Потаённая тропинка, заросшая мшистым плющом и ветхими корнями, вела к древнему кладбищу заврианов, зажатому между чёрными обломками скал и сгорбившимися от времени каменными плитами. Ветер, несущий опавшие листья и тяжкий шёпот увядания, внезапно стихал, словно преклоняя колена пред загробной тишиной. Воздух здесь был густ от золы и полынной горечи, и даже солнце, скатившееся к закату, не решалось пролить на эту землю полноценный свет, ограничившись тусклым, почти пепельным сиянием. По обветшалым надгробиям, где выбиты едва различимые руны и изображены изуродованные крылья прежних владык этих земель, ползла расползающаяся тень, словно ожившая память погибших созданий.

Где-то вдалеке, за оградою из гнилых крестов и погнутых колонн, виднелись покосившиеся ворота Клана Цветочного Пера, чьи разноцветные флаги теперь казались здесь чужеродными, словно обрывки былых надежд. Влажная прохлада осеннего вечера смешивалась с едкой ноткой розового опада, опустившегося на истлевшую траву, уже жёлтеющую и стелящеюся в лохмотьях меж камней. Словно сама природа затаила дыхание, ожидая чего-то одновременно печального и неизбежного.

⁂

На самой окраине этого утомлённого веками погоста, где трава, охваченная первым увяданием, рвано шевелилась под редким дуновением ветра, лежала девушка. Её фигура, тонкая и нереально бледная, словно вырезанная из фарфора, едва различалась на фоне бледно-жёлтых стеблей. Юркое солнце затеплило кончики сухих колосьев, выхватывая из мрака проблески её волос, распавшихся короткими светлыми волнами вокруг головы.

Девушка задремала в этой зыбкой постели, прижимая к груди хрупкий череп тепетлизавра — невинного создания из тёплых низин Натлана, ныне облетевшего в прах. Гладкие, словно отполированные веками, костные дуги черепа контрастировали с тонкой тканью её рукава, изящной и нежной, как лепесток лилии. Пальцы Люмин чуть-чуть сжимали его, и казалось, что ей не до страха — лишь до трепетного воспоминания о хрустальном стуке маленьких коготков по мшистой земле.

Лёгкое подрагивание ресниц выдавало призрачную жизнь внутри её созерцательного оцепенения: возможно, ей снился древний шёпот заврианов, или воспоминания о безмятежных днях, когда тепетлизавр ещё бродил меж холмов и цветущих лугов. Но тот, кто взглянет на эту сцену, увидит не столько скорбь, сколько хрупкую уязвимость; не столько смерть, сколько бережную любовь, с которой Люмин держит в руках череп, словно единственную нить, связывающую её с каплей живого мира. Смесь жуткого спокойствия и нежного трепета окутывала это мгновение.