Тьма, рождённая Бездной, постепенно рассеивалась, открывая взору прекрасный образ. Из портала, сотканного из ночных кошмаров, явилась Принцесса Бездны. Её одеяние, чёрное, как траур, развевалось на невидимом ветру, а бледное лицо, обрамлённое золотыми локонами, хранило печать вечной меланхолии. Взгляд, лишённый всякого выражения, холодно окинул новый, чуждый ей мир.

Остров Цуруми встретил её густым молочно-белым туманом, стелившимся по земле, словно саван. Он был пропитан запахом сырости, гниющих водорослей и древней печали. Тишина, нарушаемая лишь приглушённым шумом волн, давила на сознание, но Люмин, казалось, не замечала этого. Она привыкла к безмолвию Бездны, к её гнетущей пустоте.

Принцесса двинулась вперёд, ступая по влажной, покрытой мхом земле. Её поступь была невесомой, словно она не шла, а скользила над поверхностью. Туман послушно расступался перед ней, открывая взору призрачные очертания деревьев, изломанные скалы и руины давно забытых строений.

Вокруг витали призраки — бледные тени, застрявшие между мирами. Они безмолвно наблюдали за Люмин, их пустые глазницы отражали холодный свет, исходящий от её фигуры. Некоторые протягивали к ней призрачные руки, словно моля о чём-то, но она не обращала на них внимания. Её сердце сегодня не таило в себе жалости до людского.

— Куда ты идёшь, дитя Бездны? — прошелестел чей-то голос, сотканный из тумана и отчаяния.

Люмин не остановилась, не удостоив призрака ответом. Её путь лежал дальше, к южному берегу, где, словно маяк, мерцала незримая сила.

Она продолжала свой путь, её шаги отмеряли время, неумолимо приближая к цели. Принцесса шла на юг, к тому месту, где, по её ощущениям, обитал волк. Не простой зверь, нет. Этот волк был воплощением древней ярости, пропитанной скверной Бездны.

По мере приближения к берегу туман становился плотнее, а призраки — настойчивее. Они окружили Люмин, их шёпот сливался в единый гул, полный боли и сожаления.

— Остановись! — взывали они. — Не ходи туда! Там смерть и безумие!

Люмин не замедлила шага. Она шла сквозь них, словно сквозь воду, не замечая ни их мольбы, ни их проклятий. Она не была здесь ради спасения или сострадания. Её целью было найти волка, ощутить на себе его гнев и, возможно, найти в этом свою погибель — обернувшуюся формой новых уз.

Наконец, сквозь пелену тумана проступили очертания берега. Чёрные скалы, изъеденные временем и солёными ветрами, обрывались в пенящееся море. Волны с глухим рокотом разбивались о камни, поднимая в воздух облака брызг. Но её внимание было приковано не к морю, а к тёмному провалу в скале, что зиял неподалёку. Оттуда веяло холодом Бездны, и чувствовалась мощь, способная сокрушить целый мир. Люмин направилась к низине.

Люмин, оставив позади себя призрачные шёпоты и мольбы, спустилась по осыпающемуся склону к узкой полоске берега. Здесь, среди обломков скал и почерневших от времени коряг, лежали руины. То, что когда-то было стенами и башнями, теперь представляло собой лишь нагромождение камней, изъеденных солью и ветром. Время и стихии не пощадили это место, оставив лишь призрачные напоминания о былом величии.

Люмин, стоя у самой кромки воды, всматривалась в туманную даль. Воздух здесь был тяжёлым, насыщенным запахом озона и чего-то ещё — древнего, дикого и опасного. Она ощущала его присутствие, как чувствует приближение грозы. Не страх, нет. Скорее, предвкушение.

Внезапно пространство перед ней исказилось. Воздух задрожал, словно натянутая струна, и в самой гуще тумана появилась трещина. Она росла с неимоверной скоростью, разрывая ткань реальности, словно острый клинок. Из этого разлома, из самой Бездны, хлынул поток тёмной энергии, ослепляя на мгновение даже глаза Люмин.

И затем Он появился.

Из разверзшейся раны в пространстве, словно порождение кошмарного сна, возник исполинский волк. Его обсидиановая шерсть отливала золотом, словно расплавленный металл, но это сияние было обманчивым, зловещим. От него исходил жар, обжигающий, как пламя адского костра. Три призрачные головы, лишённые плоти, парили вокруг основной, скаля клыки в беззвучном рыке. Они были лишь тенями, но в их пустых глазницах горел тот же нездоровый золотой огонь, что и в глазах самого зверя. Его тело было соткано из тьмы, костей и золота, под шкурой оставляя лишь хребет и сжимающиеся в плотную клеть рёбра. Огромные когти, острые, как бритвы, оставляли глубокие борозды на камнях, над которыми Он ступал по воздуху. Хвост, похожий на жестокий хлыст, извивался в воздухе, оставляя за собой мерцающий след.

Люмин не шелохнулась. Она стояла неподвижно, словно изваяние из вымытого морской пеной камня, и наблюдала за появлением чудовища. В её глазах не было страха, лишь холодное, отстранённое любопытство. И, возможно, толика восхищения. Не формой зверя — ибо сути в нём не было оставлено создательницей, лишь первобытная, разрушительная мощь — но его совершенством. Совершенством орудия разрушения, идеального воплощения хаоса и тьмы.

Волк медленно повёл головой, осматривая окрестности. Его золотые глаза, лишённые зрачков, на мгновение остановились на Люмин. Он не зарычал, не бросился в атаку. Лишь молча смотрел, словно оценивая. В этом взгляде не было ни ярости, ни ненависти — лишь древняя, непостижимая сила. И Люмин встретила этот взгляд с безмолвным, почтительным спокойствием.

Волк и Принцесса Бездны застыли в безмолвном противостоянии, разделённые лишь узкой полоской каменистого берега и клубящимся туманом. Их взгляды встретились, словно клинки, в безмолвном поединке. Это был не просто обмен взглядами, а начало танца двух хищников, оценивающих силу и слабость друг друга. Люмин, с её ледяным спокойствием, и зверь, пышущий яростью и скверной, словно два полюса одной и той же тьмы, вывалившейся в этот мир из разрыва Бездны. В этом взгляде читалась древняя вражда, отголоски битв, забытых даже самими богами.

Волк начал свой танец, двигаясь с удивительной грацией, несмотря на свои внушительные размеры. Он описывал широкий круг вокруг Люмин, его золотые глаза не отрывались от её силуэта. Каждое движение волка было наполнено силой и импульсом. Однако в то же время в нём ощущалась звериная нетерпеливость, желание немедленно атаковать. Призрачные головы вторили его движениям, вращаясь в унисон, словно жуткий хоровод. Они были словно отголоски его прошлого, тени тех, кого он поглотил и подчинил своей воле.

Люмин стояла неподвижно, словно изваяние, позволяя зверю кружить вокруг неё. Она изучала его движения, повадки и энергию. В волке она видела не просто чудовище, а существо, искажённое, но всё ещё обладающее силой. И эта сила была достойна уважения, пусть и сквозь призму восприятия хаоса как силы творения.

Она видела в нём отражение самой Бездны, силу, способную разрушать миры. Круг, описываемый волком, становился всё меньше и меньше. Его дыхание, жаркое и зловонное, опаляло воздух. Казалось, ещё мгновение — и он бросится в атаку, разорвав тишину яростным рыком. Но Люмин продолжала стоять неподвижно, её выдержка, казалось, не знала предела. Чёрное платье, словно поглощающее свет, делало её силуэт ещё более неприметным и непоколебимым на фоне золотого сияния зверя.

В этом безмолвном противостоянии чувствовалась разница между ними. Волк, хоть и был могущественным созданием, оставался зверем, чьи инстинкты были возведены в абсолют скверной. Его ярость, его жажда завоевания, его потребность доминировать — всё это было лишь проявлением звериной природы, усиленной тёмной энергией. Он был пленником своей собственной сущности, обречённым вечно искать новые жертвы, чтобы утолить свою ненасытную жажду.

Люмин же была чем-то иным. Она была Принцессой Бездны, созданной не для исполнения воли тёмных сил, а для их контроля и направления. В ней не было инстинктов, лишь расчёт и безграничное терпение. Она могла часами, днями, веками неподвижно ожидать ясного момента, не испытывая ни голода, ни жажды, ни страха. Она была идеальным орудием, лишённым слабостей. Она была сосудом, наполненным лишь волей Бездны, и эта воля была безжалостна.

И Волк, каким бы могущественным он ни был, чувствовал это. Он чувствовал, что перед ним стоит не просто жертва, а нечто иное, нечто, превосходящее его в своей хладнокровной выдержке. Это заставляло его пусть и колебаться, но замедлять свой хищный танец, усиливая его внутреннюю ярость. Эта встреча не будет лёгкой победой, перед ним стоит противник, которого нельзя сломить грубой силой.

В конце концов, Волк остановился. Он стоял прямо перед Люмин, его золотые глаза смотрели прямо в её душу, если таковая у неё вообще была. В этих глазах отражалась вся боль и ярость, накопленные за долгие годы заточения в тумане Цуруми. Тишина вновь воцарилась на берегу, нарушаемая лишь шумом волн и приглушённым рычанием призрачных голов. Казалось, время замерло в ожидании чего-то неизбежного. Напряжение висело в воздухе, словно натянутая струна, готовая в любой момент оборваться.

В сумраке Цуруми воцарилась тишина, нарушаемая лишь утробным рыком. Золотой Волчий Вожак, словно обезумев, обрушил свою ярость на Люмин, не оставляя и следа от былого танца и примеривания. Теперь это была чистая, первобытная агрессия.

Первый удар волка был подобен обвалу. Он стремительно бросился вперёд, и его когти, словно лезвия гигантского серпа, рассекли воздух. Люмин, словно тень, отступила в сторону, избежав прямого попадания. Её движения были плавными и быстрыми, отточенными веками практики выживания среди чудовищ.

Но волк не дал ей передышки. Три призрачные головы взвыли, исторгая из своих пастей потоки тёмной энергии. Это были не просто энергетические заряды, а сгустки проклятий, способные пробить любую защиту и заразить душу. Люмин парировала их, создавая перед собой завесы из чистой энергии Бездны. Щит этот мерцал тёмными оттенками, поглощая и рассеивая смертоносные потоки.

Битва разгорелась с новой силой. Волк обрушивал на Люмин град ударов, его когти и зубы оставляли глубокие борозды на камнях. Земля содрогалась под его мощными прыжками. Люмин отвечала контратаками, используя свою собственную силу Бездны. Она создавала тёмные клинки, которые вонзались в тело зверя, оставляя на его золотой шерсти чёрные отметины.

Однако Волк был невосприимчив к обычному оружию. Раны на его теле не проникали под стальной покров, как будто их и не было. А обнажённые и заострённые рёбра, которые казались лишь насмешкой создательницы и были лишь эскизом истинной формы хищника, на самом деле наделяли Волка невероятной ловкостью и неуязвимостью для атак. Он был порождением Бездны, и лишь сила, равная его собственной, могла его остановить. Люмин знала это.

Тогда она применила другую тактику. Используя тёмную силу, Люмин окружила лезвие своего меча энергией Бездны. Проникающие выпады теперь опаляли его шкуру, вонзаясь в его плоть с густеющим ядом скверны. Разряды проклятого электричества проходили сквозь рёбра и сотрясали тело Волка.

Волк взвыл от боли и ярости. Он метался по берегу, пытаясь вырваться из стихийного плена. Но Люмин держала его под контролем, направляя потоки энергии, словно опытный дирижёр. Она знала, что это лишь временная мера. Сила Волка была слишком велика, чтобы её можно было удержать надолго.

Внезапно Волк резко остановился. Он поднял голову к небу и издал протяжный, жуткий вой, который эхом разнёсся по всему острову Цуруми.

Волк, словно обезумев, взревел, и мир вокруг погрузился во тьму. Воздух сгустился, наполнившись тяжёлой, удушающей энергией Гео. Земля под ногами Люмин задрожала, словно предчувствуя неминуемое. И вот, наконец, возникло торнадо.

Это был не просто вихрь, а живое воплощение разрушения. Массивный, золотой, созданный из первозданного грунта, перемолотого в смертоносную крошку, он взвыл, как стая раненых зверей, поднимая в воздух всё, что попадалось на его пути. Обломки скал, руины и призрачные тени — всё это было поднято в воздух и унесено вихрем, словно в безумной пляске со смертью.

Люмин осознавала, что прямое столкновение с такой мощью может стать для неё фатальным. Она отступила в стремительно открывшуюся червоточину, стремясь разорвать дистанцию и избежать прямого попадания. Однако торнадо было неумолимо. Оно преследовало её, словно хищник свою жертву, вынуждая отступать всё ближе к краю берега.

В этой безумной гонке со смертью Люмин почти не замечала своих ран. Адреналин и холодная решимость притупляли боль, заставляя её сосредоточиться лишь на выживании. Лишь когда ей пришлось укрыться за обломком скалы, спасаясь от очередного удара торнадо, она ощутила что-то неладное.

Она опустила взгляд на своё чёрное платье, которое было разорвано в клочья, и на ткани проступали тёмные пятна крови. Люмин была изрезана. Неглубокие порезы и царапины — всего этого она не замечала. Но когда очередной удар, прошедший вскользь, оставил на её теле глубокий порез, пересекающийся крестом с уже имеющимися ранами, она ощутила жгучий жар. Кровь хлынула из ран, пропитывая ткань платья и стекая на землю.

Впервые за всё время битвы Люмин почувствовала что-то, похожее на боль. Это было опьяняющее чувство.

Мгновение сомнения, и Люмин вновь обрела решимость. Боль и кровь лишь разожгли в ней холодную ярость. Она осознала, что в прямом противостоянии с Волком ей не одолеть его. Необходимо было придумать уловку, чтобы перехитрить зверя в его же игре и обратить его силу против него самого.

Люмин выпрямилась, отбросив страх и сомнения. Она намеренно вышла из укрытия, привлекая внимание Волка. Это был рискованный шаг, но необходимый. Она знала, что зверь не упустит возможности добить раненую жертву.

Волк не заставил себя ждать. Яростно взревев, он бросился на неё, словно гигантский снаряд на мощной тяге. Три призрачные головы извергали потоки тёмной энергии, обжигая воздух, а хвост-скорпион хлестал пространство, готовясь нанести удар, раздирающий плоть в клочья.

Люмин не стала уклоняться от атаки хвостом. Она понимала, что это необходимо для осуществления её плана. Она подставилась, позволив хвосту с шипами, острыми как иглы, вонзиться в её плечо. Боль пронзила её тело, словно раскалённое железо, но она не издала ни звука. Лишь крепче сжала зубы, удерживая Волка в поле зрения, не позволяя боли затмить разум.

Используя боль как топливо, преобразуя её в яростный потенциал, она ускорилась и устремилась к скалам, возвышавшимся над берегом, словно древние стражи, свидетельствующие о былом величии острова. Волк преследовал её, уверенный в своей победе. Он чувствовал запах её крови, видел её раны, и это лишь усиливало его ярость, разжигая звериную жажду крови.

Люмин двигалась с невероятной скоростью, словно ветер, проносясь между обломками скал и руинами, словно тень, скрывающаяся от света. Она уже хорошо знала каждый камень и каждую трещину на этом берегу. Она готовилась к этой ловушке, исследуя местность, словно охотник, выслеживающий свою добычу, просчитывая каждый шаг и возможные варианты развития событий.

Наконец, она достигла своей цели — высокой, отвесной скалы, нависшей над берегом, словно готовая обрушиться в любой момент. Люмин ускорила шаг, заманивая Волка в смертельную западню. Он приближался, его пасть была раскрыта в хищной усмешке, обнажая клыки, готовые сомкнуться на её горле и оборвать её жизнь.

В последний момент, когда казалось, что смерть неизбежна, когда дыхание Волка опалило её спину, Люмин резко свернула в сторону. Её тело, словно тень, скользнуло мимо скалы, оставив зверя в западне. Ослеплённый яростью, Волк не успел затормозить и на полной скорости врезался в гранитную стену.

Раздался оглушительный грохот, эхом прокатившийся по всему острову. Скала содрогнулась, осыпаясь градом камней, словно оплакивая судьбу безумного зверя. Волк взвыл от боли и ярости, его вой смешался с шумом обваливающихся камней. Он был дезориентирован и оглушён, но всё ещё опасен, его ярость лишь усилилась от поражения.

Люмин стояла неподвижно, словно изваяние, сотканное из ночи и боли, из осколков разбитых надежд и пепла сожжённых миров. Её тело было покрыто слоем липкой грязи и золотой каменной крошки, которые прилипали к запекшейся почерневшей крови. Чёрное платье, некогда символ элегантности и утончённости, свидетельство благородного происхождения и изысканных манер, теперь представляло собой жалкие лохмотья, пропитанные алым, словно знамя, поднятое над полем битвы.

Её лицо, обычно бледное и безмятежное, словно маска, скрывающая бурю, бушевавшую внутри, пылало неестественным, болезненным жаром. Не жаром болезни, а жаром холодной, всепоглощающей ярости, которая горела в ней, как вечный огонь в забытом храме.

Она наблюдала за Волком, как учёный наблюдает за подопытным существом, как палач — за приговорённым к смерти. Зверь медленно приходил в себя, словно выбираясь из кошмарного сна. Он лежал у подножия скалы, оглушённый и дезориентированный, его мощное тело сотрясалось от остаточных судорог. Его золотая шерсть была покрыта слоем пыли и крови, смешанной с тёмной слизью, а из рваных ран на теле сочилась густая, вязкая тёмная энергия Бездны, словно гной, вытекающий из гнойника. Три призрачные головы слабо мерцали, словно угасающие звёзды, потерявшие свою связь с небесным сводом. Он был ослаблен, изранен, почти сломлен, но всё ещё опасен. В его глазах, в этих золотых провалах, горел огонь ярости и жажды мести, настолько сильный, что он почти ощущался физически, как обжигающий удар хлыста.

Люмин могла бы нанести удар и уничтожить раненого зверя, как это делает безжалостный охотник, добивающий подранка. Это было бы логично, рационально и эффективно. Любой другой на её месте поступил бы именно так. Но она не двигалась с места. Потому что её целью никогда не было уничтожение Волка.

Люмин без тревоги наблюдала за тем, как Волк пытается встать. Его единственные короткие передние лапы подгибались, словно подпиленные деревья, но он упрямо двигался вперёд, словно одержимый какой-то демонической силой. В его глазах читалась ненависть, такая сильная, что могла бы сравниться с раскатами грома в ясный день, разрывая тишину и оставляя за собой шлейф тревоги. Она была подобна бушующему огню, который, казалось, вот-вот вырвется из-под контроля, обжигая всех вокруг. Его взгляд был острым, как лезвие ножа, готовым вонзиться в самое сердце, оставляя глубокие раны. Это была ненависть, которая, как тёмная туча, нависла над ним, затмевая всё остальное.

Люмин больше не знала страха. Её сердце было безмятежно, как тихий закат перед ночной грозой. В его глазах она видела будущие перепутья и возможности, но не видела угрозы. Она видела его боль, словно зеркало её собственной, и его отчаяние, как эхо её собственных сомнений. Его гордость была лишь тенью, пытающейся скрыть истинную сущность. Она чувствовала связь с Бездной, как нить, вплетённую в её душу, и эта связь вела её в глубины мироздания, где таились самые тёмные тайны.

Она ждала. Она терпеливо ждала, пока Волк не поднимется, пока он не выпрямится во весь свой исполинский рост и не взглянет на неё. И когда это произошло, когда их взгляды вновь скрестились, она сделала то, чего зверь никак не ожидал.

Люмин вновь перехватила свой меч. Золотой полумесяц клинка, словно отблеск умирающей луны, на мгновение затмил её взгляд, превратившись в зловещую гримасу на её лице. Она подняла рукоять так близко к лицу, прокрутила её между закоченевшими пальцами, словно перед выполнением сложных, дисциплинированных фехтовальных упражнений, как автомат, повторяющий заученные движения. В этом жесте промелькнула тень былой грации, былой утончённости, отголосок той жизни, что была отобрана у неё, но этот образ мигом испарился, словно мираж в пустыне, развеянный дыханием смерти.

Вместо изящной танцовщицы, готовой к изысканному поединку, вместо благородной принцессы, стоящей на страже своего народа, перед Волком предстала воплощённая ярость. Звериная, первобытная, неконтролируемая. Она бросилась вперёд, и в её движениях не осталось ничего человеческого, лишь отголоски той боли, что терзала её изнутри. Только жажда крови, жажда мести, жажда выпустить наружу ту тьму, что годами копилась в её душе, словно яд в змеином логове.

Она словно обезумела, обрушивая на поверженного противника град ударов, словно палач, выполняющий смертный приговор. Каждый удар был наполнен силой и яростью, каждый нес на себе отпечаток боли и отчаяния, словно клеймо, выжженное на её душе. Меч со свистом рассекал воздух, оставляя на золотистой шерсти зверя зияющие раны, словно распахнутые врата в Бездну.

Люмин рычала, кричала, плакала. Звуки, вырывавшиеся из её горла, были дикими и нечленораздельными, словно разум покинул её, оставив лишь животные инстинкты. Она сама была похожа на раненого дикого зверя, отчаянно защищающего свою территорию, показывающего, кто здесь будет главенствовать.

Она перешла на язык жестокости и насилия, понятный всем хищникам. Она обрушивала на зверя всю свою ярость, всю свою ненависть, всю ту боль, что причинили ей, словно пытаясь вырваться из кошмара, который преследовал её повсюду.

Никто не должен был видеть в ней лишь изящную куклу, послушную марионетку, инструмент в чужих руках. Она была воином, хищником, Принцессой Бездны. И она это доказывала каждым ударом меча, каждым криком, каждым глотком воздуха, пропитанного запахом крови и отчаяния.

Пусть даже те, из-за кого в ней закипал такой неподконтрольный гнев, сейчас не видели её. Пусть даже те, кто заставил её стать такой, не могли наблюдать за тем, как она выплёскивает свою ярость на этого несчастного зверя, как топит его в крови и боли. Она делала это для себя, чтобы вырвать из своей души остатки человечности, чтобы стать тем, кем ей было предначертано стать, чтобы окончательно раствориться в тьме.

Кровавая. Люмин, залитая своей кровью и золотом, стояла над поверженным зверем. В её глазах не было триумфа, лишь пустота. Лишь осознание того, что даже в самой жестокой битве, даже в самом страшном насилии нет облегчения, нет искупления. Лишь тьма. Лишь Бездна. Лишь возвращение.

Когда голос Люмин стал сиплым и хриплым, сорванным до шёпота, словно шелест осенних листьев, а острая, как ножи из обсидиана, грива Волка притупилась и начала крошиться, осыпаясь на землю золотой пылью, словно прах древних богов, Люмин, наконец, остановилась. Она тяжело дышала, отрывисто, словно выброшенная на берег рыба, глотая влажный воздух Цуруми, пропитанный запахом крови и гнили, и золотую пыль, словно выпивая до дна кубок отчаяния, наполненный горькой настойкой из боли и утрат. Её грудь вздымалась и опадала, словно кузнечные меха, раздувающие пламя в её душе, пламя, которое уже давно выжгло всё человеческое.

После этого она просто уселась возле огромной пасти Волка, прямо на влажную, пропитанную кровью землю, не обращая внимания на холод и сырость, не чувствуя ни боли, ни усталости, ни отвращения. Она прижалась щекой к оскаленной челюсти зверя, словно ища заслуженного покоя в его предсмертном хрипе, словно слушая последние слова умирающего друга.

Волк уже не сопротивлялся, он словно принял поражение, признал её превосходство, почувствовал в ней ту же тьму, что жила и в нём. Люмин объяснила это на самом доступном из языков — на языке боли и насилия, на языке силы и власти, на языке, который они оба понимали без слов, который не требовал логоса. Существа, подобные им, могли изъясняться лишь так, лишь через кровь и страдания, лишь через разрушение и смерть.

Когда к Люмин вернулась способность говорить, её голос звучал как тихий звон разбитого стекла. Она провела рукой по окровавленной морде Волка, все ещё сжимая меч-полумесяц, словно успокаивая дитя или прощая врага. Её прикосновение было лёгким и почти нежным, контрастируя с той яростью, которую она обрушила на него мгновение назад, словно ласка перед последним вздохом.

— Пора домой, — прошептала она, и её голос дрогнул, словно от холода. — Нас ждёт ещё множество охот.

И в этот момент под ними разверзлась Бездна, зияя бездонной пропастью, в которой мерцали мёртвые звёзды и рассыпалась космическая пыль, словно пепел сожжённых галактик, словно слёзы падших ангелов. Она приняла своих заблудших детей, своих изгнанников, своих воинов, своих проклятых, и укрыла их во тьме, в своей бесконечной, всепоглощающей пустоте, где не было ни света, ни надежды, ни жалости.

Остров Цуруми вновь погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом волн и шёпотом призраков, блуждающих в вечном тумане. Лишь кровавые следы на песке, изорванные ленты да кружева платья Принцессы Бездны напоминали о том, что здесь произошла битва. И над всем этим нависал густой, молочно-белый туман, словно саван, укрывающий тайны и кошмары этого забытого острова, острова, обречённого на вечное забвение.

[hideprofile]