Грозовые тучи висели низко, и сумерки от этого делались темнее, чем им положено в это время. Трепетали от ветра огни на причале, этот же ветер, неспособный очистить небо, злился и задевал ладонью волны, бросая соленую водяную пыль в лица всем — и ожидающим, и новоприбывшим. Все это выглядело так, будто несло на себе неистребимое, хоть и не сразу заметное фиолетовое сияние того оттенка, от которого в виске засела тоже не слишком заметная - пока - игла. Перуэр едва пошевелилась, когда корабль отерся бортом о причал: еще недавно она бы вздрогнула, но теперь уже знала, что это просто излишняя бравада команды и капитана: посмотрите, как мы можем, как управляем этим - штукой, состоящей из несчитанного количества дерева и металла, из сложной системы парусов.
Хвастовство, рассчитанное на тех, кто может понять.
Они, вероятно, даже не представляли себе, кто здесь сильнее всех впечатлен.
И особенно - впечатлен тем, что вообще может быть впечатлен.
После того, как Перуэр умерла, она мало чему удивлялась.
Никто из ее однокурсников, доживших до этого возраста — и которых она упокоила своими руками — не боялся смерти. Они видели смерть каждый день и ждали ее каждую минуту, смерть ходила рядом по красивому саду Матери среди розовых кустов, обедала с ними за одним столом, таилась в складках простыней и держала твою руку на уроках танцев — потому что это мог быть любой из них в любой момент. Ты никогда не знаешь, что придет Матери в голову, чем она будет недовольна, или как ее недовольство войдет в голову твоего соседа по спальне.
Та, чьей смерти — единственной — боялась Перуэр, уже умерла. Потом умерла та, кто был этому виной. А потом и сама она тоже, осталось это только формально подтвердить, но вместо казни, которую она ждала, как некоторые ждут освобождения (возможно, из-под завала), ей принесли еще одну гранитную плиту на голову, красивый мундир вместе с должностью и неблагую весть сверху.
Она сказала себе “таким будет мое наказание”, приняла свои обязанности со всей серьезностью человека, у которого ничего не осталось, кроме долга, и который ничего не хочет, кроме как сидеть неподвижно и смотреть на пляшущие в небе разноцветные огни, но мир оказался коварен.
Мир оказался полон других чудес. Бескрайних снежных полей, темных волн, кофе, других людей (очень забавный объект для наблюдения). Еще были корабли. Возможность просто ходить, где вздумается. Ледяные шпили столицы.
И, конечно… начальница.
Клерви, думала она, сочиняла бы уже сотый по счету сонет - у нее всегда находились слова, чтобы рассказать миру о чудесах. Перуэр просто думала, что никогда не встречала настолько красивых людей, и вряд ли еще когда-нибудь встретит, к счастью, владение собой было для нее не только талантом, но и необходимым условием выживания, поэтому она не замирала, глядя на Восьмую, и не менялась в лице.
Просто исполняла долг. Уверенно занимала место за правым плечом (потому что за левым в воздухе висел катализатор), подавала документы до того, как Сеньора протянет руку, запомнила ее расписание в первые два дня, а потом научилась каменным тоном напоминать о нем, одновременно подсовывая кофе/ликер/доклады агентов/”я сделала перевод”/”ужин в восемь”. Примерила манеры очаровательного фонтейнского юноши с поправкой на то, что наблюдала в Заполярном дворце.
Это было очень важно.
Когда ты уже мертва, нужно иметь веский повод, чтобы двигаться и говорить - и вот он нашелся. Сейчас поднимется из каюты.
Перуэр поймала на палец соленую каплю, выпрямляясь и закладывая свободную руку за спину в ожидании Восьмой. Сдула с носа надоедливую прядь.
Прекрасной Леди не нужна стража. Ни местная, ни своя, но таков протокол, поэтому первая пара агентов встала с двух сторон от трапа, потом спустилась вторая и остановилась через десять шагов — и так до самой делегации встречающих, когда знамя Снежной взметнулось на мачте взамен спущенного паруса.
Отредактировано Arlecchino (Сегодня 15:49:41)
