Припозднилось.

Собравшийся над долиной закат лениво, медленно, но неуклонно опускал солнце за горизонт. Тянулись к последнему теплу и свету этого дня согретые, словно вечно осенние деревья. Последние путники шли мимо развилки, чтобы до темноты успеть пересечь мост и добраться до постоялого двора.

И здесь же, чуть дальше от дороги, на самом берегу у воды был устроен пикник. Красивым покрывалом с цветочным узором накрыта трава. В корзинке спелые яблоки и холодные закуски, какими можно было разжиться в «Ваншу». Бутылка вина, — местного, из поздних осенних слив, — но и та не открыта, даже пломба не сорвана. Букет цветов, собранных явно ещё этим днём в поле и перевязанных золотистой лентой. Меч в ножнах, оставленный чуть в стороне, как будто бы совсем не портящий картину.

Можно было бы предположить, что кто-то устроил чудесное романтическое свидание на природе, вдали от чужих глаз, и теперь чуть засиделся. Возможно, они думали о том, чтобы посмотреть вместе на звёзды? Самое оно, у воды, на таком-то живописном бережке… Да только вот не было там двоих. Лишь одна небольшая фигурка: девчушка в светлом платье, придерживающая юбку, сидела на коленях. Совсем одна, как будто бы и не на свидании, — если, конечно, оно не закончилось трагично.

А может и вовсе в гордом одиночестве, решив отдохнуть не только от городской суеты, но и лишних голосов, внимания, взглядов? Так или иначе, она, сидя вот так сама по себе, была единственным, что не вписывалось в окружающее пространство без вопросов. То и дело девушка мотала головой: то к одной стороне дороги, то к противоположной. Легко было предположить, что она кого-то ждала.

Ни пара патрулирующих миллелитов, возвращающихся на постоялый двор, ни торговец с тележкой фруктов её не заинтересовали. Не обнаружив, видимо, в пути нужного человека, девчушка, словно обижаясь, гулко вздыхала и вновь отворачивалась к воде.
Отвлекалась на время, чтобы, ёрзая на покрывале, в песке выбрать идеальный по форме плоский камень и запустить его в воду. Отсчитать нечётное количество прыжков гальки по поверхности водоёма и, запрокинув голову, тяжело вздохнуть. И, вот так вот глядя на дорогу склонившись назад, вниз головой, наконец, узнать нужный силуэт.

— Опаздываешь! — недовольно объявила девчушка.

Потянулась за яблоком и с хрустом откусила ощутимо большой кусок. Вид её был настолько недовольным, словно лишь вежливость перед припозднившимся знакомым сдерживала её от этого позднего перекуса несмотря на то, что она умирала с голоду. Как же некрасиво заставлять ждать даму! По чуть пухлым щекам легко читалось как будто бы наигранное недовольство, но в золотистых глазах притаилась внимательность, граничащая с подозрительностью.

А ведь Люмин уже действительно успела поверить в то, что так сильно хотела это яблоко. И теперь ей разве что и оставалось, что наблюдать за тем, как оно, — яблоко, — покидает её руки, попадает в чужие (хотя неплохая возможность их изучить повнимательнее, по шрамам и сбитым костяшкам вычитывая нужные повадки). Вот рядом с её укусом, нагло в том же месте, появляется ещё один, крупнее, и ещё, и ещё. И вот Люмин меланхоличным взглядом провожает огрызок, летящий над рекой. Вот он падает вниз, отвлекая крупного каменного хищника от его ленивого досуга. И вот уже взрезается земля, нещадно крошится под натиском шипов и когтей несчастные остатки яблока…

— Ты так переживаешь за братика, как будто бы тебе есть дело, — вздохнула Люмин, не отводя взгляда от борьбы вишапа с огрызком, — Как будто бы это твоё дело.

И, правда, Принцесса Бездны, немало ресурсов потратившая на то, чтобы следить за героическим путешествием её брата, могла сказать наверняка, что Одиннадцатый из Предвестников Фатуи не был другом Итэра. И это было её главной мотивацией обратиться именно к нему. Не со Скарамуччей же опять сторговываться…

И, ещё раз томно вздохнув, проводив в последний путь несчастное яблоко, Люмин потеряла интерес к происходящему на другом берегу. Она чуть приподнялась на коленях, подхватила двумя ладонями увесистую бутылку со сливовым вином и бесцеремонно вручила её Чальду, уперев в грудь.

— Открой, — совершенно спокойно потребовала она и вытащила из корзинки для пикника пару фарфоровых чашечек.

Раз уж он съел её яблоко, то теперь точно будет должен по гроб жизни, — так полагала принцесса, выдавая себе индульгирующее разрешение на небольшие капризы. Не так часто ей выпадала возможность поговорить с кем-то без приказов и тёмных слов проклятий. Не так часто ей удавалось остаться с кем-то, кто мог в силу юношеского максимализма и отбитой головы недооценить её, действительно принять за пусть странную, но всё ещё маленькую девчушку, себе на уме, но как будто бы безобидную. Иногда Люмин этого не хватало.

— Но у меня есть для тебя дельце. Мой брат, помнится, выручил тебя единожды.

Подробностей она не знала, но в отчётах значилось: развлекал ребёнка из Снежной, пересекался с Предвестником… Подслушанная фраза да высмотренная из-за угла сцена связывались в одно: Итэр был действительно настолько наивным и добрым, что целый день потратил на то, чтобы присматривать за братом своего врага, которого стоило убить на месте ещё при первой встрече.

Но Итэр так не мог. К счастью, — но иногда и к сожалению.

— Такой отличный шанс выручить теперь его сестрёнку. Тем более, что дело прямо под такого как ты.

Люмин говорила мягко и дружелюбно, словно о каком-то действительно пустяковом поручении. Хотя было бы наивно полагать, что под «таким как ты» она подразумевала что-то положительное, светлое и доброе. Едва ли ей требовался «старший братик на час» и заёмщик моры, а не, допустим, лишённый морального компаса бандит, жестокий, но эффективный.

Словно наивная молодая девчонка, скучающая за зрелищами и впечатлениями, Люмин с искренним восторгом наблюдала за самым эффектным открыванием бутылки на её памяти. Сцепив ладони у лица, весело радовалась всполоху воды и восхитилась аккуратному срезу. И даже аплодировала, по-настоящему благодарная за такое представление. Не было ни капли лжи в искристом игривом отблеске довольных девичьи глаз, — как если бы ей и правда уже давно не доводилось видеть ничего увеселительного.

— Ты меня очень обрадовал, — с очарованием прямолинейного и наивного существа произнесла Люмин, — Спасибо.

На бледном лице лишь на миг прикрытых глаз появилась улыбка, — не вытянутая кокетством и образом, — мягкая и довольная, словно вот-вот позволившая бы сорваться с губ такому же чистому и звонкому девичьему смеху. Но Люмин не смеялась и больше так не улыбалась.

Срезанная половина бутылки в её руках выглядела крайне нелепо. Девчушка несколько раз аккуратно склоняла к вину нос, словно настороженный зверёк, неуверенный в безопасности угощения. Но только крепкий, терпкий запас вина щекотал её ноздри, как тут же Люмин поднимала лицо, лишь через несколько мгновений возвращая вновь интерес к выдержанному напитку для взрослых.

— Поэтому я тебя награжу.

На самого Тарталью она при этом не смотрела, разглядывая то самое сливовое вино: его насыщенный цвет переспелых фруктов, едва заметную рябь на поверхности, крохотные пузыри. И, словно до этого неуверенная в собственной благосклонности, она кивнула своим мыслям и только после этого подняла лицо, глядя со всё той же ясностью, совершенно не к месту, на Предвестника.

— Ты ведь так долго заигрывал с моей силой и даже не знал, к кому обращался, не так ли?

Люмин достаточно одного крохотного глотка, чтобы закашляться и пообещать себе больше никогда не пить такой дряни и вообще ничего, крепче чая. Негодное сливовое вино, посмевшее обжечь её губы и горло, моментально оказалось выплеснутым на траву за спиной, — один жест, полный недовольства, и девушка даже не смотрела, куда выливается вино. Откашлялась, прочистила горло и только вздохнула с толикой разочарования. Хотя бы представление было отличным.

— Награду выберешь сам из двух знаний, раз послушно присоединился к моему… ужину и не стал хулиганить. Что же до дела, то нет ничего хитрого: мне нужно, чтобы ты нашёл и привёл мне кое-кого из Ли Юэ по весьма очевидным чертам.

Мягкое печенье, купленное у старушки-лавочницы, должно было помочь перебить неприятный вкус вина, продолжавшего кусать за вкусовые рецепторы и кислой тоской отмокать в горле. Перерыв на десерт был достаточно важным, чтобы действительно выдержать паузу в, казалось бы, серьёзном разговоре. И девчушка не произнесла ни слова, пока тонкие пальцы, отламывая по кусочку от румяного теста, не отправляли спасительное печенье в рот.

— Так вот, о награде, — облизнув пальцы и смахнув с юбки крошки, продолжила Люмин, — Если захочешь, то выберешь знание о той силе, что зародилась в тебе. Никто, кроме меня, не позволит ей расцвести так, словно настала пышная весна. Но я обучу, если выберешь. Но есть и другой вариант.

И, словно не собиралась произносить ничего необычного и неожиданного, она продолжила совершенно спокойным, даже деловым тоном, как если бы не разделяло их всего одно съеденное печенье от игривого представления с ножами и вином.

— Или же я скажу тебе, где будет Шестой. Хорошенько подумай, время есть, пока пьёшь вино да угощаешься, а потом выбирай. Как утвердишься в ответе — закрепим сделку, и я тебе всё что знаю расскажу о том, кого ищу.

Смертельно обидой кололо в самое сердце. Липким холодом сковывало поднятые руки, меж пальцев струилась кровь, — нет, вино, но глаза уже иного не видят — и пятно за пятном подиралось платье алым. Люмин даже тихо всхлипнула от тоски и обиды. Она ведь правда старалась, изо всех сил, сделать всё правильно, справедливо и даже празднично. Как если бы она действительно могла вот так вот встречаться с людьми и обсуждать дела за чашечкой гадкой отравы, которая теперь въедалась в ткань платья.

«Не отстираю», — вздохнула Люмин, и внезапно всё стало ясно.

Обидчик далеко не ушёл, как будто бы и не думал, что придётся сбегать. Как будто бы даже надеялся, что будет погоня. Но бежать Люмин не собиралась, лишь поднялась, чуть качнувшись, и выставила руку вперёд. Опасливо бросила взгляд на видневшуюся вдалеке высокую башню постоялого двора. «Заметит», — подумала с тоской, — «Ну и ладно, всё равно не поймает.»

Дело было как будто бы даже нехитрым: найти самые слабые нити, не натянутые по полотну реальности, самые тёмные и неказистые, которые лопнут легко от одного лишь касания, взывающего к другой стороне. Нащупать и резко рвануть. И словно зверь, разинув клыкастую пасть, портал разрывает реальность прямо перед наглым лицом (слишком хорошенького для такого нахала). Глас далёких сгоревших звёзд кричит ему и тянет к себе.

Порыв колдовского ветра, тёмного и пыльного, ударяет в спину негодяю, толкая неизбежно в жадную пасть, хотя принцессе, разумеется, хочется попросту пнуть под зад, так было бы только честнее. Люмин убирает меч, ещё сияющий Пустотой, в ножны и спокойно идёт следом. Портал закрывается за двумя, оставляя на обочине дороге лишь следы о неудавшемся свидании.

Тянутся вдаль, ввысь, вглубь, подальше отсюда артерии, сочащиеся густой, холодной тьмой. Из непроглядной и густой пустоты мириады потухших звёзд стеклянными глазами следят за путешественниками сквозь пространство. А на другой стороне портал грубо, насмешливо выплюнул одно тело и более дружелюбно пропустил второе и, моргнув на прощание напряжёнными молниями, свернулся до точки, пропал.

Разбитая каменная плитка пола холодно и жёстко встречает тело подлеца, упавшего из портала. Подступающие тени скрывают интерьер неизвестного помещения, но по стоячему и хладимому воздуху легко вернуть воспоминания об этом месте: где угодно, нигде, не в Тейвате. Люмин помогать и подавно не собиралась: ещё не поняв, насколько же она разозлилась, она сделала то, что хотела ещё по ту сторону портала.

…со всей силы пнула лежащего в бок. А затем ещё раз, и ещё раз, и ещё раз. Носок её туфли врезался бесчестно, жестоко в парнишку, которого только отпустила тёмная магия в это место. В бок, в живот, по рукам и, наконец, с особенным рвением по лицу. И с каждым ударом Люмин сокрушённо поясняла:

— Я ведь пыталась быть хорошей, слышишь? Я даже принесла вино, думая, что тебе нравятся такие вещи, — а затем удар и ещё, чтобы договорить: — Я так старалась, я ведь совсем не плохая. Неужели нельзя было просто вести себя так же хорошо?

Никого веселья в её голосе больше не было. Слишком тихий, непозволительно невыразительный для обстоятельств, — словно ничего в нём кроме тоски и усталости не осталось. Разве можно с такой нежной меланхолией забивать кого-то ногами?

Видимо, Люмин тоже озадачилась этим вопросом. Присела на корточки рядом с рыжей головой и, словно к огню потянулась, схватила за волосы. Потянула к себе и склонилась сама. Вгляделась в сотворённое насилие не без суждения во взгляде.

— Попробуем ещё раз нормально? — тихо и вкрадчиво спросила и, наклонившись ещё ниже, оставила хрупкий поцелуй над разбитой скулой.

Люмин знала, как держать в руках меч. Она много парирует и проскользающими уколами над лезвиями пытается воспользоваться шансом. Тонко, колко, быстро, — было бы и привычно, но меча и ловкости рук мало. Тарталья быстрый и свирепый, удар за ударом, вроде и безрассудный, но и открываться упрямо отказывается. Никогда Люмин не открывала своему противнику каждое из своих умений раньше времени. Кто мог напороться сердцем на клинок и не заслуживал видеть что-то ещё. А кто мог пережить изящное искусство фехтования не должен был раньше времени знать о всех козырях в окровавленно-винных перчатках принцессы.

Люмин могла сделать свой меч опаснее самой тёмной ночи в лесу с монстрами. Когда от рукояти до самого кончика высвобождалась и растекалась энергия Бездны, каждое столкновение с клинками Тарталья, каждый удар отзывался искрами, воздух свистел стаей беспокойных птиц. Широкие удары, захлёстывающие движения, на каждый шаг, — как когда-то учили, — в такт сердца бой и дыхание. Лицо непроникновенно бледное, спокойное, на контрасте с оживающим, заразительно взбудораженным Тартальей. Да только вот с каждым почти танцевальным шагом, со страстным ударом, с опасной уловкой сердце отзывается взаперти чуть громче.

Люмин могла уйти от удара или оказаться за спиной противника. Пустота заполняла её изнутри и подменяла снаружи, давая пропасть из того места, где ревущие волны должны были выдрать и затопить водой лёгкие, пробивая ребро за ребром. Танцевать в объятиях Бездны было волнительно: допустить удар до опасного мига, когда уже не увести, азартно до самого последнего момента, чтобы обхитрить, провести, убедить в успешности удара… И испариться. Заигрывала то ли с собственной смертью, то ли с клинками Тартальи.

Но и этого было мало. Сенсация от продолжительности схватки растекалась электрическим импульсом по телу быстро, согревая мышцы, на время отбирая важное для самосохранения чувство боли. Удар, взмах, прыжок, уклониться, сделать выпад, пропасть из реальности, а затем продолжить свой град ударов. Не страшно пропустить пару от противника — разодранные руки и ноги, подол юбки и даже бок сейчас не так важны как…

…как то, что она так давно не сражалась своими руками, за себя саму и во имя себя же. Увидь кто из Апостолов, будет сцена, ей уже давно не позволяли выступать на передовой. Ей привычно за несколько веков уничтожать бездумных и страшных монстров из Бездны, но Тарталья, пусть чудовище из самых строптивых, обладал сознанием, и это делало его противником страшнее. Больше — врагом интересным, желанным, волнующим. Во что бы то ни стало хотелось одержать верх, но вместе с тем Люмин не хотела, чтобы бой прекратился.

И потому острее меча ранят лишь слова Тартальи, когда они вынуждены остановить бой, чтобы перевести дыхание. Прижать открытые раны, обессиленно расползтись по разным стенам. И почти с досадой ответить:

— Ничего ты не понял.

«Сестра Итэра», ну конечно. Кем ещё ей быть для чужого взгляда? Чего ещё ждать от кого-то со стороны, кроме как сравнения с братом. Дотяни до Итэра, а потом поговорим. Опять, опять, опять, словно не было стольких мигов собственного триумфа. Обидно, хоть выть израненным волком, да только вот смысл: никто не услышит, и не с Фатуи же объясняться. Всё равно ничего не понял. Одной лишь фразы достаточно, чтобы Люмин потеряла всякий интерес, словно остыв по щелчку.

— Готовься пройтись, — бросает, даже не глядя, и со вздохом замечает: — В обратную сторону всё намного сложнее.

Будь они в силах разрывать пространство из Бездны в Тейват где и как им захочется… Столь многое они достигли бы меньшей ценой, столько желанного уже бы получили. Но артерии земли неравномерно пускали корни магических цветков под землёй, где-то укрепляясь, а где-то ссохшись.

— Близко к городу нам не подобраться, — продолжает уже на ходу.

Даже не проверяет идёт ли за ней Тарталья. А какой у него теперь выбор, кроме как следовать за неё по древним коридорам некогда прекрасного дворца? Необъятного, раскинувшегося сквозь все вектора пространства, запутанного как лабиринт, но связанного между собой всеми нитями-коридорами наперекрест подобно ловцу снов.

Ловцу кошмаров. Попасть проще, чем выбраться.

— Я вытащу твоего… парнишку, — какое некрасивое слово, совсем не звучит её языком, — Но сначала мне нужна носительница талисмана.

Люмин говорила спокойно, без обвинения и недоверия. Не сложно было понять, что дело словно неотлагательное. Как будто бы нельзя больше ждать. Впрочем, наивно было бы полагать, что принцесса кому-либо доверилась бы слепо, без гарантий. Даже себе.

— Сначала она. Потом всё остальное. Только так.

Шли по тёмным коридорам, по разрушенным залам, по сухим и мёртвым садам под непроглядно сумрачным небом. По мостам над самой бесконечной пропастью. Время от времени Люмин останавливалась, чтобы свериться с направлением. Каждая развилка вынуждала её прислушиваться, принюхиваться, вглядываться в собственные руки, на которых когда-то вырисовывались карты звёздных пространств, а теперь едва сквозь пальцы плёлся отрывок короткого пути до следующего поворота.

Ещё несколько лестниц и пролётов, и вот они настигли зала со сломанным фонтаном. У противоположной стены — арка в трещинах, почерневший плющ без листьев, с одними лишь шипами. Люмин кивнула: здесь. Но открывать портал не торопилась. Уж с третьего раза они должны были договориться.

Отредактировано Lumine (2022-02-12 00:48:57)

— Невыносимо, — устало вздыхает Люмин и прячет утомлённое этим долгим днём лицо меж пальцев, — Неужели не понял ещё, что в итоге всё равно будет так, как хочу я?

Пусть и времени у неё безгранично, но терпение коротко что фитиль, что уже догорает. И какой-то мальчишка, привыкший, что улыбки его да ножа будет достаточно, чтобы сделать по-своему, — лишь яркая искорка, смешной огонёк, что скрасит мгновение, но быстро забудется, так он мал по сравнению с вечной сияющей пустотой. Как салют в праздничном небе, хорош лишь только в миг, и лучше не портить представление чем-то ещё отвлекающим.

— Никакие гарантии не сильнее моего слова.

В самой глубокой бездонной тьме древних коридоров тихие слова принцессы звучат как никогда на своём месте. И не нужны ни страсть, ни выразительность, даже в негромких и словно холодных словах силы больше, чем жара в июльском полудне. Как какой-то лохматый подлец имеет наглость не принимать безусловность этого простого правила?..

— И если я говорю, то ты — слушаешь.

Ещё и молчит, негодяй, даже в глаза не глядя. Как смеет? Можно было бы предположить неладное, но зов Бездны так знаком и привычен, что подозрений не вызывает. Разве может принцесса над пустотой поразиться тому, что кто-то в вывернутых наизнанку реальности залах слышит гул тишины, пробирающий до костей и каждую мысль из головы нить по нити вытаскивающий?..

Люмин хватает за шиворот нахала и тянет на себя. Одного момента, — короткой черты между её глазами и его, — достаточно, чтобы все рефлексы воззвали гулом стаи встревоженных птиц. Хватайся за меч, парируй и сразу же прыгай назад, пусть тёмная вспышка скроет в себе и даст немного расстояния на манёвр. Разливаются буйные волны, словно море вышло из берегов, и глубоководный кит величественно их рассекает, пастью широкой измельчая в мелкую пыль своды колонн. Океан не удержать в коробке из камня и плюща.

Чувствуется что-то знакомое, даже теперь как будто бы родное. И лёгкий укол страха резко сменяется пронзающей насквозь игривой радостью. Словно что-то утерянное вернулось на место, ощущалась так верно и справедливо. «Вот так! Вот так! — взбудораженно произносит Люмин и прокручивает меч в ладони, — Наконец-то по-настоящему!»

И круг осторожно пройти не успевает, как кит срывается с места и набрасывается с яростью бушующего тайфуна. Волна за волной накрывают удары, самым страшным из валов, не давая и возможности продохнуть, уколоть в ответ. Трепещет плющ на стене, — старой лозе не удержаться под рокотом клинков, под градом ударов, — и следом сотрясаются сами основания зала.

Люмин уже совсем не боится. Снова на лице принцессы улыбка, та самая, неуместно весёлая и по-детски очаровательная. По лицу кровь, капля за каплей, но глаза светятся искренним удовольствием, пряча за светом остатки разумной сдержанности. Если выбора нет, — за жизнь или насмерть, — нет смысла страдать и бояться. Ярче азарта в глазах принцессы только Бездна, жадно сияющая безлунной ночью вдоль лезвия её меча. Необузданная, нетронуто тёмная, искрящая цветами из молний при каждом ударе о неспокойную водную гладь.

Пусть брызги во все стороны, от пущенной крови и звона в ушах жарко так, что уже не остыть и не остановиться. Всюду вокруг остаются надрезы в пространстве, маленькие порталы как путь к отступлению, ведь Кит беспощаден и слепо безумен, — наблюдать превосходно, но умирать так нелепо в планы не входит. Сколько ещё будет ярко пылать этот фитиль?..

Ей приходилось танцевать на балах и в одиночестве под лунным светом, — но на костях меж волн безумного океана ещё никогда. И пляска эта, уже далеко не изящная, так требовательна к движениям, что Люмин отдаётся мелодии полностью с головой. Шаг за шагом, каждое движение отточено до совершенства танцора, желающего выжить несмотря ни на что. Тёмное лезвие задаёт направление, а воющий кит — темп и мелодию.

Не взрезать грудную клетку Тартальи, так значит вскрыть полотно пространства, упасть в тёмную норку и попробовать ударить вновь. Пропустить удар и другой, только бы шанс заполучить, и пусть брызжет кровь, если не только своя. Не скрываться в мерцании Бездны самой, а укрывать лишь клинок, чтобы обманным манёвром уколоть в самую спину, но не сбиться, танцевать, танцевать, так весело и жарко, так больно и живо, так по-настоящему.

Сколько — неважно, времени ход здесь не знает торжества. Оседает вода, и болезненный холод ломит кости. Пылают раны словно огнём облитые. Где было вино, теперь только лишь кровь, одно утешение — не только своя. Слова стеклом режут горло, пока дыхание сбито (вместе со стрелкой морального кодекса). Упасть нельзя, непозволительная роскошь при постороннем. Пусть старый плющ на стене услужливо окажется под спиной, венком обовьётся вокруг головы, по плечам. Меч, остывая от тёмного пламени, воткнут в расселину меж каменными плитами на полу. Пальцы устало хватаются за иссушенные колючие ветви лозы, только бы не дрожать от бурлящей и разливающейся буйно крови.

Говорить выходит не сразу. Сначала только хватать воздух ртов, прикрыв глаза и голову запрокинув к стене. Лишь когда хоть капля спокойствия вернулась, кровь отлила от раскрасневшегося лица, а сердце перестало изнутри выламывать рёбра, принцесса спросила:

— Так какие гарантии ты хочешь?

Заслужил. Не он, но кит, прекрасный в своей чудовищности.