— Эсфория, — голос Арима дрогнул, пока он тер виски ладонями, — это не похоже на обычную усталость. У всех одни и те же симптомы. Мы не можем продолжать.
— Я согласна, — поддержала его Сана. — Нужно выбираться наверх или хотя бы подать сигнал. Оставаться здесь опасно.
Эсфория медленно оторвала взгляд от своих записей. Лампа, стоявшая на ящике, отбрасывала резкие тени на стены подземелья, и их лица казались тревожными, будто потускневшими.
— Вы правда думаете, что в глубине будет безопаснее? — спросила она спокойно, но голос её звенел стальной нотой. — Мы едва понимаем, где находимся, и вы предлагаете уйти дальше, в неизвестность?
— Но и здесь мы застряли! — почти выкрикнул коллега, нервно всплеснув рукой. — Если это что-то в воздухе… если нас травит сама земля, мы же не выживем!
— Может быть, — Эсфория нахмурилась, слегка сжав пальцами край своей тетради. — Но здесь мы хотя бы знаем, что происходит. Это место стабильно. Нет обвалов, нет монстров. Уйдём и потеряем всё это.
— И что тогда? — Сана шагнула ближе, в её голосе слышался страх. — Ты хочешь сидеть здесь и делать заметки, пока нас всех не свалит эта дрянь?
Девушка посмотрела на коллегу. Взгляд был усталый, но всё так же непоколебимый:
— Я хочу понять, что с нами. Если бросим исследование, у нас не будет ни знаний, ни безопасного места. И, возможно, кто-нибудь сверху найдёт, где оборвались наши следы, и спустится сюда, чтобы помочь.

На мгновение повисла тишина, нарушаемая только эхом капель где-то в глубине пещер. Коллеги переглянулись. Арим сжал кулаки, Сана отвернулась обхватывая плечи руками и отошла в сторону. В каждом нарастала паника, волнение, которое больше не удавалось перебить рутинными делами, анализом состава почвы и воздуха. Тем более когда вмешивалось плохое самочувствие.
— Хорошо, — наконец глухо подал голос Арим. — Но если станет хуже мы уйдём. С тобой или без тебя.

Эсфория так и не поняла, в какой именно момент осталась одна. Был ли то очередной спор о том, что делать дальше, или уже тогда Арим и Сана приняли решение уйти? Всё смешалось: их голоса, гулкие шаги по каменному полу, раздражение в интонациях… а потом - тишина. Совсем другая: густая, давящая. И вместе с ними пропала часть припасов. Но ингредиенты и оборудование остались нетронутыми. Видимо, Арим и Сана решили уйти налегке.

Эсфория тихо усмехнулась самой себе. Даже если бы захотела, она бы не смогла вот так бросить свои драгоценные записи, результаты наблюдений, анализа, долгих расчётов. Каждую страницу с заметками и выводами, каждую таблицу изменений в почве и растениях… Нет, сейчас они были дороже лёгкого шага и сомнительной надежды на быстрый выход. Жаль, что даже здравые доводы о безопасности, о возможной помощи извне, не удержали друзей здесь, в относительном укрытии. Хотя, может быть, они ещё вернутся? Просто отправились на разведку? Но тишина, что осталась после их ухода, была слишком плотной. Гнетущей. Лишь звук редких капель эхом отдавался в ушах, сливаясь с фоном собственных мыслей. Эти гулкие звуки казались теперь громче, но даже они постепенно растворялись в странном звоне, будто звучавшем изнутри самой её головы. В унисон с ним - приглушённый пульс, тяжёлый, властный. Звуки искажались в пространстве огромной артерии, что прорезала недра неподалёку, и казалось, сама реальность вибрировала от её биения.

Эсфория старалась цепляться за рутину: следить за временем суток по крошечному проблеску света высоко вверху, из того самого проёма, откуда они сорвались вниз. Чудом выжили, отделавшись царапинами, ушибами и испугом. Все, кроме яка: тягловое животное, нёсшее часть груза, падения не пережило. Эсфория до сих пор помнила этот тяжёлый удар и тишину после него. Послк ухода товарищей её дни наполняли новые задачи: снимать показания с почвы и растворов, наблюдать за изменениями в растениях, записывать и анализировать собственное самочувствие. Всё ближе, шаг за шагом, она подходила к пульсирующему пространству артерии. Воздух там становился густым, словно вязким. Казалось, он не просто обволакивает, а дышит в ответ. Эсфория всё чаще ловила себя на мысли, что запах и ощущение вблизи артерии становились слишком знакомыми. Будто нечто из глубины сознания, спрятанное и забытое, выбиралось наружу, вытесняя тревогу и сомнения, заполняя всё вокруг. Оно притягивало, звало. Запах, пульсация, гул. Их невозможно было ни забыть, ни проигнорировать. Это становилось частью её самой.

И всё же, стоило волнам взбудораженности утихнуть, как на Эсфорию накатывала неумолимая тошнота и изнуряющая усталость. Порой становилось настолько плохо, что она, забыв о чистоте эксперимента, подносила к губам флакон с укрепляющим настоем. Жгучая горечь пробирала до слёз, обжигала рот и горло, но вместе с тем дарила иллюзию передышки, позволяла протянуть ещё один день, ещё один цикл наблюдений. А потом пришла странность. Сначала лёгкий, но неприятный зуд, будто ворот мантии касался обнажённого нерва на затылке. Чувство росло, становилось почти нестерпимым, и тогда Эсфория заметила перемены. На шее кожа пошла трещинами, словно воспалённые чёрные вены ветвились изнутри, влажные у основания. Сквозь них пробивались крошечные ростки. Вид был зловещий, способный повергнуть в ужас любого исследователя. Но Эсфория ощутила… азарт. Это было что-то новое. Симптом или адаптация?

С этого момента ей стало будто легче дышать и сосредотачиваться. Волосы мешали работе. Она грубо обрезала их почти под корень, освобождая обзор для наблюдений. Попытка выдернуть один росток окончилась вспышкой нестерпимой боли. Но отрезать один удалось, хоть и было слегка дискомфортно. Тонкий листик тут же истлел в пальцах, оставив лишь чёрную вязкую копоть, пресекая дальнейшее изучение. Тем для записей и наблюдений становилось всё меньше. Оставалось одно. Самое дикое, самое опасное и в то же время самое влекущее: коснуться самой пульсирующей артерии.

И вот этот момент настал.

С каждым шагом Эсфория ощущала, как дыхание, сердце, кровь наполняются ритмом, звучавшим в глубине. Пульсация больше не сбивала её внутренний ход, а, напротив, сливалась с ним в унисон. Глубокий глоток воздуха, словно перед прыжком в тёмную воду, и она протянула руки вперёд.

Дыхание стало поперёк горла, вместе с восторженным вдохом. Сознание разверзлось. Мир раскрылся, словно окно в иную реальность. Сначала глаза жмурились от ослепительного сияния, но постепенно начали различать шпили светлых башен, прозрачные улицы, напоённые запахами и гулом жизни. Всё было так реально, что Эсфория на мгновение отшатнулась, почти потеряла равновесие. Наваждение погасло, но она уже знала: окно можно открыть снова.

Перед ней проступили улицы, гомон голосов, лица людей со странными, повторяющимися чертами, необыкновенными глазами. Кто-то налетел на неё плечом, и образ пошатнулся. Она вновь едва удержалась на ногах и наваждение исчезло. Но Эсфория вновь упрямо протянула руки.

Она оказалась ближе. В потоке людей на оживлённой улице две фигуры беседовали друг с другом. Быстрые, торопливые голоса, губы не поспевали за смыслом. В груди Эсфории отозвалось чужое волнение, острейшее - как будто этот разговор решал судьбы. Она не успела выхватить смысл: фигуры двинулись, словно сошли с полотна картины, прошли мимо, за её спину, оставив её ошарашенно глядеть вперёд, после чего обернуться им вслед.

Они шли дальше, уходя вглубь пещеры. Светящиеся, бесплотные, проходящие сквозь камни и вещи, совсем не замечая ничего вокруг. Будто они здесь дома. Словно их ежедневная прогулка пролегала прямо через её лагерь. Эсфория стиснула зубы. Она не могла позволить им уйти. Не могла упустить это. Широким, упрямым шагом она двинулась за ними следом.

Отредактировано Esforia (2025-08-30 13:14:14)

Эсфория ускорила шаг, почти переходя на бег. Она едва успела подхватить полы своей мантии, чтобы не споткнуться о разбросанные лагерные вещи, стремясь обогнуть их и не потерять из виду ускользающие силуэты. Наваждение исчезало слишком быстро, и у неё не было права отстать, иначе её "провожатые" растворятся в темноте пещеры, будто их никогда и не было. Девушка нагнала их лишь в глубине ветвистого туннеля. Проход оказался неожиданно просторным, и стены его дышали холодной, влажной жизнью: тускло светящиеся грибы облепляли камень мозаикой, меж которых струились тягучие полосы мха, блестящие слизью. Но Эсфория почти не замечала этого. Всё её внимание было приковано к двум призрачным фигурам впереди.

Она шла за ними, позабыв обо всём на свете, особенно не подумав озаботиться освещением. Однако воспоминания сами по себе были для неё светом, излучая плотное, густое сияние. Золотистое, мягкое, обволакивающее. Их одежды, невесомо колышущиеся в темноте, оставляли за собой след, словно светлый шлейф тумана, который медленно растворялся в воздухе. В их свете даже влажные стены пещеры начинали играть бликами, но отражения в крошечных лужицах под ногами были иными: не золотыми, а бледными, тускло-серебристыми, словно там отражалось совсем другое - мягкая пульсация воздуха, что влекла девушку за собой. Эсфория не замечала несоответствия. Она шла за двумя отчётливыми фигурами, зачарованная, чувствуя, как мир вокруг сужается до этих сияющих силуэтов. Их шаги казались уверенными, неизменно твёрдыми. Когда ей приходилось осторожно спускаться вниз по отвесному уступу, держась за острые выступы камня, они шли прямо по воздуху, ступая по эфемерным золотым плитам, появлявшимся под ногами и тут же исчезавшим. Когда перед ней вставали острые камни и низкие своды, они продолжали свой путь, не замедляясь и даже не нагибаясь, находя дорогу там, где, казалось, её быть не могло.

Каждый раз сердце Эсфории сжималось, замирало от страха, думая, что вот сейчас впереди вырастет стена, непреодолимое препятствие, и всё закончится. Что видение врежется в камень и распадётся, разлетится по воздуху золотыми искрами, а она останется одна среди тёмных скал. Но всякий раз перед ней открывался новый проход, скрытый до того мгновения, словно только благодаря их шагу камень и тьма раступались в стороны. Словно видение желало привести её к новому месту… Или же там, где ступала нога призраков, раньше пролегала твёрдая, уверенная дорога?

Проход постепенно расширялся, и шаги Эсфории вместе с мерным, неслышимым движением её призрачных проводников зазвучали гулко, отдаваясь в высоких, необъятных сводах пещеры. Потолок терялся где-то в темноте, и это пространство, наполненное холодным дыханием камня, казалось почти храмом. Величественным и пугающим одновременно. Свет силуэтов здесь изменился: он рассеялся в огромном зале, перестал быть таким плотным и тягучим, но для Эсфории оставался тем же ослепительно ярким, словно весь остальной мир поблек и исчез. Она неотрывно следила за ними и лишь краем зрения уловила что-то тревожное: быстрый, неясный отблеск в стороне, живое движение в глубине теней. Но мысль о своей безопасности не успела даже оформиться, растворившись в вихре нового видения.

Силуэты остановились. Они повернулись друг к другу, и Эсфория почти инстинктивно шагнула ближе, подобравшись так, словно сама стала частью их личной беседы. Она жадно ловила каждый изгиб линий их тел, каждый едва уловимый жест. Так близко они казались чётче, их черты проступали резче, и всё же оставались чуть зыбкими, как будто написанными на воде. Она всё так же не могла разобрать слов. Они были непостижимы. Но теперь ей чудилось, что она ощущает нечто большее, чем простое движение губ: настроение, дыхание разговора, его суть, ускользающую, но осязаемую. Беспокойство витало в воздухе, будто тревога просачивалась в саму ткань их сияния. В их выправке, в собранности движений было что-то узнаваемое. Военная стойкость, холодная осторожность. У Эсфории возникла мысль, что это стража, патрульные, и эта догадка делала всё происходящее ещё напряжённее.

Она тянулась к пониманию, как к свету. Вглядывалась в движения губ, старалась повторить их едва слышным шёпотом, повторяла осторожные, выверенные жесты, которыми они обменивались. Пусть не смысл, но хотя бы форму, хотя бы ритм речи и взмаха рук. Словно ученица перед учителем, она жадно запоминала, заучивала каждое движение, каждую паузу. Внутри пылала решимость: записать всё потом, воспроизвести до мелочей, чтобы не потерять ни крошки этой загадочной, тревожной беседы.

Эсфория смотрела неотрывно, так, будто сама стала частью этого зыбкого видения, растворённой в свете и тишине. Глаза её были широко раскрыты, ресницы дрожали, но не смыкались. Дыхание сбивалось и забывалось. Лишь когда в висках начинало гулко стучать, а грудь пронзала резкая боль, напоминание о том, что тело всё ещё живо и требует воздуха, она делала короткий, рваный вдох и такой же осторожный, оберегающий видение выдох. Её захватила единственная тревога: не моргнуть, не дрогнуть, не потревожить зыбкую ткань образа. Всё остальное перестало существовать. Сама того не осознавая, Эсфория стала странным объектом, достойным изучения: неподвижная фигура с остеклёнелым взглядом, потерявшая связь с миром вокруг. И чем дольше она вглядывалась, тем глубже проваливалась в незримый сон наяву, где реальность растворялась, и оставалась лишь зыбкая грань света.

И как глубоко спящая, она не услышала шагов рядом. Не ощутила чужого присутствия. Только когда тяжёлая ладонь коснулась её плеча, а затем крепко, властно сжала запястье, прощупывая пульс, её внимание на миг качнулось. Чужая рука встряхнула её, требовательно, настойчиво.

И голос. Он пробился глухим эхом, будто издалека, словно зов сквозь толщу воды. Но этот голос не вызвал ужаса, не прорвал тонкую пелену испуга. Нет. Он лёг внутри так естественно, будто всегда был рядом. Как строгий друг, знакомый тон, уговаривающий не засыпать над записями, а добраться хотя бы до постели.

Страх не проснулся. Ощущение опасности не возникло. Эсфория ещё не отдавала себе отчёта, кто стоит рядом. Она не видела монструозной фигуры, закованной в тёмный доспех, из-под которого струилась глухая, холодная мощь. Не видела эмблему чёрного солнца на крепкой кирасе. Для неё всё это было лишь неуместным раздражением, отвлекающим от главного. Она одёрнула руку, возвращая себе крошечное ощущение свободы, и с хриплой сухостью выдохнула:
— Минуту… ещё немного…
Её слова звучали так, будто она обращалась не к незнакомцу, а к самому видению, к светлым призрачным силуэтам, и ничто вокруг не имело права оторвать её от них.

Эсфория сделала ещё один шаг вперёд. Упрямый, твёрдый, будто прибивая себя к зыбкой, ускользающей реальности видения. Перед её глазами оно уже начинало тускнеть, дрожать, словно от дыхания чужих слов, словно от прикосновения чужой руки, что рвало её концентрацию. Но в следующий миг трещины, разверзшиеся во мраке, вновь наполнились золотым сиянием. Силуэты обрели объём и ясность, но свет их постепенно истончался, дотлевал, как пламя, из последних сил цепляющееся за воздух. Всё намекало: финал близок. Ещё одно мгновение и история рассыплется пеплом.

Девушка почти машинально, повторила за ними жест - знак уважительного, почти священного прощания. Но призраки дрогнули. Плечи их сдвинулись, и оба синхронно обернулись туда, откуда донёсся чужой оклик.

И тогда в видение влилась новая эмоция. Сила её была столь велика, что ударом выбила воздух из лёгких Эсфории. Она невольно качнулась назад, захлебнувшись волной чужого чувства, чужого благоговения. Но образы не угасли. Напротив, из темноты, расколовшейся, как створки, вышла новая фигура. Третья. Чужая, властная, словно отрезавшая прежнюю ткань происходящего.

Эсфория отпрянула назад и наткнулась на холод металла, на тяжёлую фигуру в доспехах, что всё ещё была рядом. Но даже теперь сознание учёной не разделяло воспоминание и реальность. Она вцепилась в наруч, в ледяную броню и с искренним, детским восторгом выдохнула:
— Смотри!..
В этом слове было всё: жажда поделиться открытием, почти острая, безудержная необходимость передать чужим глазам то, что видела сама. И это желание прорвалось сквозь преграды, сквозь холод металла, сквозь толщу чужой воли. Она была как бурный поток весенней реки, что струится и пробивается сквозь трещины скал, достигая того, что скрыто глубже. И там, где её пальцы коснулись доспеха, свет просочился и достиг чужой кожи, чужих глаз. Он озарил их, позволив увидеть то, что прежде принадлежало одной Эсфории. Тусклые искры, до этого бессмысленные, начали складываться в ясные силуэты. Из воздуха проступали фигуры - воины далёкого прошлого, свидетели и участники истории, отголосок которой теперь разделяли уже двое.