Путь через недра по следам Вестника Бездны, называющего себя Скорбящий Иней, не раз выводил в обширные нерукотворные залы. Ощерившиеся зубами сталактитов и сталагмитов, с выглаженными водой куполами, с оплывшими колоннами, они казались произведением самого первого архитектора; ещё не обременённого рассуждениями об эргономике, удобстве, пропорциях и концепции. Была в них и своя особая красота, завораживающая Кави настолько, что всё время коротких отдыхов он изучал эти постройки, что останутся неизменными многие и многие тысячелетия.
Последняя из пещер распахивалась неожиданно широко. Кави задрал голову, почти уверенный в том, что увидит звёздное небо, хотя воздух здесь не нёс и намёка на свободу. То, что он увидел, заставило его забыть о звёздах.
В вышине, способной уместить пятисотлетнее дерево, отчётливо виднелись прямые очертания человеческих строений. Присмотревшись ещё, Кави споткнулся, не заметив изменившийся уклон тропы, но успел заметить, что башня вырастает из потолка так, будто жители её перемещались по нему как по земле. Поднимаясь, он закашлился, но поспешил дальше, не желая ловить на себе ещё один пробирающий до глубины души взгляд строгого Вестника.
Собственная судьба Кави до сих пор была ему не ясна. Весь его опыт говорил, что встреча с чудовищем Бездны должна окончиться безнадежным сражением: в одиночку, в темноте ничем не лучше самой Бездны (по представлениям человека, никогда не заглядывавшего глубже подземелий дешретских дворцов), противопоставить своё оружие враждебным силам он мог разве что на потеху последним. И даже если он смог бы отбиться, то как найдёт выход из-под земли?
Но размышлял об этом Кави достаточно равнодушно. Он бы хотел любить жизнь так, как знал любовь к жизни. Любить, стремиться к жизни, бороться за жизнь до последнего вздоха.
Кави вздохнул и закашлялся.
Ну да, он будет драться за жизнь. Но почему-то должного трепета это намерение в него не вселяло. Должно было, и Кави обшаривал все уголки души в поисках того огня, что позволит ему хотя бы испугаться, но он поднимался всё выше за Скорбящим Инеем, обходил смердящие опасностью лужи и ободрял Мехрака.
Когда верхушка башни оказалась под ногами, проводник указал Кавеху в сторону и приказал дожидаться там. Памятуя о монстрах Бездны, которых они миновали по дороге сюда, и о неизвестном их количестве дальше, Кави повиновался без мысли бежать, но замер у входа в каменный карман, после простора внешней пещеры казавшийся донельзя тесным.
На соломенных подстилках тут и там лежали хиличурлы. Первая мысль была о том, что амир воинства Бездны не счёл его достойным собственноручной расправы, и отправил на потеху этим существам, без оружия и возможности защититься. Но мысль угасла, не успев вызвать никакого чувства. Хиличурлы остались безучастны к появлению чужака, и Кави приблизился. Они дышали, точно в глубоком сне, но не пошевелились даже когда Кавех снова закашлялся, тяжело и натужно.
Может, и ему стоило разместиться здесь, да забыться? Чудища, которыми пугали детей, выглядели сейчас такими… мирными.
Кави присел у костра и, задумавшись о странных поворотах судьбы, уставился в огонь.

Тепло костра бойко хваталось за руки Кавеха, прогревало до настоящего жара ткань штанов и рубахи, забиралось под кожу, но заледеневшего нутра так и не достигало. Бесчувственность, неподвластная даже страху смерти, поглощала тепло как доисторический лёд Драконьего хребта, не проявляя никаких признаков оттепели.
Может быть, и к лучшему, что он не вынесет застывшее острыми кристаллами разочарование на поверхность, не принесёт его к людям, и друзья никогда не увидят его таким? Не запомнят ничего, кроме его безупречных масок энтузиазма и веселья, его искренних подношений красоты и восхищения. Единственные, кому это когда-то было нужно.
Мрачные мысли ему немного успокоения. Да и кашель отступил, не посмев больше тревожить стоячий воздух пещеры. Не потревожила его и она, собравшаяся из теней и отблесков глубинных руд, двигавшаяся бесшумно как сараб — дрожащий танец иллюзий над раскалёнными песками. Графичный росчерк запястий на темноте платья и мягкий овал лица Кави разглядывал дольше, чем было бы прилично, но сила её юной красоты и царственности поколебала его застывшую душу. Пальцы дрогнули без возможности ухватить образ и отдать его камню, цвету, росчерку чернил. И лишь когда рябь потрясения улеглась, он отвёл нескромный взгляд.
Должно было бы вскочить и по всем правилам поклониться той, кого Скорбящий Иней называл Её Высочеством — он никогда не описывал её, но Кави с первого взгляда понял, что это именно Она, — но принцесса не дала о себе знать у входа, и теперь, когда они уже сидят, суета будет более неприличной, чем честный ответ без церемоний.
— Ничего, владычица изнанки, чей лик затмевает луну троекратно. Огонь обращает в пепел то, до чего доберётся, уравнивает в ценности восточный шёлк и рубище нищего, обрывок базарной обёртки и бесценную рукопись. Всего и остаётся, что безжизненный остывающий прах.
Обёрнутый вовнутрь взгляд архитектора прояснился, добравшись до источенного тревогами и несчастьями фундамента, всё ещё стоявшего на монолите убеждений и веры. Даже если жизнь раз за разом утверждала, что вера его никому не нужна, другого себя Кави не видел.
— Позже, много позже ветер унесёт прах и удобрит почву, на которой прорастут новые поколения. Может быть, их судьба будет подходить ко времени лучше ключа к замку.
Уместно было бы спросить о собственной участи, но Кави понял, что ему не так уж небезразлично знать заранее о себе.
— Что ждёт их? — вместо этого спросил архитектор, взглядом указывая на спящих монстров, таких тихих и мирных во сне. Точно переживший многодневную бурю дом под очистившимся звёздным небом.

В манерах, унаследованных от отца, отца его отца и длинной цепи велеречивых прародителей, Кави расстилал тканые золотом полотна слов перед каждым, кто не требовал от него научной точности или хлёсткой лаконичности. Принцесса чудовищ была иной. Там, где архитектор сложил сотню слов, ей хватило короткого жеста, чтобы уравновесить их.
Чешуйчатый пузырь в горле раздулся, сочась свежим глотком разрушающего яда: даже звуки его тратились впустую, стоили разве что короткого взгляда да снисходительной оценки.
Кави сглотнул, закашлялся и обернулся к спящему хиличурлу. Мало кому в Тейвате приходило в голову изучать дикарей. Аль-Хайтам мог изъясняться на их языке в той мере, в которой его передали людям натуралист Маркус и его редкие последователи, но по собственной воле вряд ли сунулся бы к их круглым примитивным хижинам. В прогулках по лесам Кави и хиличурлы предпочитали друг друга избегать, как будто само собой разумелось, что близкий контакт обязательно закончится нападением. Но теперь он мог в деталях рассмотреть дряблость почти чёрной кожи, перетянутой заскорузлыми тряпками, свалявшуюся гриву; услышать мирное, но какое-то болезненно-слабое дыхание.
— Я не понимаю, вот что за слово будет вернее всего, светлая госпожа, — произнёс архитектор, не отводя взгляда от узора на маске хиличурла, свернувшегося в позе младенца с другой стороны костра. Впрочем, ему эти знаки говорили не больше, чем форма облаков в полдень. — Они не похожи на тех, кто истерзан голодом и долгим плутанием по паутине подземных путей. И ещё меньше похожи на тех, кого не везёт встречать неподготовленным искателям приключений на нехоженых дорогах поверхности. Это твои подданные усыпили их?
Иногда смешных издали и устрашающих вблизи магов Бездны замечали дохорные в лагерях хиличурлов. Как фонтейнские дирижёры они царили над дикими плясками у костров. Кто знает, может, потом их магия вела хиличурлов сюда?
Но тогда почему Принцесса обратилась в мрамор и лёд, лишь позволив себе облечь в слова возможность… неясную, но даже опустевший Кави чувствовал слова достаточно чутко. Так не говорят о жертвоприношении и нечестивых опытах над живыми существами.
Разделит ли он сам судьбу этих существ, если останется?
Кави дал своей душе время, чтобы отозваться хоть чем-нибудь. Ужасом. Болью. Тоской.
— Мне всё равно некуда идти, жемчужная Принцесса.
Он не уточнил причин. Никто не позволял ему уйти, хотя вопрос Её Высочества как будто бы предполагал возможность. У него не было ни малейшего представления как выбраться из мрачного лабиринта подземелий. У него не было никого по-настоящему его ждущего там, где светило пылкое сумерское солнце.
В конце концов сам Кави не был уверен, не верны ли все три.
Зато был уверен, что беспокойство за беззащитных существ — единственное, что стоило хоть бы и крохотного огонька в его груди.