Мало что требовало личного присутствия Принцессы Бездны в Тейвате. Все вопросы решали подданные по мере необходимости. Если с чем-то не справлялись их проклятые звери, — хиличурлы, удобная наживка, легко дрессируемая, — вступали Маги Бездны, способные направить стадо монстров в нужное русло разрухи и хаоса. Пустота даровала им магию, ничуть не уступающую селестиальной, а потому тёмная ворожба творилась таким образом, что в Тейвате никто и не подозревал о том, что истинная угроза для их порядков таится глубоко в Бездне.

В самых крайних и отчаянных случаях в мир выходил один из её Вестников, — оставаясь незамеченным, он нёс с собой сиятельную справедливость Бездны, а затем вновь скрывался в тенях, подобный тихой, но сильной волне ночного прилива. Странствовали и Чтецы, разгадывая головоломки прошлого и выискивая крупицы истории, от которых лжебоги так стремились избавиться, — но их дозор истины не оставлял и шанса скрыть следы преступлений из прошлых веков. А когда требовалось вмешательство жёсткое, стремительное, не оставляющее после себя ничего, кроме вспаханной земли, тогда они заводили механизмы, и старые машины Голд принимались за работу.

Так было испокон веков, пока не наступила эта весна. С первым теплом распустились цветы слив и персиков в Ли Юэ, и вместе с ними пробудилось нечто в Принцессе Бездны, сделавшее её чуть более участливой и заинтересованной в происходящем. И хотя весь двор Бездны не находил себе места из-за непониманий и волнений, сама принцесса, казалось бы, чувствовала себя естественнее чем когда-либо.

Высоко стояло жаркое солнце, лазурь неба растекалась до плывущего горизонта — чудесный день, чтобы отправить хиличурлов в экспедицию раскапывать древние руины. Горный хребет, одним низким склоном дотягивающийся практически до самого моря, обещал обнаружить в своих недрах древние залы, в которых хранились записи и артефакты времён Войны Архонтов. Поэтому ближайший лагерь хиличурлов постепенно укрепились и расширился, и теперь они под надзором Магов копошились в гроте, выискивая путь к этим руинам.

Пляж кругом был дикий, обособленный, далеко от города и деревень, и как будто бы присутствие кого-либо не ожидалось. Но, вот незадача, по другую сторону склона как ни в чём не бывало отдыхал человек. Совсем один. Возможно, рыбак-энтузиаст или какой-то копатель кладов, — первая мысль и самая логичная была отброшена после того, как с полуденным жарким солнцем человек остался на своём месте. Буквально: на полотенце посреди песка. Он купался, загорал, кушал фрукты, словом, делал всё, что обычно делают люди на пляже. Но почему один и в такой глуши?

Ненароком задумались: а не следит ли за ними? И либо эта угроза была уж очень скрытной, либо её не было вовсе. Но рисковать не хотелось. Маги уже звенели своим древним языком, наперебой предлагая способы расправы. Но принцесса вдруг решила, что она справится сама. Встретив определённое сопротивление со стороны уж слишком рьяных подданных, принцесса их вразумила: пропажа одного человек привлечёт внимание, так? Так. Активность хиличурлов привлечёт внимание, так? Так. А вот она сможет удержать человека в стороне и сделать так, чтобы его пропажа осталась совершенно незаметной. Дикая свора чудовищ успокоилась и вернулась к своей работе до того, как воля самой Бездны взяла слово строже.

Люмин не помнила, когда последний раз отдыхала на пляже. Она могла предположить, опираясь на отголоски воспоминаний, что это было многие века назад. Память подталкивала образ последнего спутника, и его лик моментально омрачал любой досуг, совместно проведённый с ним. Поэтому пляжный отдых моментально был окрещён чем-то мерзким и бессмысленным (ирония, ведь наверняка он сам едва позволил себя уговорить, чтобы передохнуть).

А теперь вот этот… человек, в одних плавках, лежит на полотенце как неразделанная рыба. Что же, даже на пляже есть место для игр. Люмин появляется как грозовая тучка посреди ясного неба: тень накрывает Олега, который мог обнаружить склонившуюся над ним уж слишком юную девушку.

Девочка-кукла, не иначе, с фарфоровой белой кожей, такой нелепой на фоне весенних ясных дней Ли Юэ, даже стоит под кружевным белым зонтиком, — оттуда и такая большая тень, — лишь бы не попасть под кусающие лучи солнца. И на плечи, на свободный купальный верх, накинута лёгкая мантия, защищающая кожу от воздействия солнца. Лёгкие шорты из белой ткани под ветром надуваются как паруса, прижатые к ногам лишь атласными лентами с широким бантом у кромки.

Девушка наклоняется ещё ниже, и её большие, словно по-детски наивно сверкающие золотом глаза, встречают лицо Олега пристально, неуклонно.

— Дяденька, здесь опасно.

Голос девушки звучал до удивительного тихо, спокойно и мягко, почти невыразительно, как если бы она не боялась угрозы и совсем не переживала. О надвигающемся шторме или орде монстров таким тоном обычно не предупреждают. Да и откуда бы девочкам посреди диких местностей вдруг появляться и предупреждать об опасности…

— Передать меня родителям?.. — непонятливо переспросила Люмин и, словно соединив в голове разрозненные мысли, понимающе кивнула: — Ах, ну да.

Вот уж действительно любопытно, — подумалось ей и отчего-то вдруг стало так любопытно услышать другие небылицы, что сочинит «странный дяденька». Странность этого самого человека была объявлена моментально. То ли потому что никто и как будто бы никогда не принимал Люмин за заблудившуюся девочку. То ли от того, что никто и, опять же, как будто бы никогда не предлагал Люмин свежих фруктов, — не в этой жизни. А, может, всё-таки из-за того, что человек этот сидел в дикой глуши совсем один, отдыхая как на пляже поближе к городу, без страха перед свободолюбивой флорой и фауной Тейвата.

И всё-таки это было по-настоящему любопытно, а потому Люмин аккуратно села на корточки рядом, сведя коленки вместе. В одной руке всё ещё зонтик, а другая неуверенно гладит воздух над фруктовой корзинкой. Словно примеряется, выбирает привередливо, — на деле же пытается вспомнить знакомые формы и рефлекторные жесты, которые когда-то всё-таки существовали.

В ладонь ложится румяный персик. Сам золотой, но бока покраснели от сока внутри и солнца снаружи. Люмин чуть сдавила его в пальцах, продавливая шероховатую кожуру, чтобы ощутить мягкую внутренность. Принюхалась с одной стороны, с другой, как будто бы никогда и не пробовала персиков и знать не знала, что это вообще такое. Словно тот зверь, что пытается выследить свою добычу.

Сладкий запах бьёт в ноздри, и Люмин чудятся пчёлы, что когда-то опылили цветы того персикового древа. Её видится как семечка обливается мёдом и набухает, обрастает мякотью, наливается сладостью. Почти мерещатся молодые женские руки, что срывают плоды, убирают в корзину и затем, через сад, несут ко столу… А затем картина сгорает дотла вместе с домом, и садом, и персиковым деревом, и Люмин жестоко кусает персик за его зарумяненный бок.

Кусает раз и тут же останавливается, ошеломлённая тем, как быстро мёд этот разливается по груди, и никуда не деться от того, как это сочно, как сладко, как свежо и как невыносимо живо, вкусно, как хочется ещё. Сенсация вынуждает выронить зонтик, обеими руками ухватиться за персик, и, проворачивая его, укус за укусом снимать с массивной косточки ароматную фруктовую плоть.

Рот полон сока, — капли на губах искрятся от солнца, — словно крови в пасти изголодавшегося хищника, наконец загнавшего зверя и утолившего мучительный голод. Уже и зонтик нагрелся на песке, и голая косточка лежит в ладонях словно трофей от пойманной дичи, как череп лани, как лапка кролика, до гости обглоданная.

И Люмин, полна и сока, и смятения, только и нашла, что упасть на песок окончательно и вытянуть ноги, — чуть подогнув, чтобы оставались в тени навеса. Взгляд её, широкий, распахнутый, но искренне удивлённый, упирался куда-то в море, в надежде, что прибой принесёт ответы на все терзающие вопросы. Когда она в последний раз ела персик? Почему он такой вкусный? Хочет ли она ещё? Будет ли прилично взять больше?

— Дяденька, — не моргая, всё ещё неуверенно, она обратилась к тому, кого должна была прогнать, — Это был очень вкусный персичек. Спасибо.

Голос её, тихий, мягкий, шелестел вместе с лазурными волнами. И был в этом моменте весь мир и покой для Люмин, на короткую вспышку времени ощутившую себя живой. И полной персика. Голодный ребёнок по виду таил в себе нескончаемую Бездну, прокормить которую было не так и просто, а тут раззадорился аппетит… до самой жизни.

— Но что же вы тут делаете? Тут правда опасно. Вы монстров не боитесь, дяденька?

Тело вымучивает из себя подобие живой реакции: Люмин действительно принимает салфетки и механически вытирается. Никто бы не поверил, что это самая что ни на есть настоящая брезгливая принцесса — настолько безразличной к липким рукам и губам она оставалась, настолько же неуклюжа была с салфетками. Все действия как будто бы рефлекторные, чётко поставленные, и каждое из них — лишь потому, что так указал другой человек. Маскировка не из лучших, можно было и согласиться, однако для самой что ни на есть настоящей принцессы, — даром что Бездны, — уже и это было огромным шагом возвращения к осознанному существованию.

Она продолжает сидеть на песке, не меняя позы и практически не шевелясь, лишь провожая взглядом этого странного человека. Ещё с момент назад он был совсем близко, и глядя в его смешно посаженные глаза, — как же она отвыкла от человеческих лиц, — Люмин переживала только о том, что Олег сможет раскусить её. Что гладя в её пустые глаза он не увидит ничего, кроме этой самой сути пустоты.

И тогда он поймёт: на пляже только один монстр.

— Олег, — Люмин повторила вслед за Олегом и добавила ещё раз: — Олег.

Имя не звучало ничем знакомым, ничем привычным, а потому Люмин продолжала раз за разом тихо повторять его. То ли чтобы запомнить, то ли чтобы прочувствовать. Однако никаких других Олегов в её долгой жизни как будто бы никогда и не было, а если и были, то канули эти Олеги в тёмную и забвенную реку беспамятства. На языке от этого имени снег и сталь, Люмин лишь кивает своим мыслям: может, и правда гость с севера. Своё имя не называет, такая вот она сегодня невоспитанная хулиганка.

До последнего Люмин наблюдала за Олегом не шевелясь, не показываясь из тени. И когда пришло время «отчаливать», до неё не сразу-то и дошло, что теперь от неё ожидается, что она встанет, пройдёт по горячему песку, продолжая ютиться под кружевным зонтом, спасающим от солнца, и сядет на надувной матрас, — вот так развлечение. И, действительно, пусть и заторможенно, всё также неуклюже и неуверенно, но зато без лишних раздумий Люмин принимает приглашение незнакомца поплавать вместе с ним. А в процессе донимает вопросами:

— Олег-Олег, а что ты сделаешь, если нападут монстры? А ты уже сражался с монстрами? А каких монстров ты видел?

Несмотря на всё любопытство, Люмин не звучит курьёзно и задорно. Отнюдь, её голос по-прежнему тих и меланхоличен, как если бы монстры, всякие разные, были для неё будничным и скучным вопросом. Впрочем, даже будь это так, это всё равно не спасло бы Олега от очередной серии вопросов:

— А какой у тебя план к нападению? А план к отступлению? А есть другие планы?

Как хорошо, что драгоценные Чтецы Ордена не видят этой совершенно промашливой попытки наладить коммуникацию со смертным человеком. Было бы им прозрачно ясно, что Принцесса ещё не обрела не то что свой логос, а даже попросту чувство такта и границ, присущее девочкам воспитанным и приличным. Впрочем, что ждать от существа, много веков заточённого в самой Бездне без вестей от внешнего мира и персиков.

На солнце играет бликами неспокойная гладь воды, и Люмин недолго смотрит на солнечных зайчиков, что рассекают волны. Поймать что-то в её взгляде сложно: распахнутый, широкий, несфокусированный, он прыгал от одной радужной искорки к другой, пока волны мягко раскачивали надувной матрас. На лице легко читалось смятение, как если бы девочке никогда и не доводилось пользоваться таким причудливым плавательным средством.

Олег уверяет: матрас не кусается. И Люмин сразу же задумывается. Прикладывает указательный палец к губам, чуть склоняет голову к плечу и думает. Затем — думает ещё немного. И ещё. К каким бы выводам она ни пришла, всё-таки решается воспользоваться этим странным плотом. Видимо, не до конца понимая принцип его работы, она неосторожно падает на колени, — матрас проседает и сотрясается, а Люмин лишь удивлённо тянет “о-о-о” и наблюдает как матрас успокаивается на волнах.

Словно всё ей было в новинку. Тот персик, этот матрас, всё море кругом, солнце над головой. И Олег.

— Если матрас не кусается, — только и подмечает она перед тем, как отплыть, — Тогда кто?..

Вопрос риторический, едва ли кто-то собирался на него отвечать.

Вопросов у Люмин много. Она рассыпает все свои любопытства и загадки солнечными зайчиками по воде, а сама сидит совсем неподвижно, сложив ладони на коленях, как фигурка — и плеча бы не повела, да только голова крутится из стороны в сторону, словно никогда ещё эта девчонка не видела моря с поверхности, словно никогда ещё не видела людей, плывущих вместе с кем-то на матрасе.

План Олега и все его опасные приключения она слушает внимательно, как если бы ребёнок — сказку, что рассказывают пусть и не на ночь, но всё равно увлекательно. Но стоит только прозвучать имени северного Архонта и дара Селестии, как Люмин меняется в лице. Не резко, почти незаметно, но вот недобрая тень накрывает лицо, и взгляд, без того размытый, теряет последнюю выразительность и ясность. Девочка явно мрачнеет, как если бы сказка вдруг стала скучной, нечестной и перестала ей нравиться.

А потому Люмин делает то, что, вероятно, должны сделать все юные непоседы, когда им что-то не нравится: она тут же меняет тему, сводя на нет и обесценивая весь предыдущий рассказ. Поднявшись на матрасе, она смешно спрыгивает на песок: сначала на одну ногу, затем на другую, и только после, — ещё одним прыжочком вперёд, — на обе. Помогая себе руками, словно балансируя, она так и держала их отставленными в сторону, когда резко развернулась, как будто в танцевальном движении, и прямо спросила у Олега:

— Ты покажешь мне этот водный пистолет? — ей было искренне любопытно.

Решив, что ответ, само собой разумеется, прозвучит, Люмин сразу же отворачивается и принимается исследовать новый островок. Вернувшийся со своими вещами Олег застаёт её сидящей на корточках и тычущей пальцем в ракушку в песке. Пока тот раскладывает вещи, Люмин лишь изредка бросает взгляд через плечо, утоляя короткие вспышки любопытства. Но перламутр перестаёт её интересовать сразу же, как Олег заканчивает с обустройством на пляже.

А затем Олег застаёт её врасплох.

— Неместная?.. — она повторяет вопрос, как будто бы не поняла его. Смотрит на Олега и только и может, что хлопать ресницами.

И задумывается. Почему же неместная? Вот, лишь в паре десятков миль отсюда их укрепление, а том и портал до дворца… Нет, было что-то ещё дальше. Несколько сотен миль, если не тысяч, до старого Каэнри’аха. И всё-таки нет, не то, было что-то ещё дальше, на расстоянии, измеряемом не в милях, а в сожжённых созвездиях, в остывших солнцах, в хвосте кометы…

Люмин оглядывается. Как будто бы беглый взгляд на все четыре стороны мог ей помочь рассчитать расстояние до того места, откуда она пришла. Как будто бы где-то в небе была подсказка. Ведь действительно, кто она? Откуда? На эти вопросы были ответы, но как будто бы они выпали из кармана, рассыпались с нити жемчугом и попрятались по ракушкам. Теперь ищи, руками песок загребая…

— Издалека, — всё-таки отвечает Люмин совсем тихо и даже неуверенно, — Я пришла… из очень далёких земель…

Тогда-то она вспоминает. Солнечные искорки прыгают как по морю, так и по вдруг выступившим крохотным слезинкам. Сама даже не осознав что случилось, Люмин поднимает руку и недовольно на неё смотрит: а чего она вдруг затряслась? Дотрагивается пальцем до нижнего века, смахивает с влажных ресничек одну, другую росинку и млеет от волнения.

Что это с ней?..

Быстро утирается, лишь бы убрать с лица этот вдруг появившийся детский страх, эту тоскливую печаль бесчисленных лет, откуда-то вдруг проступившую. Глаза пусть и раскраснелись и от слёз, и от грубого вытирания, но всё же вернулись к своей погружённой меланхолии.

— Так ты покажешь мне пистолет?..

И ничего Люмин не остаётся, кроме как вновь, подобно изнеженному баловством ребёнку, сменить тему на то, что не доставляет неприятных переживаний. Чем бы ни был это водяной пистолет, уж он-то не станет со дна тёмного омута поднимать затонувшие сокровища воспоминаний. Не просто же так их топили.

 Люмин ютится под зонтиком, — зачем вообще пришла на пляж… — обнимает себя за коленки, словно боится упасть, и с интересом наблюдает сколько даже не за самим Олегом, а за его ловкими руками. Подмечает эту ловкость и сразу же неминуемо доводит мысль до неуместного, но такого интересного ключа. Моментально становится любопытно одновременно ничего из того, что она видит, но при этом — всё, что осталось за кадром. Что ещё лежало в этих руках?.. Был ли спущен крючок не ради игры?.. Что если налить не воду?..

 И хотя на лице Люмин всё ещё сложно различить хоть что-то, отличное от отстранённого и невыразительного безразличия к реальности в целом, глаза её не скрывают живого интереса. Взгляд отслеживает каждый поворот устройства, каждое изменение в составных частей конструкции и, что самое главное, каждое новое движение рук Олега. За последним Люмин следит так пристально, что немигающие глаза ловят отблески от солнца, — так долго они остаются открытыми.

 — Этим, должно быть, удобно тушить костры, — произносит она, наконец, после очередной долгой паузы.

 А сама думает: костры, конечно, можно тушить водой, но что до огня предательской, обманчивой жизни? Допустим, осквернить такой инструмент и воспользоваться им у берега, где побольше людей?.. Как странно, что Фатуи ещё не додумались использовать это сами. Хотя постойте-ка, разве застрельщики не используют самые разные вариации этой самой игрушки?.. Крупные и мощные бомбардиры, словно лениво разгуливающие по своему садику с поливалкой, окатывающие противников элементальной энергией… Так вот оно что.

 — Этим, должно быть, удобно убивать людей, — вдруг замечает Люмин, и янтарь её глаз скрывается за мрачной тенью.

 Она, всё ещё удерживая зонтик над собой, словно укрываясь даже от единого лучика солнца, тянется вперёд. Вытягивается на цыпочках, чтобы поравняться с лицом Олега, — не падает на бок, и этим выдаёт подготовленную ловкость своего тела. Слишком близко, слишком пристально наблюдает за ним, словно ждёт реакцию. Но как если бы туча, налетевшая посреди ясного дня, в конце концов ушла бы дальше, выпустив солнце вперёд, так и взгляд Люмин вдруг прояснился, заискрился бликами, и сама она, мило и кротко улыбнувшись, отпрянула назад, падая на песок.

 — Конечно же я шучу. Лучше расскажи какие ещё игрушки у тебя есть.

 Но она не шутит.

Отредактировано Lumine (2022-12-11 14:24:43)

 Желания отдавать последний персик у Люмин нет. Это может быть сколько угодно невежливо по отношению к человеку, который сам, совершенно бесплатно и самоотверженно, вызвался этими самыми персиками угостить, но стоит понимать, что нет такого объёма сладкой мякоти и сока, способной утолить голод, напоить саму Бездну, веками не знавшую сладости персиков...

 О намерениях Люмин в определённый момент говорит даже то, — так прямо и жестоко, — что водный пистолет она обратила против самого Олега. Выцеливает его метко, словно и не игрушка это вовсе, разве что на курок не нажимает. А персик из ладони не выпускает, только спрашивает чуть лукаво:

 — Значит, хочешь последний персик, да? Хочешь весь его целиком сам, да? И косточку от него тоже себе хочешь оставить? — спрашивает словно не о фрукте каком, а вопрошает к самым сокровенным желаниям, к жадности до мирских благ.

 И смотрит на Олега прямо, только пол-лица и скрыто за игрушечным оружием. Детский взгляд открытый и ясный, а оттого искренний, но в искренности этой вовсе не игривое золото, а жадное, мутное и как будто бы угрожающее. Не будь сейчас ясный день, можно было бы на самом деле ощутить мороз от мурашек и почувствовать, как со дна морского тянутся древние тени, из самого страшного омута, из самых опасных глубин потустороннего мира.

 …да только вот это всё страшилки, которые детям разве что и рассказывать. Не страшно ведь на самом деле?

 Время тянется ещё несколько невыносимых мгновений, пока, наконец, не возвращаются солнечные блики во взгляд Люмин. Светлые ресницы хлопают несколько раз, а сама девушка, опустив водный пистолет, тянет двумя руками персик Олегу. Улыбается по-доброму, даже почти снисходительно, и говорит:

 — Держи, конечно же, кушай на здоровье. Только будь осторожен, кругом столько голодных крабов.

 И, чтобы убедить Олега в том, что угроза действительная и страшная, одной рукой Люмин даже показывает, как смыкаются воображаемые клешни одного из таких охотливых крабов. Персик ешь, да рот широко не разевай, — вот и вся мудрость.

 — Но не бойся, если что, я тебя от них защищу.

 Даже не хихикнув, словно это всего лишь шалость, Люмин со всей серьёзностью поднимает водный пистолет и делает вид, что готовится нести караул. Никто не потревожит сладкий момент Олега и персика. В конце-то концов, право человека на поедание персика священно, и ничто, ни краб, ни Небесный Порядок не в силах его отобрать. И разделив своё угощение с Принцессой Бездны, Олег, сам того не ведая, обрёл в этой своей свободе до персиков самого могущественного покровителя.

 Злое слово держи при себе, а не то сбудется. Вот и с Олегом приключилось: принял разделённый между новыми знакомцами последний персик, как в тот же миг был наказан за жадность до мягкого и сладкого. Воздаяние в виде клешни краба — да где же эта ваша мировая справедливость?.. Так и Люмин смотрит на Олега внимательно, снизу вверх, и думает: а в чём же тогда суть радения? Знай себе сидеть на песочке, обнимая белые коленки, и измышлять о том, нужно ли спасать Олега, или же стоит не вмешиваться в естественным кармический порядок. И стоило лишь довести эту мысль в своей светлой головушке до ума, как резко вдруг всё, стремительно остро, встало на свои места.

 Даже если Олег и заслужил за свои сладкие страсти телесных мук, то было решение не его собственное, а продиктованное натуральным порядком этого мира. Насильственным, тираническим, а самое главное — искусственным. И не было ничего более верного, праведного и достойного, чем сражаться с рукотворной судьбой. Суть наказания — в его преодолении, но сейчас Олег был беспомощен, загнан в метафорический угол пляжной ловушки, безнадёжно, отчаянно слабый пред лицом (пред клешнёй…) первородного хтонического чудовища в хитиновом панцире. Нет, Небесный Порядок, сегодня тебе не отобрать суть воздаяния и вершительства, выстроенного на собственных ошибках.

 Сегодня небесные посланники облачались в прочный панцирь краба и имели едва заметную крохотную морду с парой мутных глаз. «У страха глаза велики, — думала Люмин, всё ещё сидя на песке разглядывая своего соперника, тем самым ставя Олега в весьма неловкой положение, — Но мои-то распахнуты ясно, не напугаете. Хватайтесь за плоть этих смертных сколько сможете, вгрызайтесь в их конечности, рвите на части, но свободное право на ошибки не лоскут ткани, будет цело.»

 Люмин разглядывает зону поражения, не зная стеснения и не ведая о том, как неприлично и конфузно это может быть для Олега. Она склоняет голову к плечам и прикидывает несколько раз в голове идеи расправы над крабом. Ладонь почти сжимается вокруг ещё не призванного меча… И всё-таки опускается на тёплый песок. Нет, это было бы ни к чему, к тому же, у Олега и без того стресс, а уж подросток с клинком посреди пляжа был бы ещё одним шагом в сторону нервного срыва на фоне всего случившегося. У Люмин план лучше, и хорошо, что Олегу сверху не видно того, что происходит у него за спиной до под поясом.

 — Шу, — почти беззвучно, едва-едва строго Люмин обращается к крабу, — Вы доставляете слишком много неприятностей, господин краб. Но я понимаю, ваша животная слабость до истязаний сильнее, ведь вам никуда не деться от зова природы. Как жаль, что природа эта зла и насильственна, а оттого и вы, господин краб, злой и насильственный. Ничего, позвольте мне освободить вас от рабских оков несовершенной плоти, слабого разума, бессильной воли…

 Можно лишь ощутить, заприметить в уголке глаза, что Люмин тянет руку к крабу. Светлая ладонь обхватывает прочный панцирь, и ещё несколько мгновений ничего не происходит. Лишь по истечению короткого счёта секунд ткань реальности истончается, и следом разливается тонкий эфир, ощутить который ни тактильными чувствами, ни зрительными органами не выйдет, как ни старайся. Пустота чиста и прозрачна, непорочна в своей беспринципной жестокости забирающихся под самую кожу мурашек. Незримая завеса приподнимается морским бризом и следом же опускается, оставляя лишь тонкий шлейф тревоги за собою. Летний погожий денёк продолжается как ни в чём не бывало…

 Господин же краб вдруг решает выпустить Олега из своего злобного захвата, оставляя горящее резкой пламенной болью причинное место. Он смешно падает в песок, и, перебирая ножками, урывисто устремляется по песку прочь.

 — Вот так вот, — Люмин отряхивает ладони, словно ей своими руками пришлось что-то сделать с этим крабом, — Будет знать, как нападать на беззащитного Олега. Теперь-то ты в безопасности. Но будь начеку, в следующий раз это может быть кто-то опаснее краба. А ты же совсем один. Хорошо, что у тебя есть план отступления.

 …и где-то в отдалении, высунув свою голову из песка, краб с панцирем, подёрнутым чёрной дымкой и выжженным угольным узором, заприметил своего клешневого собрата. И приступил к тому, к чему стремился всё это время, свободный от ограничений естественного порядка: насквозь пропитанный скверной, с клешнями, опаснее инадзумских клинков, краб бросился на свою жертву и одним лишь махом отсоединил мягкую плоть голову и шею от панциря. Посмотрев на это, Люмин слабо улыбнулась: одной спасённой душой больше, — и прикрыла устало глаза, вытирая их и смахивая в песок крохотные тёмные капли…