Вдали от города, порта и храма редко можно было встретить кого-то на дорогах. Редкие путники, — торговцы, паломники, стражники, — даже не пересекались на таких тропах, в разное время путешествуя по острову, укрытому опавшими листьями священного вишнёвого дерева. А ближе к ночному времени, разминувшись с воинами Сёгуната, разве что редкие кайраги, — клинки без хозяев и морального облика, — сбитые в группы по двое-трое, выбирались из своих укрытий и перебежками сновали то тут, то там.

А потому одинокому страннику, рискнувшему выйти в путь лишь тогда, когда уставшее и душное летнее солнце, наконец, утопило себя за горизонтом в тёмном море, стоит быть бдительным и очень внимательным. И особое внимание нужно уделять теням: то тут, то там снуют игривые, задиристые, но всё-таки безобидные баке-дануки; мечутся пред ночлегом волшебные лисички-кицунэ, приминая траву, и вместе тем, за дуновением ветра и игрой мирных духов кто-то недобрый мог скрывать свои шаги.

Если же ночной путь по какой-то причине не уводил длинным обходом вдоль берега, а чуть застенчиво приближался к горе, у её подножия скрываясь в волшебном лесу, то стоило глядеть в оба, не только прислушиваться. Не плотно усаженный извилистыми аралиями, но отчего-то всё равно тёмный и путающий, этот лес мог напугать уже не только шутливыми духами. Здесь в воздухе, словно подвешенные за ниточки к высоким звёздам и с самого неба спустившиеся, блуждали на ветру призрачные огоньки. И пусть они разгоняли ночной мрак, позволяя увидеть очертания дорожек и путеводных столбов, любому путнику стоило знать, что чем плотнее холодный голубок свет, тем опаснее и тревожнее было место.

Раззадоренные этими огоньками, здесь тени плясали особенно дико, заставляя всё время оглядываться, чтобы убедиться, что это лишь фантасмагория древнего места, полного дикой, первородной магией Инадзумы, а не разбойник, желающий подобраться поближе и разделаться с глупцом, гуляющим по ночам, освободить его в лучшем случае от кошелька и смертных благ, а в худшем — от бесценной жизни. И подобно налаженной струне могли вытянуться вдоль позвоночника нервы даже самого сдержанного, спокойного и холодного путника, ведь этот лес так искренне и дивно хотел напугать.

Но вот если вдруг огоньки резко пропадали, словно кто-то подрезал те самые нити с небес, стоило быть уже не просто бдительным и внимательным, а искренне готовы к опасности. И если ветер поутих и заглушил все звуки, словно опустив незримую ладонь на ночные струны, то оставалось лишь внимательно вслушиваться в тишину. Ведь в такой момент встретиться могли лишь самые опасные из духов, которые, возможно, подобно тануки хотели играть, но цена за проигрыш в их озорстве была бы намного выше, чем украденное из сумки яблоко.

И тогда на ступеньках, от поворота тропинки берущих наверх, будет стоять тонкая маленькая фигурка. Кимоно по фигуре: как будто бы простое, собранное из черновато-пурпурной ткани и даже не расшитое, не расписанное ни цветами, ни птицами, ни узорами; лишь пояс широкий, подбирающий тёмную ткань, чуть отливает в ночи холодным звёздным светом — это серебристыми нитями наложены тонкие швы. Лицо скрыто за маской, — лисьей, как если бы на праздник или возле великого храма, да только вот морда зверька как будто бы улыбается, насмехается над традициями, так же тёмная и теряющая в ночи всё, кроме лёгкой насмешки, застывшей в блестящем лаке.

Широкие рукава красиво расправлены спереди — девичий силуэт держит руки перед собой, переплетя тонкие, бледные пальцы. Узкая прорезь под глаза в лисьей маске безучастна: под ней пустота и чернота, пойди разбери, куда смотрит этот ночной дух. Но заприметив такого долгожданного гостя в этом лесу, на этом потерянном участке дороги, словно оживает на миг. Лисья мордашка жмётся деревянным ушком к плечу. Такой простой жест, — лишь наклонить голову, — но сразу понятно, что тёмный девичий силуэт  здесь не по несчастливому случаю, а наверняка, как и было спланированно, и ждёт уж точно не первого встречного.

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:42:54)

Лисица сразу отзываться не стала, лишь, отвернувшись от ночного путника, быстро вскочила на пару ступеней вверх, перепрыгивая ближайшие. И, там остановившись, теперь уже сверху вниз посмотрела на того, кого как будто бы всё это время поджидала. Лисий нос чуть вытянулся вперёд, и из-под маски раздался девичий голос, тихий и мягкий, чуть игривый, в насмешливой манере разбивающий слова на долгие слоги:

— Да ты не бойся, тут никого нет, правда-правда. Только я.

И, тихонечко рассмеявшись, словно боясь разбудить уснувший волшебный лес, девочка-лиса быстро прикрыла прорезь рта на маске ладошкой. Уняв лёгкий смех, она снова весело запрыгала наверх, переступая ступени. На мальчишку, уж слишком разумному, сдержанному и благопристойному в эту минуту для того, чтобы зваться причудливо опасным, лисица не смотрела ещё десяток степеней. Только после обернулась, чтобы убедиться — идёт ли за ней, ничего ли не задумал. Не мог же он быть настолько несмышлёным, чтобы повестись на как будто бы беззащитно оставленную открытой спину?

— Не боишься? — вкрадчиво уточнила девочка-лиса, — А, может, стесняешься?

Она не собиралась предоставлять возможность уточнить, чего именно нужно было бояться или стесняться. Собиралась вести неловкий разговор так, как ей того хотелось. Поэтому лисица не дала ни мгновения на ответ и тут же продолжила:

— Никогда не гулял с кем-то по лесу наедине? Оттого не знаешь, чего тебе ждать?

Ещё на пару ступеней приблизилась вершина холма. Деревья окружали путников, становились плотнее, не давая и тени мелькнуть меж их извилистыми стволами. Лёгкий ночной ветер собирал посмевшие раньше времени опасть листья и гнал их прочь с лестницы. Перешептывались травы, ветви кустарников отвешивали поклон ветру, и лишь цветы спокойно спали, безмятежные и равнодушные до первых лучей солнца.

Только девочка-лиса не спала, не блюла покой леса (хоть и не нарушала намеренно), не склонялась по ветру, пусть он и выбивал светлые пряди из-под маски. Лисица да её попутчик, с которым удача сыграла злую шутку. А, может, и не удача, а сама девица глумилась:

— Но ты не бойся, уж твой первый поцелуй под луной я не украду.

И, тихонечко хихикая самой себе под нос, она расставила руки в стороны, согнув в локтях и расправив рукава. Всё ещё не наступая на ступени подряд, она уже без остановок запрыгала наверх. Тропинка взяла резкий поворот, укрыв мраком то, что ожидало на вершине холма.

За поворотом возвышались храмовые ворота со сложной резной формой. Киноварь на них местами пересохла и облупилась, а столбы порастали мхом и грибами. Здесь, очевидно, не так часто были люди, и за святилищем, спрятанным посреди леса, почти никто не следил. Словно люди сюда почти и не забирались, пугаясь духов. А сами духи едва ли интересовались такой ерундой, как краска на столбах. Для них святость места была в другом.

Звуки так далеко не следовали, оставаясь ближе к кронам деревьев у начала тропы. Чуть скрипели деревянные дощечки, висящие на воротах, да и те как будто бы испугались гостей и замерли. А в глубине, за проникновенной тишиной, в темноте притаился алтарь. Дорожное святилище, предлагающее помолиться и успокоить сердце всем тем путникам, что шли в горы или к другому берегу. По сухим цветам, ломким и блеклым, лежащим вокруг, легко было понять, как далеко никто не посещал это святилище.

Кроме двоих, что поднявшись, проследовали точно к нему. И девочка-лиса весёлой походкой оказалась прямо у каменной плиты алтаря. Молиться она не стала, отнюдь, лишь совершенно неожиданно, упершись руками, на этот самый алтарь запрыгнула. Усевшись удобнее, поправив подол кимоно и рукава, она снова могла осмотреть своего ночного попутчикам сверху вниз. И посреди всей этой сцены она, заняв святилище словно удобное кресло, болтала ногами.

Пальцы потянулись к шнуровке маски на затылке. Узелок расслабился, ленты соскользнули, и лисья морда спряталась где-то в лесной темноте за девочкой. С ясного лица, забрав весь свет звёзд, на кабукимоно смотрела пара золотых глаз. Ему уже доводилось видеть такие глаза. Вернулся ветер и растрепал светлые волосы, набросив на девичье лицо длинную чёлку. Уже не прорезью маски заиграла улыбка — уж слишком по-детски искренне добрая.

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:43:04)

Бездна никогда не была хорошей собеседницей: невоспитанная, высокомерная и нетерпеливая, она никогда не предлагала ответы на вопросы и только лишь мучила своего несчастливого собеседника всё новыми и новыми немыми вопросами. Она не делилась новостями, не озвучивала интересные идеи, лишь выпытывала самое сокровенное, не оставляя при этом ни единого слова, достойного для ответа. И Люмин, несколько веков заключённая в этой Бездне, лишённая других бесед, стала хорошей ученицей, унаследовав эту весьма невоспитанную манеру отвечать уколом на упрёк, вопросом на обращение:

— Всего лишь это лицо, а ты уже готов сбежать?

Солнечный лик её брата, который она разделяла сквозь лунное отражение, в любой другой ситуации был бы лишь на руку. Заприметив черты легендарного Путешественника, любой бы в Тейвате тотчас бы проникнулся доверием, — как не довериться свету этих глаз после всех подвигов? — и всенепременно поспешил бы воссоединить близнецов, чтобы отблагодарить спасителя.

Все, но не Шестой из Предвестников Фатуи. Осторожный, внимательный и очень, очень обозлённый, — там, глубоко под кукольной оболочкой, — на глупость человеческой судьбы. И именно поэтому Люмин искала встречи сегодня именно с ним. И именно поэтому на долю секунды смахнула ладонью с лица напускную игривость, — словно на миг меж деревьев скользнула луна из холодного призрачного света, — чтобы тихим и вкрадчивым голосом уже с большим уважением добавить:

— Тебе нечего бояться и не о чем переживать, Шестой из Предвестников Царицы. Я говорю с тобой не как сестра, но как принцесса.

Тени, на миг расступившиеся перед ликом хозяйки над Бездной, вновь вернулись в лес, заняв свои места подозрительных зрителей, копошащихся меж деревьями, снующими от куста к кусту, смущая лёгким шелестом, приглушённым шорохом, поступью маленький зверей, тягучим шёпотом лёгкого ветра где-то у подножия холма.

Вновь заплясали огоньки возле алтаря, и девчушка, отвлекаясь на их чудное баловство, потянулась тонкими пальцами к одному из них. Только коснулась безымянным — дрогнуло дымчатое тело огонька, словно на одно бесконечно короткое мгновение потухло, защищаясь от касания. Но тут же вспыхнуло вновь, позволяя принцессе дотронуться до пляшущих языков холодного колдовского огня. И где-то у самого его уголька-сердца, горящего магией, словно проросло новое семечко. Совсем крохотное, маленькая чёрная точка, можно и не заметить.

— Тебе должно быть известно, что мы есть.

Бездна не нуждалась в представлении. И не просто так принцесса произнесла это «мы» — Орден един в своей цели и назначении, сама Пустота из древности, неостановимая сила, что свергнет небесный порядок и восстановит справедливость, вернёт вечное, могучее сияние человеческой свободы измышления и веры. Для всех и каждого — лишь враждебные монстры, но не для того, кто способен к критическому мышлению и освобождению от оков.

И словно подтверждая безусловность, очевидность этого представления, маленькое черное семечко в пылающем призрачном теле дало первый росток, а затем ещё одну веточку. И вот тёмный саженец по тонким артериям огонька протягивал свои смоляные ветки. Десяток секунд, — пока представлялась принцесса, — и призрачный огонёк словно впитал весь свет вокруг себя, став непроглядно, эбонитово тёмным. Подобно месту в реальности, вырванному из полотна вселенной, теперь разве что пустотело покачиваясь, огонь лишь изредка пульсировал, позволяя откуда-то из клубящегося чёрным дымом чрева вырваться далёким и забытым отблескам магии, словно погибшим звёздам, пропавшим в чреве чёрной дыры. Крохотное, ни на что неспособное семя Бездны, — всего лишь камень в незримой тиаре принцессы, оставляющий позади вопросы о её королевстве и подчинённых.

— Всё это время ты, пусть и сердитый, оставался благоразумным и воспитанным, а потому у меня есть для тебя дар.

Девушка протянула обе руки с алтаря, словно предлагала что-то в искреннем жесте. Однако светлые маленькие ладони были пусты. Принцесса тут же прокомментировала это неожиданное и как будто бы издевательское действие:

— У тебя есть один вопрос. Задай, и я отвечу честно. А затем мы перейдём к делу.

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:43:22)

Люмин провожает взглядом — пристально, внимательно, но скорее от любопытства, чем из осторожности. Что он сделает? Куда он пойдёт? Как сядет и что будет делать? Какие вопросы сейчас вьются клубком в его голове? И какой он вытянет из них, словно в лотерее? Но среди всех маленьких любопытствующих огоньков в глазах девчушки ярче всех горит один. Терзающее пристальным внимание золото фиксируется на развевающейся на ветру вуали, и Люмин замечает тихо, мягко и вкрадчиво, словно и до этого они вели совершенно простую беседу о чём-то повседневном:

— Какая чудесная шляпа. Где же ты взял такую? Может, и мне такая пойдёт, м? Что думаешь?

Броская, широкая, искусно декорированная шляпа на инадзумский манер, — лаконичный стиль узнаётся легко, — но детали и украшения говорят о снежнинской роскоши, о том, что кто-то может позволить себе такую красоту. Что уж говорить об этой вуали, полупрозрачном ситце, так легко разделяющим весь мир на личное пространство Шестого из Предвестников и всё остальное. И в этих рамках больше, чем важность чувства комфорта и безопасных границ, в них чёткая черта между тем, что видит в мире Шестой, и тем, что видит мир в нём самом.

И от дождя да солнцепёка такая шляпа тоже наверняка защищает отлично. Удобная и красивая во всех отношениях вещь. Ничего удивительного в том, что и себе Люмин хочет головной убор под стать. Хотя бы кружевную вуаль под тиару… Но будет момент и получше, чтобы задуматься об этом.

— Хороший вопрос, — Люмин одобрительно кивает, — Но знай, что, осторожничая, только осторожность и найдёшь.

Не упрекает, но даёт понять, что с таким вопросом теперь и у неё есть простор для формулировок. Всё очень просто, подарок — отличный рекламный ход, словно наживка. Пойми, что получишь (узнаешь, выведаешь, посекречничаешь) больше. Осознай, что это выгодно. Согласись на сделку. Шестой умён и внимателен, от него это не скроется, а потому Люмин и не пытается. В конце концов, предложение было у неё, и темнить смысла не было, как и лукавить, как и утаивать. Разве что торговаться, но разве два деловых человека не получат что хотят, чуть набивая цену себе самим в процессе, ещё и немного повеселившись?

— Один, что был предан и заточён, а теперь ищет справедливости слепыми глазами. Двое, что обманули и ударили в спину, а теперь позабыли об этом грехе. Одна, что бросила тех, кто в неё верил.

Не сомневается: Скарамучча легко расставит как минимум по нужным сторонам шахматные фигуры. Осталось лишь определиться с их ролью в этом спектакле. Поэтому дело стояло за ценой, — и, разумеется, за предложением. Люмин усаживается на алтаре ещё фривольнее, подгибает под себя ноги и чуть откидывается назад, опираясь на руки. Не стесняясь заявляет о том, что ничего драгоценнее на этот камень возложено не будет, и прямо сейчас она объяснит почему:

— Сделай для меня одно дело, о, Скарамучча, Шестой из Предвестников Фатуи, и я расскажу тебе больше, дам имена и позволю с этим знанием сотворить что пожелашь.

Легенды былых дней так легко закопать под костями смертных людей, которые не переживут и не передадут о том, что Архонты стремятся утаить. Но, вот незадача, Бездна была вечна и бесконечна, и не было никого, кто хранил бы секреты этого мира трепетнее и надёжнее. Бездна не забывала, — и не прощала, — и вместе с ней Люмин, не подверженная эрозии, могла переиграть лежбогов там, где они были способны обмануть даже самих себя.

— Пройдись ты да твои люди в тенях городов, намекни слухом и сплетней, пьяным намёком и пылким крепким словцом простым жителям, беспомощным и брошенным на растерзание колдовской чуме, что все беды от Архонтов, было бы так здорово. Подумай только, сколько мыслей вмиг появится, если до людей начнёт доходить, что один Архонт их проклинает, а другая оставила на верную смерть, отобрав дары Селестии, которыми они могли бы защититься?

Люмин не приукрашивала. Она действительно верила в то, что люди имеют право на эти мысли. Верила, даже уповала на то, что вопросы задавать необходимо, от оков избавляться, подвергать сомнению и решать за себя. Но что поделаешь, если многие начинали замечать мир дальше своего носа лишь тогда, когда беда уже стояла на пороге? И если для правды требовалась беда, Люмин была готова стучать в двери самой страшной из всех погибелей.

— А, допустим, реши они собраться и выразить недовольства, я бы тебе даже сказала, где это можно сделать, не попадаясь под пристальный взор комиссий. Как всё удачно сложилось бы, не правда ли?

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:43:30)

Амбициозные каэнрийцы, ха. Короткий смешок поднял уголки губ принцессы. Можно ли было сравнить аппетиты Бездны с «амбициями» павшего королевства? Должно отметить, как эта неидеальная кукла умело заигрывает с причиной и следствием, — отметить и похвалить. А потому Люмин откинула голову назад, к дереву, под сенью которого утроился Предвестник.

— Ты и сам хитёр как лис. А если уж считаться с тем, что ты знаешь эти земли много дольше, чем сами инадзумцы... Впору положить, что скорее ты из нас двоих — дух, не допущенный к храму. А я лишь веду за себя как воспитанная гостья.

Люмин взмахнула широкими рукавами кимоно и даже позволила себе чуть рассмеяться, — складно, звонко, кратко и отрывисто, что тот синрэй. Что касалось амбиций другой страны, неравнодушной к деяниям Селестии, не стоило и удивляться, что Предвестник их Архонта так скоро и открыто заговорит о Сердце. Сама суть божественности, дар небес, — удостоверение того, что ты несёшь волю Небесного Порядка и её приказы на эту грешную бренную землю. Мерзость в чистом виду, бутилированная, интерес Предвестника к которой был ожидаем.

— У тебя будет шанс посмотреть, что у нашего новоиспечённого «злодея» внутри. Он пересёк воды, терзаемый гневом и гноящимися душевными ранами. Скажи, Скарамучча из Фатуи, тебя когда-нибудь предавали?

Взгляд принцессы при этом был направлен настолько неуклонно к лицу Шестого, что натяни кто между их зрачками струну, получат самую звонкую и высокую из всех. Была ли в вопросе провокация или же это было чистое любопытство — сказать сложно, ведь эта ночь как будто бы предполагала маскарад абсолютной честности, а потому воспринимать вопрос стоило столь же прямо, насколько грубо и в лоб он был задан.

— Он спал многие, многие века и знал мир ещё до Войны Архонтов. И даже немного после — за что и поплатился свободой. И знаешь, где он был погребён всё это время? Взморье у самого Города Свободы. Как тебе такая ирония? Но погоди коварно хихикать, ты бы знал, по чьей вине он оказался в заточении. Ведь если он пережил Войну Архонтов, казалось бы, должен был быть в мире и согласии с остальными, не так ли?

Вопрос был риторическим, но даже если у Скарамуччи были мысли, она хотела бы их услышать, а потому предоставила такую возможность. На время прекратив свой рассказ, Люмин спрыгнула с алтаря, мягко приземляясь на ступни. Чуть подсев и оправив кимоно, она завела руки за спину и даже на время отвернулась от Скарамуччи. Отошла недалеко — к лестнице, где начинался долгий коридор из красных арок-ворот.

— Итак, теперь мы с тобой одни из нескольких на всём белом свете знаем, что Архонт этот появился не из ниоткуда, а прямиком из ловушки других Архонтов, в которую они его обманом заточили, предав доверие и ударив в спину. А ведь наш с тобой новый лучший друг думал лишь о том, как бы предотвратить кошмар войны и гибель людей из-за Архонтов. Очень интересный расклад, не так ли? Остаётся два главных вопроса: кто и почему отправил его в неволю, погрузив в вечный кошмар, подменив сны о мире ужасами расплаты и жаждой мести? Неудивительно, что теперь он так жадно бросается на подданных Семерых и дары небес. Мне бы тоже было ужасно обидно.

За спиной у Люмин, в красных воротах, вдруг упала маленькая звезда. Затем ещё одна догорела, проскочила третья, четвёртая... Звездопад обернулся в космический водоворот, и в ториях, словно на пяльцах, растянулось тёмное полотно, неровное, взрыхлённое магическим потоком. Незримая нить вышивала поверх этой заплатки в ткани реальности узор из звёзд, которые местное, ненастоящее небо никогда и не знало. Пока творилась ворожба, поднялся сильный колдовской ветер и согнал ночных птиц, потревожил ветви деревьев и даже посмел растрепать волосы принцессы.

— Так получилось, что обидчиком нашего нового друга оказались те, кого мы все одинаково невзлюбили, словно главных выскочек в классе. Но кто из Семерых это был? И что им настолько не понравилось, что теперь они даже не вспомнят о старом друге? Хорошо, что Архонт обзавёлся новыми друзьями, которые напомнят о случившемся. Неси слово, Шестой Предвестник Фатуи.

Когда Пустота сквозь портал заглянула в этот мир, Люмин сразу переменилась в лице. Словно та луна, вернулось холодное и выдержанное спокойствие. И голос её, тихий и скромный, невыразительный сам по себе, одной лишь ложной покладистой нежностью нёс всю важность происходящего:

— Скоро этот остров опустеет. Очень важно, чтобы к берегам Ли Юэ люди отплыли не только с отчаянием и страхом, но и с правдой, что бы они с ней ни стали делать в итоге. Сыграй свою часть, и мы встретимся снова. Я найду тебя и вручу два последних кусочка этой мозаики: кто был предателем и почему.

Успокоился ветер, выдохнула ночь, на небо вернулись искусственные звёзды, а между столбов тории опадали лишь крупные, обгоревшие листья клёна, сорванные волшебством.

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:43:41)

Закончилась ночь, пролетел день, наступила ещё одна. Несколько циклов, — достаточно, чтобы движения в тени стали ощутимы, недостаточно, чтобы считать на пальцах, — петлёй накинуты на бесконечную спираль времени. Вечно лишь одно — Инадзума с её ночной тоской и пустыми головами спящих жителей. Боящихся штормового моря, но словно с головой окунутых в омут печали, скорби и потерь, наглотавшихся густой хладимой воды, с забившимися гортанями мямлящих что-то невпопад. Хорошо, что их нестройный хор ещё не знавших выхода в море утопленников наконец обзавёлся композитором.

Лисица любила музыку. Хотя и признавала хоровое пение скучным, находила его очарование в порядке, в силе общного голоса, в единстве нотного стана. Но только при условии, что хором управлял кто-то познавший силу слов, силу голоса, силу вытянутого хребта, вдоль которого поднимаются дружные, переплетённые в вое звуки. Лишь в этой вибрации была мощь хора. Лишь этот резонанс был способен обратить слабые, хриплые, сиплые, больные голоса во что-то достойное и способное вершить. Шестой был идеальной музыкальной шкатулкой для этой цели. Даже если и не танцевал сам.

— А ведь такая отличная ночь, чтобы танцевать фанданго, — тихо заметила лисица и вздохнула.

Тряхнула головой, — порывы ночного ветра быстро подобрали и растрепали выбивающиеся из-под маски китсуне пряди. Здесь, наверху, ветер бушевал с особыми стараниями. Так высоко он был свободен от тесных улиц и покатых крыш, от пустых голов, в которые забивался, и нечистого дыхания жителей города. Здесь, над самым кровельным ансамблем дворца-из-слоновой кости, он, ветер, мог резвиться во всю силу, не страшась человеческой глупости, не боясь взгляда Сёгуна, — едва ли смотрящая лишь себе под ноги сможет обратить взгляд к небу, высокому, просторному, насмехающемуся над самой идеей вечности. Ведь каждую секунду какой-то фальшивый фонарик в миллионах милей отсюда перегорал.

Беззвучно становится подошва мягкой, открытой обуви на черепицу, лишь подол кимоно со всеми подкладками шелестя затирает следы: хвост лисицы из шелков и атласа, без пёстрых цветов, без запахов земли, но не без чар. Почти детское, совсем искренне озорство ведёт прыжок за прыжком, считая костяшки черепицы через раз, а лисица только и знает, что расставлять руки в стороны, сохраняя баланс, — так нелепо на фоне ночного неба и многих, многих десятков метров над землёй.

Упадёт — не страшно, явно не переживает по этом поводу. Луна лениво приглядывает, а здесь, под облаками, если чары надёжней, чем лисьи следы, по которым никто не найдёт ночных гостей, что таились в самых очевидных местах: то на проповеди в храме, то на приёме у правительницы. Должные формальные вежливости оказаны, а в слепой невежественности не заметивших визит стоит винить только их. Две красивые шарнирные куклы, обе тайнами да мглой набитые, так хорошо смотрятся на фоне ночного неба, — даром что всего лишь театральная декорация, а не истинный космический простор.

— Что скажешь, господин Предвестник? — с такой очевидной под маской улыбкой вкрадчиво начинает разговор лисица, — Станцуешь для меня?

Становится рядом на декоративной балке и фокусирует взгляд в хитром прищуре лисьей маске на ночном городе. Смешные игрушечные домики тонут в море цветущих крон и ночного тумана так далеко внизу, что хочется словно с действительно кукольной декорации снять крышу дома и вытряхнуть тряпичных кукол наружу. Лисица даже тянет руку, примеряется, но поспешно прячет светлую маленькую ладонь в широком рукаве кимоно, словно обожглась о собственную наивную идею.

— Каких чудесных слов теперь полон этот город из гнилых досок. Моё восхищение, господин Предвестник, — она даже склоняет голову в почтительном жесте, — Вот уж воистину Сказитель. Со всеми прикрасами. Ну же, скорее расскажи мне, какие у них были лица?

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:43:48)

История оживала в деталях и оборотах, которые выбирал Сказитель. Люмин же в свою очередь очень любила сказки, а ещё больше — с нестандартным концом. Не с той историей, что напишут в детской книге. Не с той моралью, что завещают своим детям родители, поучая их на мистических примерах. Сказки, где герой оборачивается волком, а принцесса — чумой. Где рыцарь убил короля, а злой колдун был прав с самого начала. Где кричали «Волки!», а затем горели все вместе на ведьминских кострах. Где кости молодой девицы нашли в пироге, но она ещё приходила во снах. Такие сказки творились вокруг, стоило лишь дать им немного света фонаря, словно софита над сценой.

Теперь, наконец, у её любимых сказок, — у её долгой игры в кукольный домик с Селестией, — появился достойный рассказчик. Публичность Ордена, за которую они так переживали в контексте эффективности плана, не могла обрести форму лучше. Ставка, которую они сделали, сыграла, — и сыграла очень хорошо, ведь за словом в карман их Сказители лезть не нужно, как и глаза в песок прятать от правды.

Воистину чудесная ночь. Историю Люмин слушала с нескрываемым удовольствием, насколько вообще могло отобразить её позабывшее эмоциональную выразительность лицо. Впрочем, не только об искренности и простоте коммуникаций она успела забыть. Точно когда-то танцевала, но что это были за танцы, с кем, под какую музыку и в какой жизни… Все эти осколки её прошлых лет были так глубоко под толщей тёмной воды забвения, что нырять туда сейчас было бы бессмысленно.

Лёд над той водой тронулся, треснул лёгкой улыбкой. Оркестр молчал, но играла ночь, тихая и безмятежная в триумфе, постоянная в сонливости людей снизу, но величественная в недосягаемой высоте. Этого было достаточно, чтобы Принцесса Бездны склонилась в лёгком реверансе.

— Не думаю, что мне доводилась хоть раз танцевать фанданго, — призналась честно, исподлобья глянув на Сказителя, выпрямилась и шутливо заметила: — Надеюсь, моя спонтанная хореография не смутит господина Предвестника?

Фанданго действительно был танцем для двоих. А импровизация в танцах — это элемент не только фантазии и спонтанности, но ещё и равносильности. Не выйдет свободных движений у пары танцоров, где один ведом другим. Люмин думалось, что это хорошее испытание для них обоих. И начинать стоило с адажио.

Плясать под боком, — на крыше самой обители, — Сёгун Райдэн было по-игривому заманчивой и прекрасной идеей. Люмин отдалась моменту. Широкие рукава кимоно идеально подчёркивали плавные взмахи каждой руки поочерёдно, крыльями разлетались в сторону, когда Люмин легко, мягко пружиня по черепице, шагнула вперёд, носком описав небольшую дугу вдоль балки под ногами. Отклонилась назад, но одну руку выбросила вперёд, позволив атласу разогнать ночной воздух ещё раз. Вытянула ладонь, а затем палец за пальцем собрала в кулак — словно поманила.

— Начни танцевать по моей просьбе, но обещаю, когда я закончу рассказ, что начала той ночью, плясать ты будешь от восторга.

Ещё отшагнула назад и чуть не оступилась: инадзумская обувь была специфичной в ношении и неумелой ноге могла доставить немало хлопот. Люмин, неизбежно встретившись взглядом с пропостью под ними, тихо и нервно хихикнула, но всё-таки вернулась в исходное положение. Зачем танцевать, если не на троих с опасностью, вот уж действительно. Теперь фанданго стал танцем для трио.

— Итак, ты помнишь, какая судьба постигла нашего несчастного и жадного до мести Архонта? А теперь подойди ближе, господин Шестой Предвестник Фатуи, чтобы станцевать со мной и узнать истину за этим предательством.

Ни луна, ни ветер, ни дворец из слоновой кости не должны были подслушать шёпот Принцессы Бездны, когда она назвала два благостных в грехах имени на ухо Сказителю. Рекс Ляпис. Барбатос. Почитаемые Архонты своих земель и мировые герои, положившие конец Войне Архонтов.

…испугавшиеся, что их друг, в погоне за истинным миром, заденет их эго и достоинство. Ударившие в спину. Заточившую в неволю. И спящие после этого спокойно. Вот это сказка, чтобы услышал каждый ребёнок, страдающий от последствия их роковой ошибки.

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:43:55)

Скарамуш ходит по краю, и пропасть под ним тянется от крыши дворца что дешёвой обклеенной звёздами тканью до Небесной столицы, что долгим лучом лунного софита для двух танцоров до самой Витой Бездны. Не оступится ли, не сорвётся? Но думались лишь о том, что если и упадёт, то полетит так красиво и ловко, что успеет выполнить несколько танцевальных движений напоследок, заложенных в его обманчиво хрупкое, подвижное тельце. И разобьётся на сотню осколков, пронзительно острых, смертоносно точных. И Люмин хотелось быть там, когда он сорвётся, — такое нельзя упустить и нельзя пропустить хоть один из осколков, пусть ранит насквозь, ведь рвущая плоть правда одна лишь была способна пробудить толпу зевак, уснувших во время концерта.

«Если он разобьётся, я соберу все осколки и сделаю калейдоскоп.»

От того, насколько красивым могло быть это зрелище, хотелось со всей нежностью столкнуть Скарамуша с этой самый крыши в этот самый миг, но внутренняя жажда до прекрасного и разрушительного не могла быть утолена столь высокой ценой. Поэтому Люмин только и следила, что за ногами: Скарамуша, — на самом краю черепицы, — и своими, чуть поодаль, на расстоянии ненатянутых плеч лука, как требовал того загаданный этой ночью танец. Немного тишины для ровного ряда шагов в сторону, с носочка на носочек, почти невесомо, но как же неудобна инадзумская обувь для едва ощутимых шагов, словно требует прочно стоять на ногах.

И лишь после этого, когда лук тот был натянут, и руки их выставлены вперёд, вытянуты что стрелы, метят друг в друга, Люмин делает быстрый шаг навстречу и перехватывает вытянутые ладони. Палец к пальцу, переплетение прочнее морского узла, ведь ветер на крыше не стесняясь бьёт в спины. Принцесса тянется ещё ближе, выгибаясь вперёд, локоть о локоть стучит. Выдыхает, довольная тем, что фрагмент танца удался, и тихо замечает:

— Чтобы ответить на твой вопрос, о, Сказитель, нам должно вернуться в самое начало и справиться о первопричинах. Ведь самый главный вопрос так и не был задан тобою, а мною — не был отвечен.

На лице этой куклы нарисовалась улыбка, мягкая и кроткая, как будто бы даже скромная, совсем не под стать её роли. Но Люмин словно искренна в этом моменте, как будто бы ей не хватало измышлений и рассуждений на эту тему, — вовсе не светскую, но от того не менее любопытную на слуху и устах интересного собеседника. Легко читалась попытка сделать этот миг небольшой мизансценой внутри их большой театральной постановки, — и сейчас Люмин словно нарочито сдержанно подводила этот момент к кульминации.

— Вопрос!

Люмин высвободила свою левую руку лишь для того, чтобы, провернув эффектно ладонь, вскинуть вверх указательный палец. Обозначила важность этого самого вопроса, — едва ли Сказитель не сможет оценить сколь многое лежит за разрешением этой небольшой загадки.

— Архонтом чего был наш разгневанный друг? Ему не подчинялись силы природы, как нынешним божкам. Он не раздавал дары и не имел поклонников, не наживался на нации собственных рабов и не приносил в жертвы людские жизни, подобно знакомым тебе Архонтам.

Люмин берёт паузу, — драматичную, разумеется, — и прикрывает глаза. Пусть ветер нагонит томного ожидания. То ли раздразнивала любопытство Предвестника, то ли повышала цену этого разговора. А, может, попросту наслаждалась этой пьесой, что придумалась как будто на ходу, и с полной ответственностью подходила к игре. Улыбка цветёт лёгким коварством, а затем распускается в долгожданном ответе:

— Памяти. И ты, о, Сказитель, расскажешь мне больше, что это значит для Тейвата.

Свободную руку Люмин заводит за спину, а ту, что сцеплена с ладонью Скарамуша, поднимает вверх. Отступает назад, и теперь их руки высоко над головами, в торжественном жесте. Танец продолжался, какая бы правда на вскрылась в процессе.

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:44:07)

 В спину ударил ветер. Этот мощный порыв, словно третий танцор, задавал направление и уводил партнёршу Предвестника дальше. Ступать и быстро, и осторожно было нелегко, а потому ответ задержался на несколько выверенных стуков гэта о черепицу. Ветер налетает вновь, перебрасывая волосы Люмин на её лицо, — только глаза остаются открыты, и никто не увидит, как губы произносят страшные тайны. Выгибается в поясе назад фигурка в стянутом на ветру кимоно, вынужденная на время остановиться. Только широкие рукава развеваются подобно цветочным флагам, и руки в них, белые да тонкие, с показательным усердием держатся за чужие.

 — Архонт Памяти был искусным садоводом, — наконец, отвечает Люмин, когда ветер утих, позволив говорить тихо и вкрадчиво, — В его саду памяти было много благоухающих кустов и клумб, полных самых разнообразных грёз и памятований. Неудивительно, что себе в друзья он выбрал Барда, способного воспоминания превратить в произведение искусства. В этом они могли бы быть схожи, но…

 …но вновь поднялся ночной ветер, и Люмин пришлось смолкнуть. Словно Барбатос насылал свою стихию, нетерпимый к правде о своём дурном прошлом. Люмин такие совпадения не казались дурным знамением, отнюдь, и даже наоборот: негодование ветров, решивших защитить своего непутёвого владыку, было встречено с насмешкой. Кружить могли и Сказитель с Принцессой, — даром что места для пируэтов оставалось всё меньше.

 Одного короткого шага вниз могло бы хватить для того, чтобы закружилась голова. Но золото взгляда остаётся в ореоле глазницы — той, что ныряла в самые тёмные пучины забвенной пустоты, не была страшна пропасть под резной башней дворца. Столица Наруками мельтешила тёплыми огнями далеко-далеко внизу, и зрелище было скорее очаровательным, чем пугающим. В каждом далёком окошке можно было найти или неспокойный огонёк от свечи, или веселящий подвижные тени бумажный фонарик, дающий пусть блеклый, но нежный свет. Уличные фонари светили чуть ярче, подсвечивая ореолы цветущих вишен, мерно качающихся, баюкающих город этой ночью, когда лучше бы спать, чтобы не встретить чудовищ.

 — …в отличие от своего друга и его окружения, Архонт Памяти отличался тем, что делало его одновременно и могущественнее, и ничтожнее прочих небесных владык. Он помнил.

 Эрозия поглощала воспоминания и стирала лица близких. Вместе с любовью и трепетными моментами она уносила и чувство стыда, ответственности, страха за совершённые ошибки. Сколь просто было бы ступать в пропасть своей пагубности, принимая её за благую тропу?..

 ...не сложнее, чем, как сейчас, отступить спиною вперёд, не отпуская рук Скарамуччи. Под дуэтом, за плечом, теперь даже не видно карниза, лишь ночное небо, лишь фонари по домам, лишь мерный хоровод лепестков, неспособных присоединиться к выразительному танцу чудовищ, — кукле из божественного ребра и паломнице из сердца тьмы, не способных забыть ничего.

 — Назад уже не вернуться.

 Ни Архонту Памяти, жизнь и совесть которого едва ли остались прежними после Войны между всеми Владыками, во время без братоубийства. Ни Люмин со Скарамуччей на широкую, устойчивую часть крыши. Ведь ладони принцессы тянутся выше, почти не касаемо оглаживая локти и плечи Скарамуччи. Останавливаются у шеи, задерживаясь крепко. Ах, можно было бы надломить словно фарфоровую куклу, — какое бы выражение лица у него было? — да оставить на полке, но живой, одушевлённый, он был многим красивее. Люмин не могла сосчитать всех деталей и амулетов, из которых был соткан и спрятан в своём одеянии Скарамучча.

 — Неспособный к забвению, он не мог двигаться в новую эпоху как те, что не видели по ночам лица погибших. Нежный, сочувствующий по природе своей, Архонт Памяти задумал избавить мир от горечи утрат, от бремени поминания и прощания. Как и многие болезные романтики, он подошёл к поиску решений почти поэтично.

 Звонкий и короткий смешок срывается с губ Люмин, и она тут же наигранно виновато улыбается. Ах, как некрасиво смеяться над благородными идеями такой тонкой души. Ах, как жестоко считать его план почти безупречным, не будь он таким наивным и простодушным, как если бы писал эту схему раненный обидой разлуки любовник, а не божество, должное отречься от чувств и страстей…

 Следующая часть рассказа доставляет Люмин много больше видимого удовольствия. Она даже жмурится, довольная, обнимает Скарамуччу за шею и продолжает свой рассказ пусть всё ещё тихо, но то и дело мерно качая головой и от волнения сжимая крепче пальцы. Настолько кульминация истории Архонта Памяти кажется ей увлекательной.

 — Разумеется, его план оказался масштабным и милосердным. И разве есть сила в этом мире более жестокая, чем милосердие? Его беспощадная любовь к живым существам сподвигла ближайшего друга, Барбатоса, в очередной раз подтвердить, что за божественной оболочки нет сердца.

 Рассказ подбирался к своей развязке, а Люмин, крохотным шагом за крохотным шагом, к самому краю крыши. Ничего уже не отделяло их от буйного ветра и свободного падения, кроме рук, которыми они, как надёжные партнёры по танцу, держали друг друга. И хотя от сдержанной стойки в самом начале их фанданго Люмин перешла к близкой, позволяющей больше контакта между танцорами, в её объятиях не ощущалось ни заботливой поддержки, ни той нежности, с которой Архонт Памяти хотел объять мир. Руки Бездны касались тепло и заигрывающе неловко, подушечками пальцев разглаживая мурашки на коже, словно взывая к реакции, к самым тонким ощущениям. И именно так сейчас Люмин наблюдала внимательно, до неприличия пристально за лицом своего партнёра по танцу: дороже всех сделок было увидеть как переменится лицо божественный куклы, когда он в очередной раз услышит о несовершенстве небесных господ.

 — Он не придумал лучшего плана, чем сыграть на искренней дружбе, выманить Архонта Памяти на отдаление в море и пресечь судьбоносный план по спасению всех на корню.

 Не удержалась от того, чтобы раздразнить Скарамуччу ещё больше. Почему бы не взять паузу у самого конца, на самом интересном и волнительном моменте? Сколько же радости приносила эта ночь Принцессе, — девичье ликование на светлом лице было сиятельнее лунного света. Оттого Люмин вдруг тянется вперёд, поднимая руки свои от шеи Скарамуччи к его лицу. Обхватывает кукольное лицо, чтобы поровнять со своим же, — длинные реснички хлопают едва не друг о друга, — и не упустить ни мига триумфа.

 — Светлый Архонт Свободы и Песен, — Люмин переходит на трепетный шёпот, — Обманывает своего друга и, даже не выслушав, даже не предложив помощи или альтернатив, попросту заточает того в тюрьме под водами лазурного океана. Скажи мне, о, Сказитель, что в этой истории: трагедия о предательстве или стихи о спасении от обезумевшего друга?

 Янтарные глаза быстро-быстро бегают от одной точёной черты лица Скарамуччи к другой. Принцессе явственно желается не упустить ни малейших движений в мимике и выражениях своего спутника. В конце концов, кто ещё смог бы по-настоящему оценить столь неоднозначную историю, в которую поверить сможет лишь поистине искушённый в сложных кармических сценариях сказитель…

Отредактировано Lumine (2022-11-16 15:44:16)