Лето в Мондштадте певчее. Поют барды, поют над их головами леса, подпевает им из-под ног трава. Дилюк не против просыпаться от шума снаружи, будь то громкие указания Коннора, хихиканье горничных или же щебетанье птиц, кои бесстрашно залетают в гостеприимно распахнутое окно. Дилюк не против и гомона с улицы, коли добраться до винодельни представало ему чересчур трудной задачей и приходилось устраивать себе ночлег прямо на чердаке таверны. Шум он не любит, и то, разумеется, факт. Но любит Мондштадт - и без шума, без суеты голосистой, его нельзя было бы назвать городом свободы.

Дилюк не против. Привык. Всю ночь вслушиваться в тишину - нет.

А Мондштадт вот тих. Что говорить об окрестностях?

Дилюк не привык просыпаться и ничего не слышать. Беспокойный урывочный сон принёс больше вреда, нежели пользы. Мысли дурные и спутанные никуда не делись, и по вине головной боли было трудно сфокусировать зрение на собственном отражении в зеркале, ( всё таком же бледном, а на лицо - синеватом ). Стелла отлежал ему руку, но это меньшая из всех проблем.

Проблема большая нависла поверх потолка стальным молотом - и била по вискам. Уже многих - поддых. У Дилюка Рагвиндра достаточно связей и средств, чтобы предугадать что-то общее, наиболее вероятное. Его расчёты, впрочем, оказались дешевле одной моры - потому что стихийное бедствие он никогда, никогда даже не рассматривал в числе возможных. Это передалось от отца? Болезни матери упустил, она и умерла - так отец говорил. Он ничему у него не научился? Его ошибки - только повторять? Эти ошибки - глубже только делать, бессовестней? Что-то, где-то, как-то определённо точно должно было выдать проблему в зародыше, но Дилюк это упустил.

По-хорошему бы стоило побить себя по щекам. Посильнее. То, что одному - во всё - никак нельзя, невозможно это ни физически, ни теоритически, то ведь очевидно. Дилюк ведь логик. Он по логике этой один на второй ( на третий - на десятый - на тридцать второй ) круг одно и то же наматывает, носом себя же в факты тыкает, а всё равно наружу лезет что-то мерзкое, тяжёлое. А за ночь, в тишине, мерзость разрослась только больше.

Дожидаться птиц первых он не стал. Лишь первое зарево тронуло горизонт красно-рыжими разводами, когда господин Дилюк уже двигался лёгкой рысцой по направлению к городу, находясь на спине верной Женевьевы и ведя за узцы Бернарта, единственного коня, который бы ещё мог помочь с расчисткой завалов, оставшихся после землетрясения. На душе было недюже неловко от странности картины: безрадостные следы бедствия, проходившие по земле, и неимоверно чудесное небо, по которому мерно плыли золотистые облака.

Первый день лета пришёл согласно сроку. Остаётся лишь надеяться, что далее их край ничего не потревожит.

Перед воротами города Дилюк покинул седло, ведя своих лошадей под узцы. Поистине отвратителен ныне тот факт, что грандмастер рыцарей увёл с собой животных, чья помощь в сложившейся ситуации была бы неоценима. Однако проклинать Варку сил уже не было, а что осталось необходимо было пустить на главное - устранение кризиса. Какова ирония, господин Дилюк сейчас настолько же полезен, сколь и неэффективные рыцари.

Оценивая нанесённый бедствием ущерб снова и внутренне сжимаясь от вялых разговоров вокруг, ибо разговоры те - о последствиях, о затратах, о беспокойстве, о сожалениях, Дилюк почувствовал укол сомнений. Правда ли он делает сейчас, что может? Правда ли он имеет право на критичные слова, адресованные государственному аппарату? Правда ли он способен указать людям путь?

Или же Ноэлль. Ах, Ноэлль. Господину Дилюку пришлось сделать дополнительное усилие, чтобы выправить плечи и ужесточить, как полагается, взгляд. Он не может позволить ни ей, ни кому-либо увидеть себя в таком жалком состоянии, не тогда, когда клялся в том, что сделает из неё настоящего рыцаря. Так ли многому, впрочем, нужно её учить? Долг Ноэлль - в защите и помощи городу и его гражданам, и Дилюк ещё вчера убедился в ненадобности сего напоминания, ибо глаза её горели пламенно при одной лишь мысли, что кто-то при землетрясении пострадал. Сильная и ответственная, Ноэлль побежала бы помогать даже без приглашения Дилюка, и не останавливалась бы всю ночь, если бы её ни отговорил. Разошлись они по домам, господин Дилюк лично её и проводил. Стоило бы понадеяться, что она ещё спала в столь ранний час, однако зная её...

Да, зная её, надеяться не стоило. Дилюк руками бы всхлеснул, да обе заняты.

- Ты слишком рано. Мы договаривались на утро, дабы ты успела выспаться и позавтракать, а не на рассвет, - он не стал размениваться на мягкие слова, когда заметил вниз по улице её замаранное в пыли платье.

Имел ли он право это говорить? При своём внешнем виде? При всех сомнениях? Не так важно. Ноэлль должна была видеть в нём уверенность и стойкость, дабы не потерять их самой. Это - чему учили офицеров.

Розоватость подросткового лица за ночь побледнела, словно разбавленная мутной водой акварель. Ноэлль не выглядела и вполовину так плохо, как её наставник, но факт наличия поблажек с её стороны - к себе же, - давал Дилюку понять, что бедствие подкосило её больше, чем он рассчитывал. Но это его вина. Если бы был необходимый план в условиях экстренных ситуаций, если бы была проведена совместная работа с фонтейновскими инженерами по укреплению городского фундамента, то число жертв и расходов не были бы так высоки.

Всё происходящее - лишь плоды его недальновидности.

Дилюку пришлось отправил весь штаб на выходной. Аделинда была, как ей и пристало, непреклонна, отчего без размена на лишние объяснения отказалась оставлять свои обязанности. Следуя её примеру, Хили и Моко предпочли остаться на винодельне, обязуясь помочь Эльзеру привести в порядок обвалившийся навес над крыльцом. Дилюк был им благодарен как за доброту, так и за то, что будет, кому позаботиться о Стелле в его отсутствие. Его счастье, что в момент землетрясения он не красовался новыми нарядами в барах, иначе бы... иначе продолжать, право, не стоит. Стоит лишь отметить, что в любом ином случае господин Дилюк вряд ли бы смог стать для людей Мондштадта необходимой в тяжёлые времена опорой.

Бесспорно, было невероятной удачей, что ни его земли, ни деревень в округе беда серьёзным образом не коснулась, однако невольно назревал вопрос - правда ли дело лишь в удаче? Мысли подобные являлись главными виновницами его бессонницы, и сейчас, находя совпадения в местах разрушений, лишь прочнее укреплялись в сознании. К сожалению, господин Дилюк обладал скудными познаниями в области сейсмологии, посему при всём желании не был способен прийти в своих рассуждениях к верному выводу. Позже. Всё это может подождать. В отличии от людей, которым ныне негде жить и работать.

- Поела. Хорошо. Я верю в твоё благоразумие. 

Это хорошо. Хорошо, что ей не всё равно. Мондштадский менталитет пылал для Дилюка не то, что превосходством, но давал фору и упорством, и стойкостью, насколько ему позволяет судить опыт, имея дела с другими нациями. Он её, Ноэлль, и заметил, - потому как у образца в её лице искрилось в глазах нечто, что принято ( до приятного ) называть надеждой.

В душевных закромах однако при виде её шаркало носком смятение, скромно, вроде как, а волны онемения вниз по шее проходили. То было неуютно, слишком в лоб. Трудно было принимать на себя наставническую роль, смотря в зеркало. Кого он учить хочет, себя? А исправлять сперва будет - тоже?  Кретин.

- Ноэлль, - обратился он к юному дарованию с намёком в голосе на нерешительную мягкость, - предлагаю взять сегодняшний курс в сторону оптимальной, при всей экстремальности условий, продуктивности. Благодаря этому вечерний отдых будет ощущаться ещё более заслуженным. Я бы хотел пригласить тебя на ужин после нашей упорной работы, если ты будешь не против.

Разумеется, данное желание вызвано не только стремлением удержать мораль наиболее близкого круга людей наплаву. Но всё должно быть по порядку.

Порядок им настоял такой - скооперироваться с рыцарями и иными добровольцами, обозначить место скопления строительного мусора за городскими стенами, обговорить с Джинн размер пособий всем жертвам, оставшимся без крыши над головой. Что же касается Ноэлль, то физический труд на развалинах, коим им предстояло заняться, можно было бы назвать достойной тренировкой, только вот её подготовка в столь грубых методах боле не нуждалась. Как ни посмотри, а господин Дилюк мало что мог дать ей, как ментор. Была ли необходимость держать Ноэлль подле себя так неотрывно? Действительно ли он существует - тот смысл, тот, возможно, пример, который он надеялся ей показать воочию? Ноэлль не хватает опыта, правда, но только и всего. Руководила господином Дилюком логика или же въевшаяся в кости ответственность, коя не позволяла ему оставить птенца без наблюдения? Покажет только время.

Прошло несколько часов, прежде чем юному хозяину винодельни и его не менее юной студентке удалось собственноручно приступить к очистке строительного мусора. Запрягав лошадей в повозку, - о, как Бернарт возмутился от такого отношения! - и оставив на седле камзол, Дилюк засучил рукава. Несмотря на то, что была на нём лишь лёгкая рубашка, первый пот проступил на нём очень быстро. Не то, что это когда-либо кстати - землетрясения, однако летом? В такую погоду? Похоже на заговор.

- Твоим родителям пришлось остаться в соборе? - поинтересовался господин Дилюк, прерывая сосредоточенное молчание, в котором они находились во время работы.

Нельзя было точно сказать, как продвигалась работа. Дилюк работал: двигал лопатой, дышал пылью, поднимая куски развалившихся стен, молча мирился с насквозь промокшей от пота рубахой, и по сторонам смотреть ему было некогда. Прерывался лишь для того, чтобы отвезти под узцы Бернарта, запряжённого загруженной по края повозкой, - даже старого-доброго Вагнера, что ковал ему подковы, своенравный конь терпел, когда ему то было нужно, что уж говорить про окружавших его незнакомых людей? Он отводил его за городские стены, вместе с выделенными орденом патрульными разгружал отходы, приводил обратно и, поправив перчатки, снова брался за лопату. На фоне обезумевшего Двалина, терроризировавшего их город не позднее, чем несколько недель назад, масштаб разрушений казался действительно катастрофичным - ещё никогда не доводилось господину Рагнвиндру наблюдать родной город в таком плачевном состоянии.

Погибшие, конечно, были. Тела раскладывали неподалёку, в расчищенное от пыли и укрытое рогожей место рядом с главными вратами; там же расположилась и часть медиков, на экстренный случай. Дилюк сомневался, стоит ли высказывать свои сожаления, стоит ли спрашивать имена, стоит ли обещать, что он "чем-нибудь поможет". Он ведь слушал - и слышал, как часто выкрикивали о нахождении "ещё одного", как их торопливо относили мимо, как тихо, сдавленно всхлипывали ( то ведь правда? Ему не показалось, не объяло голову бредом, как ноги до колен - песком? ), и осознавал, что повторялось сие слишком часто. Вчера, с закатными лучами, когда покидал он Мондштадт, число было обозначено двенадцать. А сегодня - сколько? Десять? Двадцать? Ещё больше?

Трупов много. Незначительно, возможно, в масштабах страны, однако забывать не стоило, что все из тех, кого раскопали, были кормильцами, любимыми дочерьми, соседями, с коими здороваться ты мог уже годами, - кем угодно, для кого угодно, и вся эта случайность, - или же судьбоносность, - постигшая стены города свободы, разрушила не только вековой камень, но и связи, и нити, соединяющие каждого человека в нём. Мондштадт - живой, сложный, взаимный, и убивая одного, разрушается связь с сотней других.

Ноэлль данную истину, должно быть, понимает. Есть сомнения - вот и лязг, и и свист, и Дилюк оборачивается на тот момент, как в созданную элементальной энергией броню летит лезвие, подгоняемое волной поднявшегося строительного мусора. Не успевает он ни спросить, что случилось, ни даже обеспокоенно позвать отброшенного в сторону подростка по имени. Ноги приходят в движение раньше мозга, тогда как руки вместо того, чтобы защитить глаза от мелких осколков и щепок, тянулись к Ноэлль, - несмотря на то, что они находились за шаткой защитой городских ворот, внутри уже зажглась искра опасности, призывая тело войти в боевую готовность. Дилюк замер сразу же, как услышал её голос, и продолжил стоять, не решаясь верить в ободряющие слова. Руки опустил, однако тяжёлого взгляда, направленного на замазанное пылью девичье лицо, скрывать не пытался. От любых его вопросов Ноэлль убежала; не то, что вприпрыжку, но точно шустро. Не хотел Дилюк хватать её, не хотел ни к чему принуждать, да и чувствовал себя невероятно неловко, а потому лишь проследил за скрывшейся в подвале юбкой, не делая попыток последовать за ней. Что вызвало подобное поведение? Его слова? Или их отсутствие?

Не знал он, что сказать ему стоило. Когда это действительно было необходимо - не знал. Данная истина отнюдь не является откровением.

Оставшись наедине, господин Рагнвиндр начал замечать, как его слуха достигают сторонние разговоры. Он старался абстрагироваться, вглядываясь в очертания открывшегося ниже подвала, однако обрывки фраз невольно начали выстраиваться в предложения. Кто-то спрашивал о бесплатном ужине, который готовили в "Хорошем охотнике", другой отпрашивался в туалет, иные просто вели будничные беседы. Дилюк сам не заметил, как напрягся, когда кто-то начал говорить про... экспедицию ордена? Которая вернулась в город?

Он потёр переносицу. Что ещё за откровения посреди бела дня? Как такое событие могло ускользнуть от его внимания?

Нахмурившись, Дилюк подозвал ближайшего патрульного. Им оказался небезызвестный для него Джеральд, который, приблизившись, не забыл горячо его поприветствовать. Господин Рагнвиндр рассредоточил фокус на его опросе и на покошенном здании, под которым сейчас работала юная Ноэлль. Вдруг он вновь отвлечётся, а неё в этот же момент всё обвалится?

Опасения по итогу не оправдались, благо, а вот рыцарь сумел рассказать ему, что за дела с экспедицией. Ах, ну, как рассказать. Сам по себе он не располагал какой-либо детальной информацией, к тому же, чем-то мог не поделиться, и в конечном счёте на руках у Дилюка оказалось очень немногое. Снарядили отряд. Вышли, насколько Джеральд помнит, налегке, но помнить он может плохо. Слышал он радостные крики, касающиеся капитана исследовательского корпуса, Альбедо, которого. Ах, да, к тому же, своего начальства в лице капитана кавалерии патрульный в штабе не наблюдал уже пару дней, видимо, тот в составе экспедиции. Куда отправились? "Должно быть, недалеко".

Отпустив Джеральда, который вернулся к исполнению своих обязанностей в виде координации работы добровольцев (и вернулся он с неприкрытым энтузиазмом; хорошо быть им, что тут скажешь), Дилюк вздохнул. Видимо, ему всё же придётся навестить Джинн. Кому и приходится в возникшей ситуации труднее всего, так это ей, и ему, право, некомфортно, сколь же малым он способен ей помочь. Но он исправится. Он всё исправит. Нужно только расставить задачи по приоритету, методичность и эффективность настигнут его сами. Господин Дилюк не располагает готовым планом - возможно, однако составит его в кратчайшие сроки - факт, доказанный бесчисленное множество раз.

Тяжёлые думы, очевидно, отобразились на хмуром, уже совсем не юношеском лице. Аристократу протянули кувшин и предложили поесть, приглашая за стол, накрытый на площади у фонтана. Он кивнул, обтирая лицо мокрым платком, а так же попросил наполнить две фляги и принести сухую рубаху.

- Умойся, - Дилюк протянул своей ученице воду сразу же, как та показалась из подвала; учитывая её дёрганность, необходимо было завладеть её вниманием до того, как она убежит.

В простецких сапогах и чумазая, в платье со следами сажи и многолетними слоями пыли, Ноэлль была совсем не похожа на аккуратную горничную, кою жители Мондштадта привыкли видеть на улицах. Однако она всё равно была милой. Прелесть Ноэлль - в её упорстве, а не в белом фартуке.

- Мне необходимо поговорить с Джинн, не могу ответить точно, сколько на это понадобится времени, - уведомил он девушку, как только переоделся в льняную рубаху, широкую и светлую, что так приятно села на охлажденную кожу; помимо этого вокруг неё был перевязан пояс, на которым были только глаз бога и фляга с водой, - но постараюсь не задерживаться. Если Бернарт не тронется с места, тогда оставьте его в покое, перестегните телегу.

Замолк. Не ведает, как лучше начать, как спросить.

- Ты, - должно быть, голос господина Дилюка был не таким уверенным, как он думал, - не делай всё в одиночку. Возле "Хорошего охотника" накрыли стол, отдохни, пока меня нет.

С этими словами Дилюк торопливо удалился. Шагал он широко, ногу ставил тяжело. Под подошвой хрустели штукатурка, черепица, и, кажется, продолжали хрустеть, даже когда он вышел на целую брусчатку. Большая часть города, расположенная на возвышенности, почти не пострадала. Это должно успокаивать - могло быть гораздо хуже.

Дилюк не успокаивается.