Genshin Impact: Сказания Тейвата

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Genshin Impact: Сказания Тейвата » Эпизоды настоящего » [10.08.500] Тем летом ничего необычного в Спрингвэйле не произошло...


[10.08.500] Тем летом ничего необычного в Спрингвэйле не произошло...

Сообщений 1 страница 15 из 15

1

[html]
<link rel="stylesheet" href="https://cdnjs.cloudflare.com/ajax/libs/font-awesome/6.5.0/css/all.min.css">
<link rel="stylesheet" href="https://forumstatic.ru/files/0014/98/d3/32669.css">
<div class="ep-container">

  <!-- ИЗОБРАЖЕНИЕ СЛЕВА -->
  <div class="ep-img" style="background-image:url('https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/209/559876.jpg');"></div>

  <div class="ep-content">

    <!-- НАЗВАНИЕ ЭПИЗОДА -->
    <h2 class="ep-title">Тем летом ничего необычного в Спрингвэйле не произошло...</h2>

    <!-- ОПИСАНИЕ ЭПИЗОДА -->
    <div class="ep-description">
      Правила игры <i>Keep talking and nobody explodes</i> с Арлекино:</i>
      <br>❀ улыбайся, хихикай, предлагай свежую клубнику ❀
      <br>❀ подливай чаёк каждый раз, как её чашка опустеет ❀
        <br>❀ не забудь про фирменный вишнёвый пирог ❀
    </div>

    <div class="ep-section ep-meta">
      <!-- МЕСТО -->
      <div><i class="fas fa-map-marker-alt"></i>Мондштадт, Спрингвэйл</div>
      <!-- ДАТА -->
      <div><i class="fas fa-clock"></i>10.08.500</div>
      <!-- МУЗЫКА -->
      <div><i class="fas fa-music"></i><a href="https://www.youtube.com/watch?v=Kyuzlr_6VXs">OST</a></div>
    </div>

    <!-- ТЕГИ -->
    <div class="ep-section ep-tags">
      <div class="ep-tag">Личный</div>
      <div class="ep-tag">Фатуи</div>
      <div class="ep-tag">Триллер</div>
      <div class="ep-tag">Выпечка</div>
      <!-- при необходимости можно удалить или добавить ещё -->
    </div>

    <!-- ИГРОКИ -->
    <div class="ep-section ep-characters">
      <div><i class="fas fa-user-friends"></i><a href="https://genshintales.ru/profile.php?id=434">Арлекино</a>, <a href="https://genshintales.ru/profile.php?id=209">Софи</a></div>
    </div>
  </div>
  <!-- ИЗОБРАЖЕНИЕ СПРАВА -->
  <div class="ep-img" style="background-image:url('https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/209/269843.png');"></div>

</div>
[/html]

+3

2

И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился...
Убитый зрелищем таким
Потом полгода я лечился.

Конь был, как бы это сказать…
Бледный.
А кто может приехать на бледном коне? Ну ясное дело, бледный всадник. Под светом Бледной звезды. Потому что надо соблюдать приличия и не выбиваться из общего стиля, а так-то во всаднике (на первый взгляд) ничего эсхатологического не было: обычный курьер дипломатической почты в сером мундире и маске, которая в случае Фатуи скорее демонстрирует, чем скрывает. Как демонстрировало и все остальное: нашивки на мундире, сбруя коня и - для тех, кто поумнее - полное отсутствие оружия.
На виду, во всяком случае.
Всадник пронесся через Спрингвейл, спугнув стайку голубей на дороге, остановился ненадолго у колодца, испытывая, очевидно, некоторые сомнения, и, в итоге, спешиваться не стал, продолжая путь уже гораздо медленнее.

Конь был, как бы это сказать…
Невыносим.
Арлекино к животным была равнодушна, а вот животные к ней - по большей части нет, и это не было ни приятно, ни удобно. Все они ее в лучшем случае избегали, что касается лошадей: их можно понять. Довольно сложно избегать того, кто сидит на твоей спине. Выбора повиноваться или нет у коня тоже не было, поэтому начало путешествия проходило в том, что иные называют вооруженным нейтралитетом. Это существо буквально всем своим видом спрашивало, почему Четвертая Предвестница не может путешествовать в карете, как подобает при ее статусе, а потом вообще решило, что устало, не проехав и трети пути - делать что-то с этим было бессмысленно и бесполезно, сменить его негде (не Снежная, конечно), оставалось искать место для хоть какого-нибудь отдыха.
Слуга подозревала, что на пути в Гавань Ли Юэ ее еще не раз ждут подобные демарши и мысленно делала поправки в расчетном времени маршрута: даже так получалось быстрее, чем “в карете, как подобает при ее статусе”.

Первым в глаза ей бросился медвежий капкан. Спасибо, что не под ноги коню, и в целом… кто бы его там ни оставил, у премилого каменного заборчика, увитого хмелем, он не подразумевал, что капкан будет всем виден. Он и не должен был: даже случайный блик на стальных зубцах надежно скрывала ржавчина. Того рода, который не мешает механизмам работать, но указывает то ли на возраст, то ли на старания хозяев этот возраст изобразить. Если хорошо присмотреться, то дальше, в кусте боярышника, можно было заметить еще один - это как те обучающие книжки для детей, которые она не так давно сочла очень полезными, где на картинках видишь тем больше странного, чем дольше присматриваешься.
С другой стороны, что странного в капканах, думала Арлекино, натянув, тем не менее, поводья. Лес вокруг. Если глянуть на этот дивный домик, утопающий в зелени и цветах, проще сказать, что здесь НЕ привлекает недоброжелательное внимание. Сад точно по осени манит всех окрестных кабанов, огород тоже, как и медведей, расположение самого дома - в лучшем случае волков, в худшем…
А в худшем - вообще кого угодно, заключила она про себя, глядя, как хозяйка дома выходит в сад. Да, выглядеть так и жить на отшибе - это или ненадолго, или медвежьи капканы. Если бы кто спросил, Арлекино добавила бы еще кольцо волчьих ям, но, в принципе, не удивится, если с этим уже все улажено.
Поразительно, как много маленьких чудес создается с помощью неочевидных, казалось бы, вещей.
Возможно, стоит считать это знаком.

Она на секунду прикрыла глаза. Когда-то давно, когда будущая Четвертая еще не собрала себе себя по частям, не выстроила стены, когда она еще помнила, кем была - оружием, у которого нет ничего своего, ни принципов, ни мнения, ни чувств, не говоря уже о вещах и собственном теле - тогда маски надевались на нее легче легкого и слетали так же быстро. А сейчас она даже не пыталась воссоздать то умение и не скучала: некоторыми вещами нужно расплатиться за другие. Но менять собственное поведение и манеры все еще могла.
Почему бы и нет, если это нужно. Просто требует пары секунд в тишине, как любые вещи, которыми не нравится заниматься.

..подождите, это, что, баня?..

– Эй, милая хозяйка! – всадник спешиваться не стал, умудряясь изобразить галантный фонтейнский поклон прямо из седла. Точнее “не стала”, но понять это было чуть сложнее, чем обычно - то ли из-за покроя мундира, то ли потому что черно-белая коса выпала из-под треуголки не сразу, – только не пугайся, я с самыми добрыми намерениями, честное слово.
Ну, в таком мундире и в этих краях всегда приходится с этого начинать, так что ничего страшного. Бледная всадница подняла руки ладонями вверх: жест всех, кто убеждает в своей безобидности, неважно, имеет ли это к ней какое-нибудь отношение.
– У тебя не найдется места в саду отдохнуть и воды для коня? Я заплачу за неудобства. Эта зараза отказывается нести меня дальше, а у тебя такие чудесные… розы, если позволишь, я бы полюбовалась ими еще.

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/434/835220.jpg[/icon]

Отредактировано Arlecchino (2025-05-20 21:05:38)

+3

3

На краю дня, когда солнце уже скатывалось к верхушкам деревьев, но воздух ещё не наполнялся вечерней прохладой и запахом сухой травы, Софи полола между розами, присев на корточки у самой дорожки. Рядом в вёдрах стояла вода — в одной отражалось небо, в другой плавала пара лепестков. Лёгкое платье с вытертым подолом чуть трепал ветер, а свет скользил по блузке, обрисовывая мягким золотом контур плеч.

Стук копыт она услышала ещё издали. Не суетливый, как у местных, и не торопливый, как у купцов. Звук был осторожный, тяжёлый — как будто сам воздух вокруг него становился настороженнее. Софи замерла ненадолго, ладонь привычно легла на край лейки. Не как оружие — как опора. Подняв глаза, она увидела всадницу.

Бледный конь, серый мундир, маска.

Сердце кольнуло — едва, на долю секунды, — но на лице ничего не изменилось. Всё та же мягкая, теплая улыбка, как у женщины, что привыкла встречать путников у калитки и подавать чай, не задавая лишних вопросов.

— Ах, доброго дня, — отозвалась она, чуть поправив платочек на голове, — ну и денёк, скажу я вам. Солнце будто всё сожгло к обеду, а к вечеру только ветер останется.

Она взглянула на всадницу внимательнее, но так, как смотрят на цветок, чей сорт не сразу узнаёшь. Ни настороженности, ни страха — лишь лёгкое любопытство, почти хозяйское. Улыбка не гасла, и в голосе звучало доброе участие.

— Конечно, проходите. И отдохнуть можно, и водички для коня найдётся — бочка у стены, в тени. А сено у меня свежее, сушила в этом году сама, всё как надо.

Калитка открылась без скрипа — видно было, что за ней ухаживают. Софи отступила в сторону, уступая дорогу.

— Не стоит ничего платить, — сказала она чуть тише, с простотой, в которой звучала искренняя доброта. — У нас тут всякий путник дорог, особенно если с добрым словом пришёл.

Взгляд её скользнул по всаднице чуть внимательнее. Ни одна мелочь не ускользнула от внутреннего параноика — привычка наблюдать осталась в нём крепко, даже сквозь маску Софи. Но на лице — только приветливость.

— Если хотите, могу принести воду и вам — с мятой. Или чаю охладить, со смородиной, как раз для таких дней. А если просто посидеть в саду — то там под вязом лучше всего: и тень, и тишина.

Она провела рукой по ветке шиповника, словно невзначай, и добавила с мягкой улыбкой:

— Розы, знаете, лучше всего показывают себя, когда никто не торопится. Уж я с ними сколько живу — они как люди. Любят внимание.

В саду по-прежнему пахло мёдом, смородинными листьями и немного — железом. Почти незаметно, как ржавчина на старом капкане у забора.

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/209/139169.png[/icon]

Отредактировано Sophie Gartner (2025-05-22 19:08:53)

+3

4

Незваная гостья провела коня внутрь: они ступали почти в унисон, шелестя травой, проросшей сквозь камни садовой дорожки. Смотрела она с тем же спокойствием, что и хозяйка (может, потому что оно было из одного источника, но это совсем другая история), улыбалась, однако, весело, шутовски раскланиваясь на дорожке, даже треуголкой взмахнула, ловя в воздухе узкую руку, чтобы коснуться губами на лету.

– Царица благослови твою доброту, милая хозяйка, - она распрямилась, на секунду задерживая в руке пойманную ладонь. Всего на одну.

Достаточно долго, чтобы убедится в ее неожиданной твердости, там, где следовало ожидать другого. Достаточно коротко, чтобы эта инспекция не показалась странной никому, кроме нее самой. Арлекино едва не моргнула, осмысливая ощущение: такой рукой, может, и шьют. Может, и собирают цветы. И уж наверняка пропалывают огород, ничто не мешает, но мозоли от иглы царапают на кончиках пальцев. От лопаты и граблей - задевают за ткань перчаток и легонько шуршат. Для того, чтобы рука обрела текстуру сухого и гладкого дерева, ее нужно полировать совсем другими инструментами.
Долго. Методично. Из года в год.
Она знала, потому что у нее самой была такая же.

…Впрочем, и что такого - мало ли вокруг искателей приключений. Это до некоторой степени объясняет безмятежную жизнь в глуши и медвежьи капканы.
Слишком мало информации.

Она провела коня дальше во двор, к бочке с водой, скидывая по пути мундир и маску, чтобы удобнее было подгрести заразе предложенное сено, и перед тем, как расседлать его, обернулась, упираясь взглядом в хозяйку: та стояла против солнца, сложив руки поверх юбки, и всадница медленно моргнула.

Потом еще раз, прежде, чем отмерла.

– Зови меня Перри, хозяйка, - случайно это было больше похоже на просьбу, чем на знакомство, – а, да, кто же откажется от чая со смородиной? Тем более, холодного.
Сосредоточившись на том, чтобы снять седло, она почти скрылась в тени, умело избегая одинокого кустика лаванды, который явно вырос не на своем месте.

– Только ты это зря. Если каждого бродягу, вроде меня, поить чаем, у тебя к зиме ничего не останется… знаю, знаю, зимы здесь мягкие, и все же. Если не хочешь брать денег, то скажи, может, тебе чем-нибудь помочь надо? Две пары рук всегда лучше, чем одна, все получается быстрее. Полчаса под деревом, и я в твоем распоряжении, ну как?

Она выглянула из-за гривы коня, похлопала его по шее, без всякой ласки, но и без раздражения. Тот нервно переступил ногами, будто его это пугало. Само присутствие всадницы.
Солнце чуть опустилось и приглушило золото, которым заливало их с конем благодетельницу.

И это к лучшему.

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/434/421433.jpg[/icon]

Отредактировано Arlecchino (2025-05-26 18:26:51)

+2

5

Софи стояла у калитки, мягко прикрыв ладонью глаза от заходящего солнца. Свет золотыми языками скользил по её плечам, подсвечивал кромку платка и пробегал по подолу платья, где ещё оставались крошки земли и пыльца. Когда гостья — Перри — шагнула вперёд, треуголка взметнулась в воздухе, и к её руке вдруг осторожно прикоснулись губы, Софи чуть растерялась — не от жеста, а от того, как крепко, неожиданно уверенно её ладонь вдруг почувствовала чужие пальцы.

Мгновение — и маска приветливой простушки будто качнулась в воздухе, едва заметно. Но не треснула. Софи просто улыбнулась — чуть шире, чуть мягче, будто в ответ на беззаботную игру, и на прощание ладонью легко, как случайно, коснулась плеча гостьи.

— Благослови Архонт тот день, когда странники ещё знают, что значит поклон, — сказала она с доброй усмешкой. — Мне уж и не верилось, что кто-то помнит.

Всадница — теперь Перри — повела коня к бочке, скидывая мундир и маску, будто с плеч слетал целый мир. Софи следила за этим из-под ресниц, будто смотрела, как медленно раскрывается бутон неведомого цветка. За её лёгкой улыбкой всё так же пряталась безмолвная внимательность. Она видела — и мундир, и жесты, и взгляд, задержавшийся на её руке. И даже то, как седло снималось, было замечено и запомнено. Но сказано было только:

— У вас хороший хват. И сено у нас не хуже, чем в столице, если что, — кивнула на сарайчик, откуда уже тянуло ароматом сушёной травы и хмеля.

Она шагнула к крыльцу — неслышно, словно тень садовой феи, — и оглянулась через плечо:

— Перри… красивое имя. Простое и звучное. Мне по душе.

Обернувшись, она сняла с гвоздика у двери небольшой глиняный кувшин, и скрылась в доме лишь на пару минут. Вернулась уже с подносом: стеклянные кружки, тонкий узор на стекле, кувшин с холодным чаем, в котором плавали листья чёрной смородины и несколько тёмных ягод.

— Вот, держите. Не ледяной, но прохладный, как надо. Освежает, — поставила поднос на невысокий столик под вязом. — Можете сесть прямо тут. Сад у нас мирный, не кусается.

Она присела рядом на скамейку, сложив руки на коленях, и на мгновение просто смотрела, как в кувшине колышется жидкость.

— А платить мне… — она тихонько вздохнула, — ну что вы, разве я с ума сошла? Чай — он для людей. А не для торговли.

Но потом приподняла брови и добавила, будто вспомнив вдруг:

— Хотя знаете… Если всё же хочется отблагодарить — у меня за домом забор старенький. Всё руки не доходят его подкрасить. Доски-то крепкие, но краска сходит, да и крыльцо кое-где подправить надо… Мелочи, но вдвоём веселее. А то мужчины пока в доме нет, сама всё тяну, как умею.

Сказано было с лёгкой усмешкой, но не жалобно — скорее, в шутку. И всё же взгляд остался чуть пристальнее обычного. Софи держалась тепло, но не глупо. И в этой простоте ощущалась чёткая граница: она была хозяйкой. Здесь. Сейчас.

— Ах да, совсем запамятовала, — добавила она, чуть склонив голову. — Я Софи. Софи Гартнер. Тут на краю и живу. Сад — мой, дом — тоже, ну а чай… чай — для таких вот встреч, как сегодня.

Она протянула гостье кружку — с холодным чаем, с парой смородиновых листьев — и улыбнулась чуть шире:

— А раз теперь и вы мне по имени, значит, не чужая.

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/209/139169.png[/icon]

+2

6

“Как надо” - это правда. Не слишком сладкий, не слишком кислый, терпкий от вкуса листьев, чай был встречен с одобрением и благодарностью: растянувшаяся под деревом Перри жевала травинку, глядя в золотящееся небо, и компания хозяйки явно не казалась ей лишней - даже не из уважения к чужой власти над этим местом.

Почти как соседство с розовым кустом с другой стороны: таким, с мелкой листвой и россыпями не менее мелких кремовых бутонов, будто кто-то осыпал его жемчугом и забыл, чем вовсю пользовались сразу несколько шмелей.

– Больше листьев, чем ягод, совсем как в Снежной, – она улыбнулась одной стороной рта, – за воспоминания, которые прилагаются к этому чаю, ничего не жалко.

Она запрокинула голову, разглядывая хозяйку дома из своего положения. Травинка вдруг осыпалась пеплом между зубами, пока черные глаза изучали лицо Софи с пристальным вниманием, в котором - разумеется, намеренно - ясно читался сложный букет из одобрения, короткого изумления и почти беззлобной угрозы. Так смотрят те, кого только что обыграли одним изящным ходом: может быть, не окончательно, но так красиво, что сложно удержаться от аплодисментов.
Однако, пришлось.

А ты знаешь правила, С̸̢̥̮͋̿͝о̷̱̒̒͛ф̵̬̿̌ӥ̵̘̰́͝͝ ̷̢̬͕͐̄̕Г̶̛͓͡а̸̹̑р̶͉̈́̇̕т̴̯̣̇̌н̵̝̓е̶͓̓̑р̸̘̈́, - с насмешливым уважением сказала Перри, закатывая рукава.
Ее черные руки - не перчатки - расчерченные сложным узором пересекающихся линий, светлели на глазах: чернота откатывалась к запястьям от локтей, оставляя чешуйки пепла на траве и бледную кожу.

Правила. Те самые, что не были нигде написаны, не были оглашены нигде, кроме старых сказок, которые сами всплывали то здесь, то там, выгравированные на костях, текущие в крови, рассказанные шепотом в темноте общей спальни, под одеялами: не смотри на них, не замечай их, не оборачивайся в темноте, а если приглашаешь ЭТО в дом, либо надейся на удачу, огонь и еду, приготовленную своими руками, либо будь хитрее.
Войди, говорили те, кто хитрее. Войди и будь мне своим.

– Благослови Царица тот день, в который их еще чтут, – она чуть склонила голову, признавая сказанное вслух, и медленно добавила, будто скрепляя печатью договор,  – значит, не чужая.
Тишина.
– А раз так, то грех не помочь. Давай начнем с забора, вот что. Как раз до начала сумерек успею, потом крыльцо, и что еще там тебе поправить нужно, - Перри  охотно и быстро перенимала напевный говор Софи, словно переходя на один с ней язык, - крыльцо так крыльцо, если гвозди не туда забью, ты не обижайся, сама понимаешь, на моей службе гвозди нечасто встречаются.

Она с удовольствием оперлась спиной о шершавый ствол вяза, допивая этот прекрасный чай, и потянулась за портсигаром:
- Не возражаешь, если я закурю, пока работаю? У меня табак хороший, пахнет приятно.
Взгляд Перри задержался.
Не на лице Софи. Чуть ниже.
Где-то под нижней челюстью.

—И тогда - неси инструменты, хозяйка?

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/434/421433.jpg[/icon]

Отредактировано Arlecchino (2025-06-06 00:24:05)

+2

7

Имя, сорвавшееся с губ гостьи, прозвучало не как слово — как надпись по коже. Словно иголка, осторожно, но глубоко. Оно проскрежетало — как пепел по глине, как лезвие по стеклу. Воздух в саду сделался плотнее, будто в нём что-то выросло, невидимое, но ощутимое, как шаги по мокрой траве среди ночи.

Софи не пошевелилась. Даже глаза не сразу подняла. Только губы, будто высохшие за один миг, приоткрылись — вдохнула. В этот миг вся её сущность, сложенная из света, чая, запаха роз и мягких ладоней, словно замерла, прислушиваясь.

Не к Перри — к себе.

Но когда гостья договорила, и тон вдруг снова стал игриво земным, Софи уже поднялась. Неторопливо. Плавно. Как трава, выпрямляющаяся после дождя.

— Вот как ты умеешь, — выдохнула она, и голос её был тот же — мягкий, тёплый, по-домашнему уютный. Но теперь — с оттенком осторожности. Не страха. Осторожности.

Она подошла ближе, склонилась чуть вперёд и коснулась запястья Перри. Легко, без давления. Словно пробовала, не горячо ли, не колется ли, не рассыплется ли от прикосновения. Пальцы задержались на короткий миг — но вполне ощутимо. Не робко.

— Раз уж ты чай пила — значит, ты теперь своя, — сказала она тише, чем обычно. — А со своими у нас так: кому чай, кому дело.

Отпустив руку, она чуть коснулась плеча гостьи, как бы по пути, не всерьёз — но в этом касании сквозило то, чего не умеют подделать: инстинктивная попытка обозначить. Жестом, прикосновением, границей. Или принятием.

— Сейчас принесу всё, — добавила, уже отступая в сторону. — Забор за домом, кисти в кладовке, гвозди в жестянке, там на полке справа. Ты пока присмотрись, с какой стороны начинать удобнее. Только смотри — не зацепи малину. Она у меня характерная. С одного укола всё лето вспоминает.

Исчезла за дверью буквально на пару минут и вернулась с охапкой нужного: жестянка с гвоздями, старый молоток с отполированной временем ручкой, две кисти, одна старая банка краски, заткнутая тряпкой. Всё пахло — деревом, железом, ветошью и летом.

Опустилась под вяз, на мягкую траву рядом с Перри, села почти впритык, как с подругой. Ни стеснения, ни церемоний — только естественная близость той, кто давно привык жить не словами, а прикосновениями.

— Вот, держи. Это — крепкое, проверенное, — сказала она, протягивая кисть. — А тряпку обвяжи — краска липкая, как грех. С прошлого года осталась, но держится лучше новой.

Потом склонилась, поправила край рукава Перри, где он неровно загнулся, провела пальцами по складке — будто бы невзначай, но точно.

— Если табак хороший, кури, конечно. У нас тут даже розы терпеливые. И чай твоему дыму не помешает.

Она подняла глаза — и впервые за весь вечер взглянула не прямо в лицо, а чуть ниже. Где шея, где жилка бьётся, где взгляд задерживается только у тех, кто либо влюблён, либо собирается ударить. Софи просто смотрела. Без вызова. Без нежности.

Просто — знала.

— Спасибо тебе, — проговорила она почти тихо.

Потом чуть улыбнулась и добавила будто себе под нос:

— Я бы одна с этим управилась, конечно… только с кем тогда чай пить?

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/209/139169.png[/icon]

Отредактировано Sophie Gartner (2025-06-07 20:56:50)

+2

8

Перри глянула лукаво, выбирая в портсигаре нужное - щелкнула пальцами, вызывая огонек: запах вишневого дыма поплыл над травой, смешиваясь с ароматом роз, тяжелеющим к вечеру.
– К примеру с теми, кто попался в твои ловушки, - беззлобно поддела она, распрямляясь. Вставать не хотелось, шутить о том, как способствуют хорошим чаепитиям переломанные ноги гостей - казалось неуместным посреди золотого и цветочного видения.

Прикосновение “Софи” тлело вместе с огнем в крови, где-то у самого края черноты, напоминая о забавном: она даже застыла ненадолго, перебирая в памяти - да нет, так и есть, это в первый раз, когда кто-то дотронулся, не задавая вопросов, не спрашивая разрешения, не выражая… ничего.
Освежающе, надо сказать.
Заслуживало восхищения, и восхищение крепло.

Что ты такое? Чье ты? Не может же быть, чтобы ничье…
Чтобы создавать видения достовернее, чем иная реальность, и носить маски, живущие своей жизнью, нужен не просто талант, не только умение.
Но чтобы создавать видения, в которые хочется верить даже такой, как она, и маски, с которыми так хорошо сидеть плечом к плечу на траве - это нужно куда больше, больше даже, чем искусство.
Искусство это, впрочем, темное, каким бы светлым ни было закатное золото: видение прекрасно, но потом, как эти капканы (и как грибница за тепличными окнами) прорастает все теми же картинками для-тех-кто-видит.
Вроде слишком острой линии горла в чуть распахнутом воротнике.
Но соль была в том, что хуже оно от этого не становилось.

Перри уклонилась от колючей малиновой ветки и мстительно собрала с нее ягоды - осторожно пересыпать в ладони хозяйки, прежде, чем приступить к забору: тот, в общем-то выглядел пока вполне прилично, не до того состояния, чтобы нужно было уже и старую краску соскребать, хотя кое-где пришлось.
Краска на траву не падала: вспыхивала алыми искрами в воздухе и гасла еще на лету, даже без дыма. Дым оставался исключительно вишневый, когда она, зажав сигарету зубами, сосредоточенно промазывала щели между досками - способность гостьи ни разу не испачкаться выглядела почти мистически. Хуже того, презрев все законы природы и здравого смысла, свежая краска тоже ни разу не попала на цветы и листья.
– Странно, - говорила она, - что в Спрингвейле люди не дерутся за право покрасить тебе ограду, Софи. Не то, чтобы я жаловалась так-то, массовые драки не входили в мои планы, а потом еще опять скажут, что Фатуи во всем виноваты, и даже в том, что забор все-таки покрашен. Но все равно странно.
Солнце касалось верхушек деревьев за лесом. Перри отвела ту самую ветку малины от сохнущих досок подальше, будто вообще не заботясь о колючках, только потом, когда раскрыла ладонь, так же спокойно вытащила несколько из пальцев.
Будто они мешают только тем, что цепляются за все подряд.

– Ну так что, давай посмотрим, что с крыльцом? Пока еще светло, не хочется в полутьме уезжать.
Да, если уж совсем честно, то вообще уезжать не хотелось, она бы еще посмотрела.
Даже не ради загадки. Ради самого видения. Разве так уж плохо очароваться, даже зная, что…
А, неважно.
– ... подержишь вот здесь? Осторожнее только. Не знаю, брала ли я когда-нибудь в руки молоток, если честно.

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/434/421433.jpg[/icon]

Отредактировано Arlecchino (2025-06-11 22:52:42)

+2

9

Под вечерний свет, сжавшийся до узких бликов между листьями, Софи стояла у края сада, где трава уже темнела от тени. Спина прямая, руки сложены под грудью, но пальцы сжимали ткань фартука чуть сильнее, чем надо. Перри отошла — и с ней, казалось, ушло что-то ещё: неуловимое, но тянущее за рёбра. Пространство между ними стало слишком большим, как между шагом и пропастью.

Холодок прокрался под кожу, не снаружи — внутри. Как будто кто-то медленно, с ленцой, разглядывал маску, уже зная, что под ней. Не догадываясь — помня. Как будто кто-то ещё до слов понял, что Софи — не совсем Софи. Что её прикосновения — не только от доброты. Что её взгляд — чуть глубже, чем дозволено.

И в этом было не только тревожное предчувствие.

Было… желание. Не то, что принято называть влечением, — не плотское. Глубже. Сложнее. Бессовестное, как тоска.
Быть раскрытым.
Быть узнанным.

Быть не разоблачённым — нет. А просто увиденным. Настоящим. Со всеми швами.

Когда Софи смотрела на Перри, стоящую у забора, уверенную, странно лёгкую, со вшитой в пальцы силой и мастерством — ей казалось, что, может быть, ей не нужно ничего объяснять. Может быть, можно просто… быть рядом. И хватит.

— Вот, подержу, конечно, — тихо отозвалась она, подходя ближе, когда Перри уже склонилась к крыльцу. Рука её легла под доску, в нужное место — крепко, но аккуратно, с вниманием к тому, как удобно будет гостье.

Она задержалась рядом чуть дольше, чем требовалось. Смотрела, как Перри работает: движения — точные, но будто бы не из привычки, а из врождённого понимания. Как будто и вправду… никогда молотка в руках не держала, но и не забывала, как именно его держат, чтобы было верно.

— Не переживай, — улыбнулась Софи, — у меня и не каждый день доски забивают. А ты держишь хорошо. Надёжно.

В голосе её прозвучало больше, чем просто похвала. Слова вышли тише. Теплее. Словно бы не к гостье, а к себе самой.

Она вздохнула, скользнула взглядом по перилам.

— Я обычно за всем одна слежу, — проговорила, не глядя в глаза. — Потихоньку, по чуть-чуть. То треснутое подклею, то прибью, если где отвалилось. Мне хватает.

Пауза. И голос стал ниже, теплее, чуть смущённый:

— Но с крыльцом… с крыльцом, видно, не справиться одной. Тут, пожалуй, нужна рука. Но не просто крепкая. Умелая.

Последнее слово прозвучало с почти затаённым акцентом. Как признание. Или благодарность.

Чтобы заговорить снова, Софи отвлеклась — рукой убрала тряпку со скамейки, поправила платок. И только потом, уже не глядя на Перри, будто бросая слова в вечерний воздух, добавила:

— Я стараюсь не звать никого из деревни. Всё-таки… мало какой жене понравится, если её муженёк будет бегать незамужней девчонке с окраины полки чинить, да заборы красить.

Улыбнулась. Тихо, почти виновато. За эту небрежную, бытовую правду, за шутку, которая вдруг оказалась ближе к сердцу, чем следовало.

И замолчала. В саду было тихо, только издалека кричала поздняя птица. Солнце догорало в верхушках деревьев, и казалось — если сейчас не сказать, не сделать шаг, то всё исчезнет. Размоется, как дым.

Она сделала этот шаг.

Мягко, беззвучно подошла ближе, но не коснулась. Просто остановилась рядом. И, чуть повернувшись, опустила взгляд.

— Знаешь… — голос был почти шёпотом, — я подумала…

Слова застряли на вдохе. Но она всё же нашла в себе силу продолжить:

— Ты ведь устала. И путь у тебя неблизкий. Да и ночь скоро.

Длинная, тяжёлая пауза.

— А я… я бы хотела, чтобы ты осталась. Не по вежливости — по правде.

Она подняла глаза — не на Перри, а мимо. Куда-то в кусты, в вечер, в темнеющее небо.

— Не отправляют ведь в ночь путниц, что были так добры, правда?..

И не сказала больше ничего. Только стояла, выпрямив плечи, но с опущенными ресницами. И с сердцем, показательно бьющимся слишком громко, чтобы спрятать.

+2

10

>>>>>

По правде? – насмешливо переспросила Перри, забивая последний гвоздь так аккуратно, как это возможно, чтобы не задеть. Здесь нужно было быть очень осторожной: руки ее помнили гладкую твердость чужих ладоней, совсем не таких мягких, как на вид, и, судя по ощущениям, достаточно смертоносных, голова помнить отказывалась.
Так уж мир устроен, если поддаешься видениям, кое-где начинаешь верить против здравого смысла.
Потому что так хочешь. Потому что чувствуешь кожей призрак неслучившегося прикосновения.
Поэтому насмешка в ее голосе не была веселой - она была тяжелой и холодной, направленной куда-то внутрь.

Сказанное после она пропустила мимо ушей, поскольку  момент все еще длился - в сумерках видение вдруг стало таким болезненно реальным, и так неожиданно, что она не успела вовремя сделать то же самое, что делала со своей болью всегда - не успела вдохнуть носом и сказать себе, что это происходит с кем-то другим.
Смешно, но - это что, вот он и есть, тот самый подвох, тот самый внезапный удар, которого стоило ждать?
Если так, то он нанесен не сейчас, а гораздо раньше.

В лице Перри - не в глазах - на секунду мелькнуло что-то почти беспомощное. Для тех-кто-видит, в едва заметном напряжении между белыми бровями. Мелькнуло и пропало.
– Не могу “по правде”, – тяжело обронила она в полутьме, выпрямляясь едва ли в полушаге от Софи, – да и тебе вряд ли понравится.
Тени густели, крались между розовыми кустами, шелестели за кустом малины, выползали посмотреть на нее и корчились так насмешливо, что хотелось не просто закрыть глаза - зажмуриться и сжать виски обеими руками.

Что ты делаешь. Что ты делаешь, прекрати.

– Останусь, потому что ты зовешь. И потому что хочу, - что-то другое говорило за ее шутливо-сердитым тоном, - но если так, разбуди меня пораньше, перед дорогой посмотрю, все ли в порядке у тебя с крышей. Чтобы к осени точно не пришлось…
Скрестила руки на груди:
– Чтобы кто попало не бегал к тебе из деревни дом чинить, им вообще доверять нельзя!
И сама рассмеялась, прикосновением зажигая фонарь над крыльцом: во-первых, пора. Во-вторых, хватит теням безнаказанно плясать перед глазами.
В третьих, хотелось знать, как  видение выглядит в этом свете. Когда пламя на фитиле затанцевало и перестало отсвечивать тем алым, что оставлял неприятные пятна под веками, Перри добавила у самого уха хозяйки, почти касаясь случайного локона:
По правде мы еще встретимся. Когда-нибудь потом.

Выдох.

– Дров тебе, что ли принести тогда в дом? Давай корзину.

У дровника закурила снова, прислонившись затылком к шершавой стене, пока запах табака медленно запускал пальцы в вечерний воздух, смешиваясь с ветром и ароматами - не только ночных фиалок… сырой земли, грибов, ржавчины. Холодного железа. Разгорающегося огня.

А, тьфу ты, это печь.
Она поймала себя на том, что все это время избегала смотреть на Софи - чтобы иллюзия не дрогнула и не померкла случайно.
Или - случайно - не оказалась реальнее, чем должна.

На пороге Перри замерла с корзиной в руках, не пересекая границу из тени в свет: так и встала в открытых дверях, склонив голову набок:
– Я могу войти?

[icon]https://upforme.ru/uploads/001b/5c/7f/434/421433.jpg[/icon]

Отредактировано Arlecchino (2025-06-19 20:20:45)

+1

11

Свет фонаря, вспыхнувший над крыльцом, будто черкнул по воздуху острым пером. Софи не вздрогнула, но веки дрогнули, ресницы чуть опустились, когда пламя коснулось стены и отразилось в стекле окон.

Она стояла в тени, не пересекав границу света первой — не из нерешительности, нет. Из привычки. Из той самой вежливой, утончённой покорности, что шла у неё не из сердца, а из старого, давно наточенного инстинкта: быть удобной, быть рядом, быть той, кто не пугает.

Слова Перри, будто неосторожный шаг по лезвию, задели внутри что-то слишком тонкое. По правде мы ещё встретимся. Это не угроза. Это не обещание. Это — предчувствие конца, отложенное во времени.
И всё же она не отступила.

Когда гостья остановилась с корзиной у самой двери, не пересекая порог — не как человек, а как что-то иное, знакомое и древнее — Софи наконец сделала шаг вперёд. Глаза её блестели, и губы разомкнулись мягко, почти молящим шёпотом.

— Конечно можешь. Я... прошу. Входи, Перри.

Голос её был как у женщины, что годами ждала возвращения — не кого-то конкретного, а самой возможности говорить это слово: входи.
Она подняла глаза, но не задержала взгляд на лице гостьи. Не осмелилась. Ускользнула вниз, к груди, к рукам, к ткани плаща, к корзине — будто ищет, что взять, что помочь, что разделить. А потом снова отвела взгляд, запоздало и слишком поспешно, чтобы это было правдой.

Дом встретил теплом — печь дышала ровно, в воздухе витал запах лаванды и печёных яблок. Всё внутри дышало спокойствием, которое Софи в этот миг чувствовала почти как кощунство. Покой, когда сердце билось в груди, как пойманная птица.

Она поставила корзину у входа и тут же принялась за дело — резкими, но тихими движениями: сняла фартук с земли, повесила его на крючок, другой — свежий, чистый, с вышивкой — повязала на пояс. Всё — как положено.

— Проходи на кухню. Вот тут, в уголке — скамейка, — сказала она, указывая на место у окна с узорчатой занавеской. — Или хочешь на софу? Там потеплее. Только постели разбросаны, не пугайся.

Она шла по дому, как тень: из одной зоны в другую, легко, уверенно, но взгляд то и дело возвращался к Перри — из-за плеча, из-за шкафа, отражением в стекле.

Почему она не смотрит на меня?
Софи не знала, зачем это было важно, но сердце ныло. Как будто Перри держала её за руку, а потом вдруг отпустила.

— Сейчас-сейчас, чайник поставлю, — быстро, чуть торопливо проговорила она и взялась за самовар. Движения стали машинальными, отточенными — только в пальцах осталась дрожь. Не от усталости.

От невозможности понять, кем она становится рядом с этой женщиной.

— У меня яблочный пирог… правда, не свежий — со вчерашнего дня, но мягкий. Или… — она обернулась, не дождавшись ответа, и в голосе её уже звучало нечто чуть горделивое, — могу борща подогреть, если хочешь. Мяса с кости, правда, зато с капусткой и свёклой, как положено. Чесночку чуть-чуть. Он с утра настоялся, сейчас как раз на вкус.

Слова звучали обыденно, но в подаче была забота — такая, какой приглушают тревогу. Она не спрашивала, хочет ли Перри борща — она просто давала ей выбор остаться. Сесть. Поесть. Быть рядом.

Пламя в печи потрескивало, самовар начинал дышать. Воздух в доме густел — от чая, от сдержанных жестов, от присутствия Перри.
А Софи, будто боясь остановиться, чтоб не соскользнуть обратно в тишину, всё ещё говорила:

— Если хочешь — можешь умыться. Там, в тазу — вода тёплая ещё, только что кипятила. Там полотенце. Мягкое.

И снова взгляд — короткий, косой, с чуть приподнятым уголком губ, будто улыбка сама не верила в себя. Софи не играла — она защищалась. Всем, что у неё было: теплом, заботой, чаем, борщом, стеснительным поклоном, взглядом, опущенным в пол.

Всем, чему когда-то учился Святослав. Всем, что теперь было её плотью.

И всё же — когда Перри шагнёт внутрь, и дверь наконец закроется, с лёгким звоном защёлки, Софи поймает себя на том, что впервые за весь вечер не чувствует холода.

Пока не смотрят — можно дышать.

+2

12

Она переступила порог, задержав дыхание, как шагают в холодную воду, и на секунду показалась слегка дезориентированной - будто не знала, что делать и куда деваться, выйдя (точнее, войдя?) на свет.

– … ну и как, по-твоему, выглядит настоящий дом?
Черные пальцы на миг остановились, но тут же продолжили свои размеренные движения с мокрым полотном - вверх, вниз, вверх, вниз, вдоль кровоточащих рубцов.
– Так же, как наш. Только без вот этого.
– Нет, глупая! Настоящий дом это как в той книжке про Осень. Я бы такой хотела. Я бы построила дом у леса, и у меня снова была бы своя комната, и был бы целый сад с розами…
– Лежи спокойно, пожалуйста. У тебя нет ни одного целого места на спине.
– Но разговаривать мне это не мешает… Так вот! И я бы вообще жила подальше от людей, и чай пила одна. И завела бы эти вульгарные лоскутные одеяла и жуууткие вязаные салфеточки… Перри?
Тишина.
– … больше не отказывайся, ладно? Она бьет больнее.

Только на секунду, потом выпрямилась, закинула косу за спину и устроилась на софе, скрестив ноги, с видом, таким же довольным и зубоскальным, с каким сюда явилась, когда раскланивалась у калитки. Не потому, что там теплее, а потому что удобнее наблюдать за Софи, перемещающейся по дому.
Тепло она не любила.
– Борщ?! Ты душу мою купить хочешь, что ли? Если еще со сметаной, то продаю, не глядя, – надо полагать, легко торговать тем, чего нет, – Чудовищное коварство, тебе лучше закопать меня в подвале, иначе через пару дней все мои сослуживцы будут стоять на коленях у тебя под окном.

Какое чудесное, основательное… всё. Целая новая жизнь. И ведь наверняка, спроси - найдется очень стройное объяснение тому, что здесь делают и самовар, и борщ, и баня во дворе. Спрашивать она, впрочем, не собиралась, и в том было намерение. Очарованное, чудовище оставалось собой, и ему хотелось слегка потыкать острым когтем. От нечистого восторга, от того, что…
От того, что она тоже испытывала желание. Ту самую жажду обладания, которая включает в себя все возможные желания сразу (и не стоит спрашивать, замешан ли здесь голод, можно получить неожиданный ответ), от которой темнеет в глазах, и которая спокойно переходит в одержимость у тех, кто имеет недостаточно воли.
Воли у Четвертой хватало.
К не её счастью.

Теперь она взгляда с Софи не сводила, и он следовал за каждым ее движением, темный и почти непроницаемый, только что-то тлело на дне, пока Перри веселилась.
– …я, между прочим, когда в первый раз увидела борщ, сказала, что никогда в жизни не стану есть этот свекольный салат в бульоне, – поведала она, умываясь, тем тоном, которым иные рассказывают страшные сказки, –  И где мы теперь? С таким размахом я, надо сказать, еще никогда клятв не нарушала.

Она ненадолго замерла с полотенцем в руках. И правда, мягкое. Пахло так же мягко: чем-то прохладным, неуловимо яблочным и цветочным, но из-под этого, как из-под видения, все так же проглядывало железо. И его хотелось поймать обонянием, как руками, удержать, исследовать. Потрогать. Рассмотреть ближе - вот это все, со слишком острыми углами, которые искусно скрывали мягкие локоны и складки платья, с резко выступающими косточками на запястьях, линией кисти, которую сложно представить у дивной лесной жительницы...
Может, даже препарировать.
Осторожно.
Потому что иначе придется препарировать себя, а это и так уже достаточно больно, примерно, как смотреть на лоскутное одеяло и улыбаться, опуская рукава. Чернота поднималась неумолимо, билась в золотые браслеты, вплавленные под кожу на плечах, будто обладала своей живой волей, надеялась сломать защитные чары.

– Но ты учти, - сказала Перри, возникая за плечом Софи, так близко, что дыхание шевельнуло волосы, - если я тебе отдам душу за борщ, то на пирог у меня ничего уже не останется. Вот прямо не знаю, как быть. Может, тебе помочь на кухне? На кухне я лучше, чем с молотком. Наверное.

Отредактировано Arlecchino (2025-06-20 23:49:22)

+2

13

Софи застыла — не вся, не телом, нет, только рукой. Ладонь всё ещё держалась за ручку самовара, только вот пальцы, кажется, потеряли хватку: как раз в тот момент, когда дыхание Перри коснулось волос за ухом, едва сдвинув завиток. Будто жар от пламени вдруг оказался позади, и ей пришлось угадать — это пламя… или зверь?

Она не обернулась. Ни в коем случае. Лишь слегка наклонила голову, будто вежливо выслушивая. И — улыбнулась.
Такая тихая, чуть виноватая улыбка, какой провожают чужую шутку, не желая ни смеяться, ни молчать.

— Ну… если продашь, я обещаю хорошо с ней обращаться, — почти прошептала она, чуть склонив голову. — В уголке поставлю. Подальше от сквозняков. Рядом с чаем.

Голос её был мягким, податливым, как свежее тесто, и дрожал где-то в самых краях, но не там, где его можно услышать. Там, где чувствуют.

Она сделала шаг — осторожный, как будто ступала по ледяной глади озера, под которым вот-вот хрустнет хребет её лжи. Словно борщ мог стать жертвой, принесённой в обмен на своё продолжение. Или на пощаду. Всё же обернулась — не резко, не испуганно, а с тем самым приглушённым достоинством, что так любят в домохозяйках: чуть приподнятые плечи, руки у груди, лёгкий наклон подбородка, глаза не в глаза — а мимо.

— Присаживайся. Сейчас всё будет.

Борщ оказался именно тем, что нужно было в этом доме — глубоким, густым, терпко-свекольным. В нём томились картофель и капуста, крошечные дольки моркови, тмин, лавровый лист. Аромат чеснока просыпался, как память, — не резкий, а только-только уловимый, как намёк. На краю стола — плошка со сметаной, белая, как снег. И ещё — мягкий, чуть хрустящий хлеб, с тонкой корочкой и пряным запахом зёрен. Всё было горячим. Всё было правильным. Всё было сделано, чтобы забыть, как холодно внутри.

Софи двигалась по кухне легко — не потому, что ей было легко, а потому, что иначе нельзя. Она перестала существовать в себе — и целиком стала пространством вокруг гостьи. Столом. Чашкой. Ложкой. Она принялась выкладывать борщ в глиняные миски: сначала одну, потом себе — чуть меньше, чтоб не показаться жадной. Каждое её движение было отточено. На грани службы и… благоговения.

— Если хочешь, можешь нарезать хлеб, — проговорила она тихо, не поворачивая головы. — Он там, под полотенцем, в плетёной корзинке. Только аккуратно… корочка хрупкая.

И снова неуверенный взгляд — из-под ресниц. Она ожидала, что глаза Перри всё ещё на ней, и догадка подтвердилась. Темнее, чем ночь в лесу. Но с теплом — огненным, жгучим, тем самым, что не освещает, а прожигает.

Дом дышал. Дышал запахами, тёплым светом, древесным теплом, нежными отблесками пламени на медной поверхности самовара. Под потолком качались пучки шалфея и тимьяна. Где-то в углу, под тонким вышитым покрывалом, чуть шевельнулся клубок шерсти и спиц. Книга, лежащая на подоконнике, была раскрыта на странице, где описывалось устройство клумбы.

На печной лежанке — корзинка с сушёной календулой. У окна — кувшин с ромашками, чуть привядшими к вечеру. Весь дом казался живым, внимательным, будто сам подсказывал, как ему угодить. И Софи угождала. Каждым жестом.

— Тебе удобно? — спросила она вдруг, и в этом вопросе была не просто забота. Там было прощение. Будто она заранее прощала всё — если только гостье удобно.

Она села напротив, но не вплотную, а с тем самым пустым пространством между, что позволяет дышать, но не спасает. Ложка в её руке дрогнула, но попала в борщ — точно. Без капли.

— Я рада, что ты осталась, — выдохнула она, и в голосе было нечто вроде исповеди. — В доме... спокойнее, когда кто-то рядом. Особенно такой гость.

Смущённо улыбнулась. Как будто сказала слишком много. Как будто почти раскололась.

И замолчала, чтобы скрыться в незваном ужине. Но внутри всё уже знало: следующая её ложка будет как шаг по проволоке. И вкус у борща — как у спасения. Или у последней трапезы.

+2

14

– Конечно, удобно. Я и мечтать не смела о таком приеме.

Как у спасения.
Да, пожалуй. Отвлекаясь от видения, она вдруг подумала - после первой пары ложек - что теперь будет сложно.
История - абсолютно правдивая -  короче говоря, состояла в следующем: после того, как Четвертая Предвестница распробовала снежнинскую кухню (после короткой битвы с собой, здравым смыслом, говорящим, что настойка из закисшего хлеба и горячий свекольный салат вкусными быть не могут, и консервативными взглядами на сервировку), она игнорировала старания любого повара, который в ней не понимал. Могла различить несколько рецептов борща в зависимости от области, времени приготовления и настроения того, кто готовил.

Перри и не заметила, как борщ исчез из ее тарелки

Этот был определенно плодом любви. Кулинара к блюду, естественно: кости для бульона заботливо подпекли в духовке, морковку резали как будто бритвой, капусту по сезону молодую томили недолго, чтобы запах не перебил все остальное. Этому борщу можно было хвалебные гимны сочинять, но, что самое важное…
Самое важное было в том, что это - не видение. Здесь вот что угодно могло быть искусно наведенным мороком, иллюзией, красивой декорацией для сцены о девушке, живущей на окраине леса среди цветов и трав, но есть вещи, которые не подделать прежде всего потому, что подделывать их некогда и незачем.
Что бы ни скрывалось за этой маской, его смертоносные руки действительно умели вот это.

Казалось бы, думала Четвертая, куда уже дальше восхищаться.
Дразнит, что ли? Понимает, с чем играет, и рисуется - “все равно не заберешь”?
Да ну, глупости.

Хозяйка, тем временем, будто занавески в окне задернула: видно, испугалась. Маска стала непроницаемой и неживой. Слишком покорной, слишком мягкой, слишком картинкой. Будто добыча взяла вдруг и прикинулась мертвой, надеясь, что хищник потеряет интерес и бросит ее.
И могло бы сработать, но было уже поздно.
Не после этого ужина.

– Что-то ты плохо ешь, хозяйка, - насмешливо сказала Перри, подвигая ей ближе нарезанный хлеб. Хлеб, к слову, тоже… ай, да бездна с ним, если на секунду вернуться к обычному скепсису, который и тут не помогал, то на эту вот секунду казалось, что под всеми слоями интереса и желаний лежит одно, банальное, но очень сильное: похитить (его) и приковать на кухне навечно. Осталось решить, на какой.
Нет, точно не в посольстве, обойдутся. Не заслужили.

Она протянула руку, черную, в странных угловатых линиях, будто забыла снять перчатки - протянула и смахнула крошку хлеба там, где линия губ Софи вдруг становилась слишком жесткой, почти незаметно для тех, кто не имеет привычки смотреть.

– Не беспокойся, – Четвертая говорила негромко, намеренно глядя поверх ее головы, потому что
…смотреть в мои глаза - дурной совет, кто знает, что ты можешь там увидеть?..
– Я уже могу позволить себе не причинять зла тому, кто приютил меня по доброй воле. Я вижу тебя, кем бы ты ни был. Я не буду спрашивать.
Потом, если…
Когда они снова встретятся.

Отредактировано Arlecchino (2025-07-16 16:01:29)

+1

15

Рука Перри коснулась её лица — осторожно, как хозяйка смахивает крошку со скатерти после ужина. Почти нежно. Почти бережно.
Тело отозвалось покорно, привычным жестом лёгкого вздрагивания и неуверенного смущения: плечи чуть повело назад, будто хотела было извиниться, но так и осталась на месте. Лишь взгляд погас, а улыбка смягчилась до болезненного спокойствия.

А внутри… внутри снова было только он, в клети из рёбер, в перевязи из ливера.
Святослав, с которого будто медленно снимали кожу — не лезвием, нет, пальцами, ладонью, с добротой. Вот это было самое страшное. Не боль. Добро.
Когда тебя не разоблачают, а гладят.
Когда не спрашивают: «кто ты?», но смотрят — и знают.
Когда не пытаются унизить, но жалеют.

И всё это — омерзительно. Не потому, что ложь. А потому, что вдруг становится правдой. Потому что Софи не притворялась сейчас: она действительно слабела. Она чувствовала себя мягче, теплее, ниже — как девочка, которую гладят по щеке, не разглядев, что внутри неё скользит змея.

«Я вижу тебя, кем бы ты ни был».

Он не поднял глаз. Просто выдохнул.

Печка потрескивала, запах чеснока и укропа будто обволакивал разум. Но даже густой пар с чесночной корочкой не перебивал этого ледяного: ты пойман. Ты под светом.
Он знал, что сейчас лицо Софи — как будто резное, фарфоровое, из тех, что рисуют на коробках конфет. Она была нежной. Она была очаровательной.
Она была его.
И он — мерзок.

— Я… — голос сорвался, но тут же вновь обрёл мягкую высоту, привычную, чуть взволнованную, почти кокетливую, — просто стараюсь не есть много по вечерам. Жалкий заложник этого тела, как говорится…

Она усмехнулась тихо, не поднимая глаз, будто сама смутилась сказанному, и добавила, ломая хлеб — точно в нужной пропорции:

— Не хочу набрать лишнего. Всё ведь на лице видно.

Слова были почти правдой. Потому что это была правда.
Потому что Святослав и не врал. Не было лжи в этом изломе, в этой покорности. Не нужно было её придумывать.

Он вспомнил Учителя.

Того, кто впервые вымыл его и обрил, одел в лучшее, и, отстранившись, сказал:

— Самое ценное в тебе — твоё лицо и тело. Оно будет любым, каким я захочу. Ты сам — ничего.
Потом взял за руки. Сильно. И добавил, не отпуская:
— Вот эти… ещё хуже. Немощные. Неумилые. Набирайся силы, но держи их тонкими. Даже если ты с ними пирог печёшь.

И вот теперь эти руки держали хлеб. Эти руки мешали тесто. Эти руки варили борщ — так, как никто больше.
А значит, это не был обман.
Значит, даже он — урод, шпион, шлюха, убийца — может быть по-настоящему этим.
И это было отвратительно.

— Но борщ… борщ чудесный, — прошептала Софи, отрывая краюшку хлеба, — Я сама его готовила, но вкус… иногда выходит иначе, чем ты думаешь, когда варишь.

Она сказала это мягко, с тёплой ноткой, как извинение за слишком хороший ужин.
И всё это — потому что нужно было спрятаться.
Потому что нельзя, чтобы она — Перри — увидела, что там внутри.

Софи поднялась. Медленно, как поднимаются те, кто не уверен, не пошатнётся ли от жара в груди. Движения её были лёгкими, будто шелковыми, платок сполз с плеч, и она торопливо поправила его.
Она не оглядывалась. Но всё чувствовала.

Подошла к плите, открыла крышку чайника — тот зашипел, выпуская запах чабреца и мяты. Самовар пел низко и ровно. Из-за плиты тянуло жаром, а на подоконнике в бутылках отливали цветы в вечернем свете.

— Я… сейчас чайник поставлю, — проговорила она, будто бы вслух себе, чтобы не слышать биение сердца, — Или… ты хочешь чего-то другого?

Внутри стоял крик, истеричный, тонкий, вырывающийся из груди:
Уходи! Прочь! Не трогай! Не смотри! Не говори, что знаешь!

А снаружи — была Софи.
Трепетная. Послушная.
Девушка, которую гладят — и которой можно верить.
Потому что иначе... иначе придётся признать, что всё это — и вправду он.
И это будет хуже пыток. Хуже арены. Хуже даже правды.

+2


Вы здесь » Genshin Impact: Сказания Тейвата » Эпизоды настоящего » [10.08.500] Тем летом ничего необычного в Спрингвэйле не произошло...


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно