Закат в Натлане всегда пах солоноватым жаром и высушенной на ветру травой. Сегодня к этому запаху примешался знакомый привкус флогистона — сладковато-горький, как свежий дым после грозы. Мавуика шагала по уступам клана Цветочного Пера мягко, словно ходила здесь босиком с детства: тень её лёгкой, стремительной походки скользила по обсидиановым плитам, и каждый шаг отзывался в камне глухим сердцебиением огня. На ветру звенели ещё недотянутые мосты, и их тонкая вибрация складывалась в интервалы, из которых так легко родить песнь пути.
У подножия монумента воздух заметно теплее: волна флогистона переливалась прямо у ног — почти ручей, почти рукав огненной реки, пока ещё нерешительной. Мавуика замерла, прищурилась, наблюдая, как свет в глубине течения то собирается в ребристую спираль, то распадается, — размытый рисунок незапертого коридора. Она подняла ладонь — на коже вспыхнули крошечные разряды, как если бы пчёлы-искорки пробовали на вкус её жар. На губах родилась улыбка: упрямое дитя, этот новорождённый путь, но голос у него уже поставлен.
Выше, на площадке, среди коробов и инструментальных ящиков мелькнул знакомый порядок: капсулы флогистона разложены по размерам, ремни смотаны без единого залома, на краю сверкнул тусклый металл — то ли пряжка, то ли ободок маленького фонаря. Присутствие Шилонен здесь выдавала не внешность, а лад — точный, собранный, с запахом смазки и горячего камня. Мавуика не стала сразу звать — прислушалась к площадке, к шелесту обёрнутой тканью стелы, к далёкому клёкоту кукузавров и к гулу города сбоку. Мир, казалось, делал вдох перед скачком. Она позволила этому вдоху наполнить грудь, а потом легко вскарабкалась на каменный уступ, повела плечом, поправляя ремни с подвесками — тонкие полоски вулканического стекла и перьев огнецвета едва звякнули — чтобы не задеть висящую рядом связку капсул.
— Снова пришла раньше времени, Шилонен, — сказала она мягко, не глядя прямо, а раскрывая ладонь над волной, будто показывая ей новый узор. — Путь любит таких нетерпеливых. С ними он быстрее взрослеет.
Она всё-таки перевела взгляд наверх — лишь на секунду, тепло и озорно, — и кивнула на аккуратно сбитые ящики: мол, видит и инструменты, и запасные капсулы, и ту тщательность, которая не даёт пламециклу сбросить последние винты. Улыбка стала шире.
— Я шла от клана Повелителей Ветра и слушала старших. Они помнят, как пели к Оч’канатлану, когда не знали слова «страх». Песни охотников по кромке каньонов, где даже тени носят перья, и песни рыбаков, что выжигали шторм узорами весла. Мы возьмём их ритм за основу, а упрямство — у тебя.
Она присела прямо к волне, как к костру, вытянула из-за пояса небольшой обсидиановый клин — чёрный, как ночь в глазах вулкана, — и щёлкнула ногтем по кромке. Клин ответил звоном, и в струе флогистона тут же проявилась тонкая гребёнка частот. Мавуика будто рисовала в воде: один штрих — и плотность отзывается, второй — и непрерывность складывается в нить, третий — и прорезается коридор тёплого ветра.
— Нам нужно три вещи, подруга, — её голос стал чуть глубже, обрамлённый привычной торжественностью, в которой жила не власть, а ответственность. — Первое — плотность, чтобы мост не сыпался искрами при первом ветре. Это я удержу, связав флогистон с духами камня. Второе — непрерывность, чтобы нить не разбивалась на осколки, когда пойдём над морем: там я положу узлы на дыхание прилива и сердцебиение штормовых рыб. Третье — надёжность. И вот тут ты — мой главный мастер: проверишь сцепление на скачках, на поворотах, на тех безумных виражах, которые ты так любишь.
Она поднялась, расправила плечи; край её пояса ожил короткими язычками опалового жара — гаснущими и загорающимися, словно стая светлячков выбрала эти подвески домом. Мавуика глянула на виднеющийся вдали острый финал обсидианового монумента: ткань на нём ещё шуршала, как лёгкий дождь. Внутри камня отозвалось имя Капитано — не словом, а литым ощущением плеча рядом — и тихий покой пошёл по кругам.
— Мы поведём путь так, — она чертила пальцем в горячем воздухе, и линии оставались, как тонкие нити полупрозрачного пламени. — От Цветочного Пера — вдоль верхней кромки каньонов. Там расставлю три опорных узла: Перо, Камыш и Клык — каменные наставники, помнишь? Они любят, когда их называют по-старому. Потом — разворот на запад, к шуму моря. Над водой нить будет ниже, чем хочется твоей скорости, — ветер здесь хитрый. Но я свяжу её с песней прибоя, и она станет упругой, как тетива. Захочешь, так пересядешь ко мне. Дальше — над разбитыми волнорезами и к первым террасам Оч’канатлана. Там нас встретит старый узор столицы: ступени, сплетённые из ветра и огня. Я поставлю к ним ключ — вот этот клин.
Она подбросила клин на ладони и поймала, словно повторяла детскую игру у костра. Смешинка вспыхнула в глазах.
— На случай капризов у нас три маяка. Вот, — из подсумка появились перьевые цилиндры с впаянными крупицами соляного стекла. — Подожжёшь — и пламя ляжет в стрелу к ближайшему узлу. Если что-то пойдёт не так, я вытяну тебя к себе по имени. Но лучше, чтобы мне не пришлось портить тебе траекторию, да?
Она подняла голову к площадке, где между коробками едва заметно дрогнула тень и тонко звякнуло железо — словно маленькая отвёртка задела борт ящика. Мавуика чуть повернула корпус боком, чтобы волна легла ровнее, и приглашающе коснулась пальцами порожка света — «ступайте» — жестом из давних сказок о вожаке, который раздвигает тростник, пропуская свою стаю к воде.
— И еще. Я знаю, что ты не любишь, когда я говорю как Архонт, — она улыбнулась виновато и озорно одновременно, — но скажу всё же. Этот путь — не канат для акробата, он — песня. Ты услышишь, где куплет проседает, где припев звенит. Скажешь мне — я исправлю. Сегодня мы не соревнуемся, сегодня мы репетируем хор.
Она наклонилась к флогистоновой волне и шепнула туда короткую формулу на языке, который здесь почти забыли — «Пусть старшие слушают младших», — и волна мгновенно собралась плотнее, будто встала по стойке. По камням на краю площадки побежал узкий блик — тёплая дорожка к старту.
— Встретимся на первой кромке, — уточнила она деловито. — Проверишь крепление узлов на скачке с двух камней, затем — краткий спуск в тень, где воздух гуще. Я дам сигнал рукой — вот так, — ладонь скользнула, рисуя в воздухе знак Пера, — и выведу тебя к изгибу над морем. Время окна — пока красный обод солнца не коснётся зубцов дальнего хребта. Если опоздаем — будем петь заново, ночью я не хочу будить нити. Ночью слушает Царство Ночи, и у него другие просьбы.
Слова «Царство Ночи» легли в воздух как холодная вода, и Мавуика на миг задумалась, прислушиваясь в ту глубину, где тишина умеет говорить, как море без ветра. Она не стала углубляться — только кивнула самой себе: помнит, благодарит, но сегодня зовёт огонь.
С закатного склона донёсся упругий треск — строители вставили ещё одну ступень моста, и всё вокруг, казалось, стало на полтона выше. Мавуика свистнула по-птичьи, коротко, радостно — как делают мальчишки, когда находят в траве перо ястреба, — и подвески на её поясе ответили всплеском опалов, повторив свист мерцающим всплеском.
— Я принесла мате, — добавила она чуть тише, будто признавалась в милой слабости. — Не тот, что пьют у дипломатических столов, а наш — острый, дымный, с коркой цитруса и щепоткой лавы. Выпьем потом у стелы, когда путь скажет «да». И Траину пару глотков прольём на уста.
Она вытащила из сумки кожаный бурдюк с тиснёным пером и подвесила на ближайший крюк, чтобы под рукой. Пальцы на секунду задержались — тёплые, пахнущие золой и мёдом — и отпустили.
— Ну что, подруга, — Мавуика снова взглянула к площадке: тень среди коробов стала плотнее, как бывает, когда нетерпение делает воздух горячее. В голосе у Пиро Архонта в этот момент было небо над каньонами — ясное, острое, обещающее скорость. — Пусть дорога снова позовёт нас? Над каньонами и морем — к столице, где мы зажжём первые ступени праздника. Там ждут. И если ты спросишь, сколько запчастей может потерять пламецикл, прежде чем развалится… — она хмыкнула, позволив себе каплю озорства: — «Ровно столько, сколько ему позволишь ты. А пути — столько, сколько позволю ему я. Договор?
Она раскрыла ладонь. Над кожей тонкой дугой прошла искра, соединив бурлящую у ног волну с воздухом — мостик-вздох, первый шаг песни. И, не оборачиваясь, Мавуика уже пошла по этому вздоху — уверенно, легко, так, как идут те, кто знает: их ждут впереди — и старый город, и новая память, и чай у стелы, и смех, и длинная ночь рассказов, когда ветер будет носить над морем песню двух голосов, спетую в ритме огня. В отдалённой крупинке вечернего воздуха, где только зарождался закат, послышался рёв мотора.
