[nick] [/nick][status] [/status][icon]https://i.imgur.com/UeSDYEF.png[/icon][sign] [/sign][lz] [/lz][mus] [/mus]
Кукла очень хорошо знает, как звучат люди. Дрожь их голоса от эмоций, как он истончается от горя, повышается от гнева или затихает от страха. Шум их дыхания, когда слабые смертные тела пресекают свой жалкий предел и начинают уставать. Шорох их плоти, рассекаемой лезвием клинка. Последняя вообще звучит очень по-разному в зависимости от места разреза и его исполнения; уж вовсе иначе человеческое тело звучит, если просто сжать его пальцами, рассекая волокна плоти грубой силой. И даже кости, ломаясь, всегда делают это с разным звуком, и совершенно непохоже друг на друга кричат те, кто испытывает на себе все эти муки. Каждый раз соприкасаться со смертными в их смехотворных слабостях было интересно и никогда не надоедало именно из-за этого непостоянства.
Почти всё это кукла испытывает на себе в тот миг, когда человеческие руки хватают его поперёк туловища и тянут, отрывая от колоссального тела Вечного владыки сокровенной мудрости. И тогда он — или не он уже? — слышит столь явно и чётко, как и всегда, этот тихий шуршащий и болезненный звук. Именно так и рвётся плоть, и в этот миг он чувствует боль, которую фарфоровое и металлическое тело чувствовать не должно.
«Я забрал Сердце Бога, и тебя тоже заберу», — расплывается голос человека по памяти, как круги на воде, и дробится тысячью смыслов и значений. Зачем заберёт? Что будет делать дальше? Какой в этом смысл?
«Или так, или тебе придётся меня убить», — рябью смазанной множится голос и образ смертного, который кукла помнит так хорошо, как не хочет. Помнит эту упрямую решимость и холодный взгляд, помнит, как билось его сердце, ровно и спокойно, несмотря ни на что. Помнит и как это было больно.
Проигрывать. Падать. Опять, опять, опять!
Может быть это похоже на сон, но хочется верить, что это была, наконец, долгожданная смерть. Говорят же люди, что сон и смерть как брат с сестрой схожи между собою, так почему же ему нельзя выбрать себе спутника? Почему нельзя просто бросить все эти бессмысленные, ненужные попытки, почему не оставить этот смехотворный мир с его идиотским сюжетом и уйти, чтобы не было так мучительно больно за все эти годы... чего?
Даже злиться на себя получается с трудом, потому что это так жалко и бессмысленно, что уже наплевать.
Голос человека не звучит злостью, страхом или горем. Голос человека ровный и спокойный, такой безупречный в своей стерильности, что хочется запретить ему быть таким, потому что только божествам дозволено быть настолько идеальными. Движения человека не обнажают его слабости и пороки, коих у него — кукла знает точно — больше, чем песчинок в пустыне. Человек собран, уверен. Не дóлжно смертному быть таким, не надлежит ему представать в виде таком перед богом!..
Каждое слово его раздаётся внутри болью. Каждый звук побуждает внутри гнев. Отчего же рука не поднялась, почему же дыхание человека не было пресечено? Неужели взгляда достаточно, чтобы остановить божественную кару?
Кукла думает мимолётно, что ему знаком этот холодный и полный принципиальной упёртости взгляд, но не может сказать, сколь сильно злит его это, и что именно эту злость рождает: неприятное воспоминание о прошлом? Сам человек? Или тот факт, что всё это снова всплыло в памяти?
И проклятая память, в которой хранится всё то, что он так желал бы забыть, с иронией и наслаждением истинного садиста продолжает проявлять события прошлого: тут стоило бы сказать, что кукла не помнит, когда его на руках в последний раз носили люди, только вот это, увы, ложь. Он помнит. И вовсе этому не рад, как и осознанию того, что не может двигаться совсем.
«Они говорили мне, что я не смогу разорвать свою связь с механическим телом, когда синхронизируюсь, и навсегда останусь там», — думает кукла, безвольно уронив голову к человеческому плечу и не ведая, куда его несут и зачем. — «Поэтому я в таком унизительном состоянии. Вероятно, навсегда. Вот уж и правда, лучше бы умер, чем терпеть такое существование».
Предаваться саморазрушающим и упадническим мыслям мешало что-то, постоянно гудящее на фоне, назойливо и безостановочно, раздражающе и одновременно с тем очень знакомо. Это было почти механическое, строго упорядоченное и ужасающе быстрое течение мыслей человека, за ходом которых было тяжело уследить, потому что он думал сразу о многом и в такой манере, как обычные смертные не делали.
«Это из-за того, что он держит меня, а мои божественные силы до сих пор при мне», — понимает кукла. — «Могла бы моя голова заболеть — я бы едва ли страдал от унижения сильнее, чем сейчас, но ещё бы у меня болела голова от этого шума».
Тем не менее он затихает и концентрируется, чтобы понять хоть немного человеческий ход мыслей. Разбираться в этом потоке сознания — как плыть против течения в горной реке, но у куклы понемногу получается. Все мысли смертного сходятся на том, что необходимо покинуть Сумеру и найти безопасное укрытие, и сделать это он намеревается в ближайшие пятнадцать минут, пока его не нашла Буер или кто-то ещё.
Смешно.
«Ты меня слышишь?» — доносится издалека голос человека, хотя он был непозволительно близко. — «Ты в сознании? Можешь перенести нас ближе к Ли Юэ?»
Стало ещё смешнее, но изобретательной наглости у смертного не отнять. Однако, это был даже не финал.
«Если можешь — сделай это сейчас, чтобы я не терял время и начал продумывать другой план. Времени мало, а тормозить меня не в твоих интересах».
Кукла полагает, что может. И ударить человека током тоже может. Даже насмерть. И, наверное, что-нибудь ещё простенькое в состоянии сделать, что не требует движения бесполезного теперь тела, ставшего не более чем фарфоровым вторсырьём. Поразмыслив чуть-чуть, он всё-таки соглашается сделать то, что смертный просит.
Возможно потому, что боги милостливы к своим последователям?
Докуда дотянулась угасающая от потери синхронизации с великим знанием сила, там и появились двое: человек и бог. И чем дальше вёл историю человек, тем более абсурдной она становилась. Кукла, как сторонний наблюдатель, апатично, словно и не являясь частью происходящего, наблюдает за тем, как его куда-то зачем-то несут, о чём-то договариваются и что-то врут другим людям, явно полагая, что он без сознания. Или вовсе мёртв.
Лучше бы был мёртв.
Эта даже не мысль, а скорее настроение, волна, нота в существовании сопровождала куклу до самого дома той смертной, что нехотя вызвалась помогать. Она была смешна, как и её крохотная свита, в своей странной позе: протяну тебе руку помощи, но ты будешь виноват в этом. Разве же сострадание и отзывчивость в сердцах людей не должны быть бескорыстными и не требовать ничего взамен? Он уверен, что помнит правильно, как это делается.
Лучше бы забыл и умер уже, наконец.
Человек тому противился изо всех своих крохотных смертных сил, и оставалось только против воли удивляться, откуда их столько? Он должен был уже трижды умереть, если уж не от рук гневного божества, то от банального истощения. У него же обычное тело, обычный для человека запас сил, что уже должны давно закончиться.
И отчего же на это не всё равно? Даже не злит уже эта упёртость. Кукла с не меньшим удивлением ловит себя на мысли, что... беспокоится за человека, который прямо сейчас пытается вскрыть его оболочку. У него и правда в руке Сердце Бога, а ещё он точно знает, что делает и как именно нужно пользоваться его защитным механизмом... откуда?
Человеческие мысли в собственном сознании текут столь сильным потоком, что это становится не просто раздражающе, а невыносимо, словно у музыки вдвое увеличилась громкость, и она начала забивать собственные мысли.
— Руки убери, — требует кукла и тут же осознаёт, что может это сказать не про себя, передавая сообщение телепатически, как планировал изначально, а вслух. Это всё заслуга гнозиса, запитавшего его тело вновь?
Пришедшая в себя кукла остаётся сидеть на кровати, поперёк которой упал без чувств человек — смертельно уставший, но, безо всякой на то причины, невероятно счастливо улыбающийся. Какое-то время ничего больше не происходит, и всё погружается в неподвижное молчание. Кукла смотрит на человека и понимает, что он заснул, не справившись с напряжением последних дней. Видимо, его отпустило осознание того, что работа выполнена, и больше он держаться просто не смог.
И в тот момент, когда он протягивает руку к перемазанному кровью лицу смертного, ещё даже не понимая толком, зачем этот жест, дверь распахивается, и в комнату входит новое лицо этой сцены, разом ломая весь момент тихого уединения бога с последователем.
И божество раздражённо цокает языком, закатывая глаза. Вот же она невовремя.
Требует объясниться. Интересно даже, что именно хочет услышать? В груди всколыхнулась целая прорва эмоций, помимо первоначального раздражения: горькое, ироничное веселье и отчуждённый расчёт. Прежде чем ответить что-либо, кукла сначала спрашивает себя, а нужно ли отвечать? И если да, то что?
Его сюда притащили без его воли на это, но... он снова смотрит на спящего человека, что улыбался так умиротворённо и счастливо после всех тех бед и страданий, что были вывалены на его голову. Его было жаль, как бы странно это ни звучало. Было жаль может быть не самого смертного, а тех усилий, что он приложил в попытке следовать своей безумной недосягаемой цели?
Сердце Бога в груди было как будто тёплым, и кукле казалось, что он ещё чувствует прикосновение человека изнутри себя. Это было и мерзко, и удивительно, и воодушевляюще, и как-то ещё. Это было одновременно тем, чего хотелось и нет. И, так или иначе, это было уже свершившимся фактом: они вдвоём здесь, вопреки всему.
— Объяснить? Тебе? Пф, — фыркнув, кукла убирает руку, так и не коснувшись человека, и поднимается с кровати, не глядя на женщину. — Хорошо, вот тебе объяснение: будь на то моя воля, ты уже была бы мертва, как и тот человечек за дверью, который думает, что хорошо спрятался.
Вместо того чтобы играть со смертной в гляделки, угрожать ей ещё или заметить мимоходом, что её жалкое оружие не сработает против бога, он осторожно поднимает своего последователя с пола и укладывает на кровать полностью. Кукла знает, что у людей от неправильного сна потом долго болит их дурацкое, несовершенное смертное тело.
— Ты говоришь о гостеприимстве и вламываешься в комнату без стука, — кукла наконец оборачивается на женщину, не меняя своего высокомерного тона и холодного взгляда. — Чтобы что? Разбудить его? Полюбоваться на меня без одежды? Низкое создание.
Так и быть. Если человек... если Сиканоин так много сделал, чтобы все события сошлись в этой точке и именно в этой трактовке, он не будет топтать плоды его усилий. Пока что не будет. Безумие детектива что сад с цветами — можно остаться и полюбоваться ещё немного.
— Сама объяснись передо мной или скройся с глаз. И изволь быть тише, чтобы не разбудить Сиканоина.
Отредактировано Raiden Rei (2025-04-19 18:17:09)