В затаившей дыхание темноте подземелий Сумеру, там, где своды пронзает гниющий свет фосфоресцирующих мхов, а стены дышат влажным холодом вечной ночи, её поступь была неслышной. Тьма здесь была иной — не простой пустотой, но тканью, сотканной из воспоминаний и лжи, из слёз и проклятий, оставленных теми, кто осмелился спуститься слишком глубоко. Люмин шла сквозь эту тьму, как серая лилия сквозь бурю: неторопливо, точно, без тени сомнения.
«Плетение Судьбы» близилось к своему завершению — цепь судеб была почти сомкнута, и оставался лишь последний узел, последний глаз, вырванный из орбиты прадавнего автоматона. Всё остальное уже совершено. Душа Кариберта, с которой Орден заключил немыслимую сделку, разверзла ворота в память самого Дайнслейфа. Предатель, некогда столь несокрушимый, оказался уязвим перед самим собой. Хранитель Ветви, терзаемый фантасмагориями собственной вины, теперь был неспособен сокрыть от них то, что столь долго хранил. Имя... путь... местонахождение Ока.
Но из всех путей к завершению ритуала только один был разумен — путь Люмин. Не из гордыни, но из хладной, бесстрастной логики. Любое иное решение — смерть. Её Вестник, Раал, осознал это, хоть и встречал её решение взглядом, в котором сдерживалась буря. Его голос был ровен, как гладь замёрзшего пруда:
— Вы не обязаны делать этого. Позвольте мне. Позвольте нам.
Люмин обернулась к нему. Её глаза были бездонны, цвета меркнущего золота, в котором угас закат.
— Ты помнишь Разлом, Раал? — её голос звучал как шелест изысканного шёлка, сотканного для похорон королей. — Ты и Уэргу не смогли даже задержать его. А ведь тогда он ещё не вспомнил свою боль. Сейчас же, став её орудием, он разит быстрее мысли и хладнее правды.
Она подошла ближе, возложив ладонь на его перчатку.
— Жертва, принесённая в бесплодной брани, — не акт доблести, но глупость, коей я не потерплю. Останься. Присматривай за нитями. Их скольжение под кожей может вестись и без меня.
Раал молчал. Он знал — её решения не изменить.
В Лунной Спирали воздух был иным — прозрачным, как стёкла застывшего времени. Арсенал, сокрытый в сердце Ордена, напоминал мавзолей героев. Здесь витали запахи чёрного дерева, масел и старых заклятий. Каждый клинок — реликвия, хранившая в себе отзвуки клятв, сражений и песен, забытых всеми, кроме неё.
Люмин двигалась вдоль рядов, как куратор безмолвной галереи. Её пальцы скользили по эфесам: холод стали отвечал ей, узнавая хозяйку. Руки её были тонки, словно изваяны из слоновой кости, но в каждом движении сквозила точность и внутренняя сила. Один за другим она перебирала клинки: из морской соли, закалённый в крови демонов, выкованный из фрагмента павшей звезды… И всё же — ни один из них не пел.
Она остановилась у дальнего постамента. Тот меч был не таким. Не как остальные.
Его клинок, спрятанный в простой, лишённой орнамента ножне, не стремился заявить о себе. И в этом — было величие. Рукоять — полумесяцем, знаком вечного возвращения, безмолвно призвала её ладонь. Она сняла меч и на мгновение закрыла глаза. Сталь, с которой она ступила в этот мир, отозвалась тихим, почти ласковым гулом, как если бы узнала её, единственную.
— Ты всё ещё помнишь, не так ли?.. — прошептала Люмин, едва слышно, едва ли не самой себе.
Взмах — пробный, лёгкий, как вдох. Лезвие разрезало воздух без усилия. Этот клинок не имел имени, как не имеет имени лезвие луны, пронзающее ночной свод. Но он был её.
И только он мог рассечь тьму, что звалась Сумеречным Клинком.
Сумерки в подземельях сгущались. Холод становился реальнее дыхания. Люмин вышла из арсенала, и тень от её фигуры, вытянутая свечением алхимических ламп, змеилась по каменному полу, точно живое предзнаменование.
Предстояло встретиться с тем, кого мир называет Предателем. С тем, чью боль понимала она лучше, чем кто-либо. Но сейчас, среди пыльных костей древности и эхом стонущих сводов, не было места ни жалости, ни памяти.
Лишь клинок и цель.
Коридор, из которого вышла Люмин, поглотил за спиной её силуэт, оставив в забвении запах пыли, затхлости и нерастраченной магии. С каждым шагом она становилась частью зала, как будто сама была продолжением его архитектуры — статная, строгая, прекрасная в своей холодной невозмутимости. Камень под ногами отзывался глухим эхом, словно всё это место затаило дыхание, ощущая приближение неизбежного.
Она остановилась у края света, отбрасывая тонкую тень на разбитую мозаичную кладку. Зал был пуст и гулок, как сердце без надежды, но в его центре — фигура. Одинокая, словно скала среди мёртвого моря. Люмин молча всмотрелась в него.
Он был там.
Но удивительно было другое: она пришла одна. Без криков чудовищ, без хрипов испорченных тел, без чёрной поступи Вестников. Тишина была её свитой. И само её присутствие — приговором.
Свет скользнул по золотой оправе её глаз, когда она перевела взгляд в сторону, вверх — на боковую галерею. Там, в глубине тайного прохода, ещё недавно исчез тот, кто был всем, кто, как дитя, поверил словам из чужих уст. Лёгкая дрожь прошла по ресницам, почти незаметная. В груди было пусто. И это было страшнее боли.
Когда она вновь посмотрела перед собой, в лице её не дрогнуло ничего. Только тонкая, как скальпель, усмешка тронула уголок рта — едва ли не вежливая, едва ли не печальная.
— Знал... — её голос упал в зал, как капля чёрного воска в чашу воды. — Знал ли ты, что единственный способ встретиться со мной — это пасть?
Она сделала шаг вперёд. Плащ едва заметно повёлся за её движением.
— И скажи мне, Хранитель, — продолжила она, всё ещё сдержанно, будто в ней жила только вежливость, а не ярость. — Было ли частью твоего плана... обмануть моего брата?
Никакого ответа она не ждала. Её вопрос был клинком.
И в следующий миг — движение. Ни предупреждения, ни замаха — только чистая, сверкающая решимость. Люмин сорвалась с места, как стрела, вылетевшая из тетивы судьбы. Один шаг — и в воздухе вспыхнул след. Её меч, сияющий пока ещё чистым золотом, вырвался вперёд и нанёс первый удар — быстрый, точный, неотвратимый. Он не нёс угроз — только завершение.
Ловушка захлопнулась.
