безумца. Пусть сей мертвец над ней и властен – в конце концов свободна будет вновь она. Горька улыбка, как в последний раз.

-Ты прав ведь, небо – бесконечное. Пустое… И совсем как ты. В тебе нет жизни. Лишь имитация её. Давай, у....

Срываются слова кровавым кашлем. Жизнь покидает тело.
Чернеет всё перед глазами. И утопает в темноте луна. Но ноги вялые всё волокут куда-то, как будто волю свою заимев. Иль то приказ мальчишки Соры исполнить вдруг они решили? По самой той дороге к истине кицуне ведут? Или она сама того желает?
А мимо проплывали всё дома, деревья, горные вершины виделись вдали. Холодным цветом все цветы мерцали, склонив свои бутоны, за похоронной сей процессией покорно наблюдая.

«Их больше не увижу, быть может, только свысока».

Прощальным взглядом мир любимый обнимала всё Мирей. Так не хотелось ей прощаться.
В воде Тесигаваре виделись всё тысячи огней, что в небесах мерцали, они манили так к себе! И будто бы с собою звали… Она была бы рада за ними вслед пойти – да ноги шли в так шагу Соры.
Сознания уж гаснет свет, а вместе с ним отчаянье сгорает.
Но там, в дали, вдруг силуэт возник среди огней - он соткан точно был из света. Из лунного, из солнечного - разница какая? В бреду лиса шептать уж начала.

-Anta wa…D—d-d-doko… Dare de…?

Тяжёл взгляд из-под полузакрытых и уставших век.

-Иди за мной, сюда, – ласково голос говорит, покой от всех сует и боли обещая.

Танцуют только для лисы свой древний танец огоньки, а Сора их не замечает. Или не хочет замечать, ведь у него своя дорога.
Шагает непоспешно силуэт, а тысяча огней ему дверь отворяют.

-Дорога…Солнце утопает. Сюда? Идти. Закономерность, - бормочет бледная лиса и словно компаньона своего не замечает.

А он идёт. И смотрит в оба. Да рану у Мирей всё прикрывает.

«Зачем?»

-Не хочешь ли ты моей смерти, мертвец? Сора? Небеса, пустота и колокольчик, – бормочет.

-Сюда дорога.

Кицунэ следует за силуэтом, уж еле ноги волоча.

-Он там, у двери. Ты слышишь. Там. Уйди отсюда, Сора. Тебе туда нельзя. 

«В закатных лучах ты очень прекрасна, Цубаки».

Коль были б силы – возразила бы Мирей так бойко! Да только уж почти погас её души огонь, сил не было метаться. Дорога утомительна была, долга. Сколько сквозь пальцы утекло минут и крови?
Удивлена лиса была, что дверь, открытую танцующими огоньками, видел Сора. И за собой туда тащил. 
Был там и светлый силуэт. За дверью он сильней к себе манил. В бреду почти предсмертном начала кицунэ из хватки Соры порываться – всё за ним, за тем волшебным светом. Кровавые, холодные, такие бледные руки всё тянула почти в бессилии к нему Мирей.

-Пу…сти. Сюда. Сюда! – хрипела и звала, всё заходилась в кашле страшном и кровавом.

А пальцы Соры яростней впивались в зияющую рану и не отпускали ни на шаг вперёд. Хоть и до этого притуплена вся боль была – за дверью боль стала в сто крат сильнее. Были бы силы закричать – Тесигавара бы кричала, кричала б изо всех бы сил. Ручьями слёз дорогу лунную бы утопила…О, как бы Сора упивался этими страданьями, слезами! Но нет уж сил. Последний сделан был рывок отчаянный – последние лучи сознания затмила боль. И мир утоп. А вместе с ним и Сора, Солнце, и Луна, все люди и цветы. 

Не стало ничего. Нет больше ни отчаянья, и ни желания свободы. Лишь тишина.

И светлый силуэт, который вдруг приблизился к Тесигаваре. И руку протянул. А дальше…

Дорога лунная полна печали. Полна печали и потерь. Здесь ходят только те, кто нужен. Иные по дороге до Луны и не дойдут.

Отредактировано Teshigawara Mirei (2022-08-15 13:45:18)