Лунь Юэ с волнением поправил широкий рукав своего ханьфу, расшитого серебряными нитями, и глубоко вздохнул. Ветер с моря трепал его волосы, выбившиеся из высокой причёски, и приносил с собой солёный запах водорослей. Остров Рито, первый клочок земли Иназумы, предстал перед ним во всей своей красе. Сердце юноши сжалось от волнения: его далёкое путешествие, предпринятое по велению отца, главы одной из восьми семей Долины Чэньюй, подходило к концу.

В голове эхом звучали наставления родителя: «Помни, Лунь Юэ, ты не просто мой сын, ты — лицо всей нашей ассоциации. Представляй нас достойно, будь учтив, не забывай о цене нашего труда. Иназума — земля чужая, с нравами суровыми, но и возможности там велики. Не упусти свой шанс».

Лунь Юэ нахмурился. Ответственность давила на плечи тяжким грузом. Он ощущал её почти физически — в каждом свёртке чая, в каждой фарфоровой чашке, любовно упакованной в дорожный сундук. Сколько же всего там было! Образцы лучших сортов, редкие купажи, фамильные сервизы… И всё это ради того, чтобы заключить выгодные сделки с местными торговцами, расширить влияние гильдии и доказать отцу свою состоятельность.

Он оглянулся на Ку Шао, — его присутствие хоть немного успокаивало тревогу юноши. Всё плавание он не мог найти себе места, и лишь мягкий мех крупного хвоста цзоу-юй вдали от чужих глаз помогал успокоиться. Конечно, так пользоваться расположением великого божественного зверя было дюже грубо, но сострадание цзоу-юй к человеческой панике, видимо, не знало границ.

Рядом стоял Бриар, старый друг семьи. Его спокойный, чуть печальный взгляд словно говорил: «Всё будет хорошо, Юэ. Я рядом». Бриар был старше Лунь Юэ всего на несколько лет, но в его глазах порой читалась вековая усталость. Юноша знал, что тот пережил немало. И он был рад видеть, что старый друг вновь заимел интерес к чему-либо, да и в компании было спокойнее.

Плавание из Гавани Ли Юэ до острова Рито прошло на удивление гладко, во многом благодаря Бриару, который взял на себя все заботы о маршруте и переговорах. Лунь Юэ же, то и дело, представлял суровое лицо отца и не мог найти себе места от волнения.

«Что ж, — подумал он, поправляя ворот ханьфу, — кажется, пришло время показать, на что я способен». Он выпрямился, стараясь придать себе более уверенный вид. В глазах мелькнул озорной огонёк: «Иназума, держись! Чайный мастер из клана Чаци прибыл!»

⁂

Вдохнув полной грудью, Лунь Юэ шагнул на землю Иназумы, но вместо ожидаемого спокойствия его встретил вихрь суеты. Фестиваль Сюбун-но-хи, День Равноденствия, был в самом разгаре, и остров Рито превратился в бурлящий котёл.

Оформление документов на торговлю стало настоящим испытанием для Лунь Юэ. Он метался между чиновниками, каждый из которых требовал свой свиток, свою печать и особое благословение. Его лоб покрылся испариной, изящная причёска грозила рассыпаться, а шёлковое ханьфу — покрыться пятнами и зацепками. Но даже в этой кутерьме Лунь Юэ не терял своего природного обаяния.

«Почтеннейший, прошу прощения, не подскажете ли, где я могу найти… ах!» — в очередной раз налетев на торговца, нагруженного связками сушёной рыбы, он покраснел от смущения. — «Тысяча извинений! Я… я немного не в себе. Позвольте предложить вам чашечку лучшего чая в знак моей вины? Как только, конечно, разберусь со всеми этими… формальностями!» Он очаровательно улыбнулся, и торговец, хоть и опешил от неожиданности, смягчился и указал ему нужное направление.

Получив наконец все необходимые разрешения, Лунь Юэ с ужасом оглядел выделенное ему место для торговой палатки. Оно представляло собой крошечный пятачок земли, зажатый между лавкой с благовониями и шумным прилавком, где готовили такояки.

«Здесь?!» — вырвалось у него, но тут же он спохватился и, прикрыв рот рукой, поспешно добавил: «Прошу прощения, я имел в виду… здесь… весьма… компактно. Но, думаю, мы сможем создать здесь уютный уголок с чаем из Долины. Ведь так?» Он подмигнул стоявшему рядом чиновнику, и тот, слегка удивлённый такой непосредственностью, лишь пожал плечами, махнув рукой.

Установка палатки напоминала сцену из комедии. Шесты никак не желали вставать ровно, полотнище норовило улететь, подгоняемое порывами ветра, а верёвки путались под ногами, словно живые змеи. Лунь Юэ, обычно такой изящный и ловкий, сейчас спотыкался, ронял молоток себе на ногу и бормотал под нос извинения на все лады. Но, несмотря на все неудачи, он продолжал улыбаться и шутить, заражая своим оптимизмом окружающих.

«Ох, и не думал я, что когда-нибудь буду так близок к земле! Может, это знак, что пора самому заняться выращиванием чая?» — весело воскликнул он, вытирая пот со лба. Его неуклюжесть вызывала скорее смех, чем раздражение.

Перенос товара с корабля был отдельной эпопеей. Каждый ящик с драгоценным чаем, каждая хрупкая фарфоровая чашка требовали предельной осторожности. Лунь Юэ, обливаясь потом, лично следил за каждым грузчиком, умоляя их быть аккуратнее. Его голос дрожал, руки тряслись, а сердце замирало при каждом скрипе и шорохе.

«Осторожнее, прошу вас! Это… это не просто чай, это история, традиции, душа Долины! Пожалуйста, обращайтесь с ними, как с новорождёнными младенцами!» — в отчаянии шептал он, наблюдая, как очередной ящик с трудом протискивают сквозь узкий проход. В благодарность он предлагал им прохладительные напитки и щедрые чаевые, что, конечно же, располагало к нему работников.

Среди всей этой суматохи Лунь Юэ умудрялся ещё и знакомиться с местными жителями. Правда, знакомства эти получались довольно… запоминающимися.

«Приветствую вас, достопочтенный… э-э-э…» — он запнулся, пытаясь прочитать имя на табличке, висящей над лавкой с амулетами. — «…господин… э-э… Танака? Я — Лунь Юэ, чайный мастер из Долины Чэньюй в ЛиЮэ. Прибыл к вам с… с миром и лучшими сортами чая! И, смею надеяться, с искренним желанием подружиться!» Он очаровательно улыбнулся, прищурив глаза, и протянул Танаке изящную фарфоровую чашечку, наполненную ароматным чаем. Танака, поражённый таким напором и искренностью, не смог устоять и принял угощение.

В ответ он получал вежливые, но уже более заинтересованные кивки, любопытные взгляды и не всегда понятные реплики на иназумском диалекте. Лунь Юэ отчаянно пытался понять, что ему говорят, и отвечал на ломаном иназумском, сдобренном жестами и мимикой. Его искреннее желание понять и быть понятым располагало к себе людей. «Отец, если ты меня слышишь, — мысленно взмолился он, — я, конечно, немного неуклюж, но, кажется, у меня получается! И, надеюсь, ты будешь мной гордиться!»

⁂

Солнце медленно погружалось в океан, окрашивая небо над Наруками в нежные оттенки розового и оранжевого. Торговля шла своим чередом, и Лунь Юэ, словно заворожённый, разливал чай из чайника с невероятно длинным и тонким носиком в ряд изящных пиал. Его движения были точными и быстрыми, напоминая одновременно танец и боевое искусство. Аромат чая смешивался с запахами благовоний и уличной еды, удачно вмешиваясь в неповторимую атмосферу фестиваля.

В этот момент к его палатке подошёл курьер и протянул стопку бумаг на подпись. Лунь Юэ, не прерывая своего чайного ритуала, машинально взял бумаги. Среди них он вдруг заметил письмо, украшенное печатью комиссии Ясиро. Его сердце пропустило удар, и он, бережно остановив на мгновение чайник, развернул письмо. Буквы, написанные изящным каллиграфическим почерком, складывались в слова, от которых у него перехватило дыхание. Одной рукой он судорожно сжимал письмо, а другой — непроизвольно пролил чай ещё в несколько подготовленный гайваней.

Его глаза забегали по строкам, брови то взлетали вверх от удивления, то хмурились от волнения. Рука, державшая письмо, слегка дрожала, а губы беззвучно шептали прочитанное.

Когда толпа покупателей схлынула, оставив Лунь Юэ наедине с его спутниками и потрясением, он, словно безумный, вцепился в плечи Ку Шао, который работал в складовой части прилавка.

«Ку Шао! Ты представляешь?» — выпалил Лунь Юэ, его голос дрожал от возбуждения и страха. — «Меня… меня пригласили во дворец! К самому… к самой Сёгуну Райдэн! Встреча… встреча уже завтра! Завтра, Ку Шао! Что же мне делать? Что мне надеть? Что ему сказать? Ох, я… я, кажется, схожу с ума!»

Он отпустил Ку Шао и начал метаться по палатке, хватаясь то за чайник, то за свитки, то за фарфоровые чашки. Его движения стали ещё более хаотичными и нервными, чем утром.

«Чай… нужно выбрать самый лучший чай! Но какой? Какой понравится Сёгуну? И что, если я ему не понравлюсь? Что, если я скажу что-нибудь не то? Ох, Шао-Шао, помоги мне! Я… я в полном смятении!»

⁂

Ночь на постоялом дворе была наполнена суетой. Лунь Юэ метался по комнате, словно дикий зверь, разбрасывая по полу вороха одежды. «Что надеть? Что надеть?» — этот вопрос эхом отдавался в его голове.

Он осознавал, что должен предстать перед Сёгуном Райдэн в официальных традиционных одеждах, но при одной мысли о длинных, запутанных ханьфу его охватывала паника. Его лёгкие паофу и открытая удобная одежда позволяли ему двигаться легче и чувствовать себя увереннее, но вдруг это было бы воспринято как дурной тон, как неуважение к правителю Инадзумы?

«Нужно что-то величественное, что-то… что-то подобающее случаю!» — бормотал он, примеряя перед зеркалом то один, то другой наряд.

Бриар, наблюдая за этой мукой, мягко положил руку ему на плечо: «Юэ, успокойся. Иди так, как чувствуешь. Господин Чаци не стал бы отправлять тебя сюда, если бы хотел, чтобы его чайный дом представлял кто-то более… старомодный. Он ценит твою индивидуальность, твой талант, твою… чудаковатость. Даже если не показывает этого».

Лунь Юэ с благодарностью посмотрел на друга. Слова Бриара немного успокоили его, но сомнения всё ещё терзали. Вид Ку Шао, сидевшего на циновке рядом и поддерживающе кивавшего, напомнил об очень важном моменте, и, немного поёжившись, Лунь Юэ обратился к своему хранителю:

«Кстати… Шао-Шао, я... не могу взять тебя с собой во дворец».

Лицо Ку Шао вытянулась в недоумении: «Что значит, не можешь? Я твой защитник! Я должен быть рядом, чтобы…»

«Я знаю, я знаю, — перебил его Лунь Юэ, — но это… это дворец Сёгуна. Там и без тебя хватит охраны. Пожалуйста, останься здесь и помоги Бриару с лавкой. И… и не нужно сидеть под дверью во дворец, хорошо? Это будет… немного странно».

Уговоры заняли немало времени, но в конце концов Ку Шао сдался, хоть и с большой неохотой. «Но если почувствуешь опасность, — нахмурился он, — сразу бей в морду и громко зови меня по имени. Я мигом примчусь».

«Обязательно, — улыбнулся Лунь Юэ. — Спасибо тебе, Ку Шао. И тебе, Бриар. Ваша поддержка значит для меня очень много».

Только благодаря поддержке друзей Лунь Юэ смог уснуть. А наутро, после долгих колебаний, он сделал свой выбор. Вместо длинных традиционных одеяний он выбрал удобный тёмный костюм с открытым животом и разлетающееся паофу, расшитое серебряными лунами. Волосы он уложил не в строгий пучок, а в два звенящих тонкими колокольчиками «бублика» с косами, обрамлявшими лицо. Лёгкий макияж подчеркнул его яркие глаза и черты. Он посмотрел на себя в зеркало и глубоко вздохнул. «Что ж, — прошептал он, — я готов».

⁂

Лунь Юэ, с волнением в сердце, начал свой путь по ступеням, ведущим к дворцу Тэнсюкаку. Каждая ступень, искусно вырезанная из камня и отполированная до зеркального блеска, словно отражала его взволнованное лицо. В руках он держал искусно сплетённую корзину из тонкой бамбуковой лозы, в которой, словно драгоценные сокровища, покоились инструменты для чайной церемонии: тёмно-фиолетовый чайник из чэньюйской глины с едва заметным рисунком горного пейзажа, фарфоровые пиалы, белые, как первый снег, с изображением танцующих журавлей, бамбуковый венчик, собранный из сотен тончайших прутиков, коробочки из сандалового дерева с отборными чаями, листья которого пахли свежестью горного воздуха и утренней росой, и другие важные мелочи, каждая из которых была тщательно отобрана и отполирована до блеска. Хотя корзина была лёгкой, Лунь Юэ ощущал её вес как бремя ответственности.

Внутри дворца царила атмосфера торжественности и покоя, словно время здесь замерло. Стены, украшенные изысканными росписями с изображением цветущей сакуры и прошедших битв, дышали древней историей. Слуги, одетые в кимоно приглушённых тонов, скользили по коридорам, словно тени, не издавая ни звука. Тишина звенела в ушах, контрастируя с бурлящей суетой фестиваля, который он оставил позади.

Лунь Юэ ощущал на себе взгляды, изучающие и любопытные, словно он был диковинным зверем, выставленным на всеобщее обозрение. Все в Тэнсюкаку поглядывали на молодого чайного мастера из далёкой долины Чэньюй, прибывшего с неведомыми обычаями и намерениями. Он старался держаться с достоинством, расправив плечи и подняв подбородок, но в душе бушевал ураган волнения, готовый в любой момент вырваться наружу. Шепотки и косые взгляды не остались незамеченными, он чувствовал их, словно уколы иглами. Но Лунь Юэ решил отвечать на них прямым, простодушным дружелюбием, словно пытаясь растопить лёд недоверия своей теплотой. Он махал руками тем, кто пытался смотреть на него украдкой, одаривая их искренней улыбкой, всем кланялся и здоровался с улыбкой, стараясь излучать тепло и открытость.

«Добрый день! Рад приветствовать вас в этот прекрасный день!» — с улыбкой произнёс он, проходя мимо группы служанок, склонившихся над полировкой пола. Те, опешив от такой непосредственности и нарушения дворцового этикета, лишь смущённо переглянулись и поспешили отвернуться, пряча лица за широкими рукавами кимоно.

Наконец, его подвели к дверям зала, где его ждали. Двери, сделанные из тонкого рисового полотна, пропускали мягкий рассеянный свет. Лунь Юэ остановился, прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие прохладным воздухом. Затем выдохнул, стараясь отпустить волнение и сосредоточиться на предстоящей церемонии. Пришло время показать всё, на что он способен, и достойно представить чайное искусство Чэньюй.

Вежливо, со всем почтением, он отодвинул двери и, оставив обувь, вошёл в зал. Пол был устлан татами, плетёными циновками из рисовой соломы, которые мягко пружинили под ногами. В зале царила тишина, нарушаемая лишь тихим шуршанием ткани кимоно. На татами сидели новый правитель Иназумы, Райдэн Рэй, и его, стоило полагать, сестра. Оба были поразительно похожи, словно две капли воды, но в то же время в каждой чувствовалась своя, неповторимая индивидуальность. Их лица, словно выточенные из слоновой кости, были кукольной красоты, лишённые человеческих изъянов в облике. Лунь Юэ осмотрел их бегло, стараясь не проявлять излишнего любопытства, но эту явную черту заметил сразу. В их лицах не было ни единой морщинки, ни единого изъяна, лишь безупречная гладкость и симметрия. Они казались не живыми людьми, а искусно созданными статуями, застывшими в вечном совершенстве.

Изящно поклонившись, он произнёс слова приветствия на иназумском наречии, стараясь вложить в них искренность и уважение:

— Искренне приветствую вас, великий сёгун Райдэн Рэй, и выражаю своё глубочайшее уважение дому, который оказал мне столь высокую честь.

Затем, выпрямившись, он поклонился ещё раз, уже на манер Чэньюй, сложив руки перед грудью и опустив взгляд.

— Позвольте также передать приветствие от моего отца, хранителя клана Чаци, и всей чайной гильдии Долины. Мы надеемся, что наше скромное искусство сможет доставить вам удовольствие. Я искренне благодарю вас за оказанный шанс и готов продемонстрировать всё скромное ремесло и доставлять удовольствие вашему обществу.

Головы, разумеется, без дозволения не поднял. Этому отец обучил его хорошо.

Отредактировано Lun Yue (2025-02-24 08:32:00)

Голос Райдэн Рэя, чистый и безмятежный, как горный ручей, неожиданно прозвучал на родном языке Лунь Юэ. Услышав своё имя, произнесённое на чэньюйском наречии, Лунь Юэ испытал приятное удивление. Он ожидал, что общение будет происходить на сложном иназумском языке, но Райдэн Рэй с удивительной учтивостью перешёл на его родной язык.

Сёгун продолжал говорить, и с каждой фразой удивление Лунь Юэ возрастало. Слова Райдэн Рэя заставили его покраснеть от смущения. Неужели великий Сёгун помнит его, ещё совсем ребёнка? Лунь Юэ никогда не слышал об этом визите от отца, что было вполне объяснимо. Отец редко вспоминал те годы, когда не стало его жены, матери Лунь Юэ; воспоминания о тех днях были для него слишком болезненными.

Лунь Юэ с благодарностью посмотрел на Сёгуна. Он понял, что его задача — не просто приготовить чай, а открыть для Наноми новый мир, полный ароматов, вкусов и гармонии. Это был вызов, который он с радостью принимал. Собравшись с мыслями, Лунь Юэ поклонился ещё раз, выражая свою благодарность и уважение.

— Ваше превосходительство, — произнёс он вежливо, — этот скромный чайный делец польщён, что вы помните моего отца и наш скромный дом. Надеюсь, ваш визит на оставил у вас приятные воспоминания.

Он сделал небольшую паузу, подбирая слова.

— Позвольте мне передать вам все почести и любезности от моего отца. Он был бы очень рад узнать, что вы интересуетесь нашим искусством и помните его.

С лёгкой улыбкой он добавил:

— Что касается вашего вопроса, господин, то у меня есть всё необходимое для проведения чайной церемонии. Если позволите, я начну прямо сейчас.

С этими словами Лунь Юэ приблизился к низкому чайному столику, выполненному из тёмного лакированного дерева, и грациозно опустился на колени рядом с ним. Его движения были настолько плавными и изящными, словно он танцевал до того, как сделать последний шаг перед отдыхом. Он открыл корзину и начал извлекать инструменты, аккуратно раскладывая их на столе с тщательностью и вниманием.

На столе, словно на сцене для волшебного представления, появилась чайная доска чапань. Лунь Юэ, словно жрец, готовящийся к ритуалу, с тихой сосредоточенностью, движениями плавными и размеренными, начал расставлять предметы.

Сначала он поставил чаегуань — небольшие фарфоровые баночки с изображением горного пейзажа. «Дом для чайного листа, его тихая обитель», — прошептал он, — где он сохраняет свой аромат и энергию до момента пробуждения. Форма и материал могут быть разными, но для меня ничто не сравнится с фарфором, способным дышать и бережно хранить суть чая».

Затем из шёлкового мешочка появилась чахэ — изящная чаша, напоминающая по форме лотос, выполненная из светлого, полупрозрачного фарфора. «Чахэ, чайная колыбель», — проговорил Лунь Юэ. — Здесь чай предстанет перед вашим взором, чтобы вы могли оценить его форму, цвет и вдохнуть его аромат. В этой чаше происходит первое знакомство, предвкушение того волшебства, которое нас ожидает».

С благоговением Лунь Юэ вынул из футляра чайник чаху. Чэньюйская глина, из которой он был сделан, дышала теплом и историей. На поверхности виднелись следы времени и использования, словно чайник впитал в себя энергию сотен церемоний. — Чаху… Сердце чайной церемонии», — с благоговением прошептал он. — Этот чайник — из чэньюйской глины, особой, редкой. Каждый чаху имеет свой характер, свой неповторимый голос. Он требует уважения и заботы. Под каждый вид чая — свой чайник. Этот, например, долгие годы «воспитывался» для шэн пуэра.

На столе появилась гайвань — белая фарфоровая чаша с крышкой и блюдцем.

— Гайвань — чаша трёх основ, — объяснил Лунь Юэ. — Блюдце — Земля, чаша — Человек, крышка — Небо. В гайвани можно заваривать практически любой чай, ведь фарфор не впитывает ароматы, позволяя насладиться чистым вкусом каждого сорта.

Затем он достал чалюйван — ситечко для чая, выполненное в форме распустившегося лотоса из тончайшей латуни. «Этот чалюйван, подобно цветку лотоса, очищает чайный настой, задерживая мелкие частицы и позволяя напитку струиться чистым и прозрачным.

Лунь Юэ поставил чахай — кувшин из прозрачного стекла, позволяющий увидеть цвет настоя. «Чахай, море чая или чаша справедливости. Здесь чайный настой уравнивается, чтобы каждый участник церемонии мог насладиться одинаково прекрасным напитком».

Он расставил на столе чабэй — чайные пиалы, отличающиеся по форме и размеру: одни — низкие и широкие, другие — глубокие и узкие, некоторые — из белого фарфора, а другие — с глазурью нежных оттенков. «Чабэй… Каждая из них — это отражение настроения и характера чая. Для каждого сорта — своя чашка», — с улыбкой произнес он.

В завершение Лунь Юэ открыл небольшую деревянную шкатулку, в которой были аккуратно разложены различные чайные инструменты. «И, наконец, чацзюй — верные помощники в чайном действе. Здесь вы найдёте ложечки для пересыпания чая, иглы для прочистки носика чайника, кисточки для ухода за чайником и щипцы для горячих чашек».

Пока Лунь Юэ принялся горячей водой промывать и прогревать инструменты, он также начал рассказывать о своей семье. «Пока мы готовимся к церемонии, позвольте мне поделиться с вами новостями из моей родной Долины. Отец, слава Небесам, всё ещё крепок и мудро ведёт наши дела. Годы идут, но его дух остается несломленным, а его знания — бесценными. Старшая сестра, почтенная Рен Су, с честью заведует делами в Гавани. Она готовится к свадьбе, и вся Долина в предвкушении этого радостного события».

Лунь Юэ сделал паузу, любуясь своим верным чаху. «Гора Цуйсунби… Она подобна течению сезонов. Весной она расцветает яркими красками, летом утопает в зелени, осенью облачается в золото и багрянец, а зимой покрывается искрящимся снегом. Каждый сезон дарит ей свою красоту, питает её силы, создает новую жизнь. Но, несмотря на все изменения, вековые сосны остаются незыблемыми, а в чашах у людей всё ещё разливается чай… Такова суть Чаци. Мы меняемся, но храним неизменное. Мы пьём каждый сезон чай из новых листьев, но почитаем церемонии, оставленные нам предками.»

Он поднял взгляд, полный благодарности. «Я тронут вашим вниманием к моему скромному роду. Мы всегда рады гостям, готовым разделить с нами радость чаепития».

Лунь Юэ положил на стол последний инструмент — чайную иглу. «Теперь, когда всё готово, мы можем начать нашу чайную церемонию. Позвольте мне угостить вас чаем, рождённым в самом сердце Долины».

Лунь Юэ с искренним благоговением снял крышки с двух чаегуань, и они, словно две миниатюрные пагодны, застыли в его руках, пока тот их не отставил. Его изящные пальцы, скрытые под лёгкими складками длинных рукавов, вытянулись, перехватывая чашао, специальный совочек для чая.

Первым он обратил внимание на небольшой, светлый чахэ, словно выточенный из молочного кварца. Туда, лёгким движением, Лунь Юэ высыпал сухие, тёмные листья, скрученные тонкими иголками и закопчённые, словно их коснулось дыхание дракона. Листья источали насыщенный, глубокий аромат дыма, сосны и далёких костров — так пахнут лесные хижины в горах, где сушат дичь и варят крепкий чай.

Во второе чахэ, с такой же точностью и плавностью, он положил светло-зелёные листья. Они были совсем иными: свежими и изящными, словно вытянутые мазки кисти на белом полотне, упорядоченные природой и человеком. Их аромат был сладким и нежным, с нотками молодой травы и первого весеннего дождя. Этот чай говорил своей тонкостью, а переливающийся свет оттенял мягкий блеск его поверхности, обрамляя каждую линию листа.

Оба чахэ, наполненные важностью своего содержимого, легли на ладони Лунь Юэ. Он с лёгкостью приподнялся, наклонившись вперёд над низким столом, и протянул их хозяевам зала. Его движения были грациозны, но исполнены глубокой учтивости. Лунь Юэ склонил голову ещё ниже, отдавая дань внимания и уважения каждому в комнате, словно его чай представлял не просто ароматные листья, но сам дух его далёкой родины.

— Почтенные сеньшэн и нюйши, — начал он, мягко улыбаясь и не поднимая глаз. Его голос был тихим, но звучал ясно, словно струна, затронутая невидимым музыкантом. — Интерес рождается из любопытства, а любопытство — из созвучия. Поэтому я осмелюсь предложить вам не один, а два сорта чая. Позвольте мне предоставить вам выбор, который разбудит ваше воображение и тронет ваше сердце. Каждый из этих чаёв хранит в себе ароматную легенду, окутанную лёгкой дымкой времени. Они не только шепчут вам о том, что вы можете насладиться лучшим чаем, но и готовы поведать свои истории, если вы позволите.

Лунь Юэ наконец поднял взгляд и с лёгкой улыбкой добавил:

— В левом чахэ, — он слегка наклонил голову, указывая взглядом на тёмные иголки, — покоится Чжэншань Сяочжун. Чай этого сорта согревает изнутри, напоминая о тепле очага и силе духа.

Он перевёл взгляд на правый чахэ, нежно касаясь его края пальцами.

— А здесь, — продолжал он, его голос стал чуть мягче, — зелёный красавец, известный как Лунцзин, или «Колодец Дракона». Рождённый из туманов и дождей, он вобрал в себя свежесть весны и сладость надежды. И этот чай носит почётный титул избранных сортов, одобренных Властелином Камня. Гордость Долины!

Он на мгновение замолчал, давая хозяевам времени переварить его слова, прежде чем произнёс:

— Мне любопытно знать: что привлечёт ваш интерес, дымная загадочность Чжэншань Сяочжуна, или утончённая свежесть Лунцзина? Как и подобает, чаепитие я сопровожу увлекательной легендой о том сорте, с которого вы решите начать.

Услышав выбор принцессы Наноми, Лунь Юэ не смог сдержать искренней улыбки. «Превосходный выбор, госпожа! — воскликнул он. — Чжэншань Сяочжун — это чай с характером и богатой историей, который согревает душу даже в самый холодный день».

Однако в следующую секунду на его лице промелькнула тень, и он погрузился в глубокие раздумья. Должен ли он следовать традиционным правилам, проявляя уважение к древним традициям, или же ему стоит удивить Сёгуна, поразив его воображение?

Он окинул взглядом свой чайный сервиз, словно пытаясь найти в нём ответ. Фарфоровые пиалы, бамбуковый венчик, гайвань — каждый предмет был ему знаком и любим, но ни один из них не давал нужного импульса. Взгляд Лунь Юэ остановился на длинном узком футляре, который лежал в углу корзины, и в его глазах вспыхнул огонёк решимости.

Он понимал, что едва ли сможет превзойти своего отца в классических техниках подачи чая. Лунь Цзянь был признанным мастером, чьи движения были отточены годами практики, а знания о чайных традициях — энциклопедичны. А Сёгун за свои годы, вероятно, пил множество чаёв, приготовленных более опытными мастерами. Сейчас Лунь Юэ должен был показать то, что Сёгун, возможно, ещё не видел. Что-то, что запомнится ему надолго.

Решение было принято.

С ловкостью фокусника Лунь Юэ извлёк из футляра чайничек с невероятно длинным и тонким носиком. Он был сделан из мягкого металлического сплава, гладкого и блестящего. Чайничек этот был не просто посудой — он был инструментом, продолжением руки мастера, позволяющим ему творить чудеса.

Наполнив чайничек горячей водой, Лунь Юэ глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Поскольку история Чжэншань Сяочжуна была связана с войной, с мужеством и стойкостью, он решил выбрать технику, которой часто развлекал гостей на фестивалях, — совмещение боевых искусств и чайной церемонии. Это был рискованный шаг, но он верил, что это единственный способ по-настоящему удивить Сёгуна и принцессу.

Лунь Юэ, отбросив сомнения, вернулся к чайной церемонии с новой силой. Он тщательно ополоснул две гайвани горячей водой, словно смывая с них последние следы неуверенности. Затем наполнил их сухими листьями Чжэншань Сяочжуна, позволяя аромату дыма и сосны наполнить пространство. Рядом он поставил сливники, готовые принять первую заварку. Всё было выполнено безупречно, как и требовали традиции.

Но вот настал момент, когда Лунь Юэ нарушил привычный сценарий. Вместо того чтобы начать разливать воду, он медленно поднялся на ноги, держа в руке чайник с причудливо длинным носом. Лёгкий металлический сплав, из которого был сделан чайник, словно стал продолжением его руки, позволяя ему ощущать каждый изгиб, каждый миллиметр его поверхности.

Он отошёл на несколько метров от стола, освобождая пространство для своего представления. В зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шуршанием его шёлковой одежды. Лунь Юэ закрыл глаза, собираясь с мыслями, настраиваясь на ритм своего тела, на энергию чая.

Затем, резко распахнув глаза, он сделал глубокий поклон, такой, какой делают воины перед началом турнира. В этом поклоне было уважение к сопернику, готовность к бою и обещание показать всё, на что он способен. Музыка, невидимая, но ощутимая, зазвучала в душе Лунь Юэ. Он начал своё представление.

Это было не просто чайной церемонией, а настоящим искусством, в котором гармонично сочетались танец, кунг-фу и искусство заваривания чая. Движения мастера Лунь Юэ были плавными и сильными, а его стойки наполнены грацией и мощью.

Он широко расставил ноги, словно корни древнего дерева, и согнул колени, готовясь к прыжку. Его рука взметнулась вверх, словно крыло птицы, а чайник в руке вращался с невероятной скоростью, словно меч в руках опытного воина.

Ни одна капля воды не проливалась мимо. Лёгкий металлический сплав послушно следовал за каждым его движением, словно был продолжением его воли. Лунь Юэ жонглировал чайником, перебрасывая его из одной руки в другую, перекатывая по плечам и спине, словно это было невесомым пером.

Он кружился в танце, его шёлковая одежда развевалась, словно знамя, и в каждом его движении чувствовалась сила и уверенность. Он высоко подбрасывал чайник в воздух, ловил его, не глядя, и продолжал свой танец, его движения становились всё более быстрыми и сложными.

Несмотря на всю сложность трюков, в каждом его жесте чувствовалась грация и элегантность. Он был не просто воином, а артистом, художником, создающим прекрасное произведение искусства.

Наконец, в кульминационный момент своего представления, Лунь Юэ начал приближаться к столику. Его движения стали более плавными и медленными, но не менее точными. Он склонился над столиком спиной назад, выгибаясь дугой, словно натянутый лук.

И вот, тонкая струя воды, словно серебряная нить, вырвалась из длинного носика чайника. Она летела по воздуху, описывая изящную дугу, и точно попадала в первую гайвань, отправляя чайные листья в водоворот. Вода, изначально очень горячая, после такой подачи была оптимальной температуры, чтобы раскрыть аромат чая, не обжигая его. И, словно по волшебству, ни одна капля не пролилась мимо.

Наполнив первую гайвань, Лунь Юэ, словно уловив невидимый ритм, вновь отстранился от стола. Он медленно опустился на одно колено, поставив чайничек на пол, но не отпустил его, а держал за длинный носик на вытянутой руке. В этот момент они были похожи на двух танцоров, замерших в ожидании нового круга, готовых слиться в едином порыве. Лунь Юэ и его чайник — неразлучная пара, связанная невидимыми нитями мастерства и вдохновения.

И, действительно, словно по сигналу, Лунь Юэ широким, плавным жестом подтянул чайничек к себе. Его движения стали более мягкими, текучими, словно он перешёл в другую плоскость, в другое измерение. Из верного меча, из орудия воина, чайник превратился в изящного партнёра, с которым Лунь Юэ исполнял сложный и красивый танец.

Если первая часть представления была про войну, про силу и стойкость, то эта явно говорила о мире, о гармонии и красоте. Лунь Юэ кружился в танце, плавно перетекая из одной позы в другую, а чайничек в его руке изящно описывал замысловатые фигуры. Его движения были наполнены грацией, но при этом чувствовалась внутренняя сила, как у горного ручья, который, кажется, течёт легко и беззаботно, но способен пробить себе дорогу даже в самых твёрдых скалах.

Своё представление Лунь Юэ завершил в красивой, но сложной стойке. Он стоял на одном колене, корпус его был сильно отклонён назад, а рука с чайничком вытянута над плечом. И в этом положении, словно бросая вызов силе притяжения, он точно, тонкой струйкой наполнил вторую гайвань водой, создавая в ней миниатюрный водоворот.

Закончив свой танец, Лунь Юэ выпрямился и с глубоким, уважительным поклоном завершил своё представление.

Пытаясь восстановить дыхание, Лунь Юэ медленно опустился на колени перед чайным столиком. Его сердце бешено колотилось в груди, словно пойманная птица, но внешне он старался сохранять спокойствие и невозмутимость. Он чувствовал на себе взгляды Райдэн Рэя и Наноми, и это придавало ему сил и решимости.

К этому моменту чаинки в гайванях уже перестали кружиться, и настой приобрёл глубокий насыщенный цвет. С уважением и почтением Лунь Юэ взял в руки сначала один, а затем другой сливник и начал по очереди разливать чай по пиалам. Его движения были точными и выверенными, ни одна капля не пролилась мимо. Он наполнил каждую пиалу до краёв, словно наполняя их не только чаем, но и своей душой, своей энергией. Затем, с поклоном, он протянул пиалы правителям Инадзумы, предлагая им насладиться вкусом Чжэншань Сяочжуна.

Лунь Юэ старался быть очень сдержанным и учтивым, соблюдая все правила этикета. Он избегал прямого взгляда, не позволял себе лишних движений, говорил тихим, мягким и спокойным голосом. Однако втайне, краем глаза, он нет-нет, да и подглядывал за реакцией Райдэн Рэя и Наноми. Ему было важно знать, понравилось ли им его представление, оценили ли они его мастерство и, разумеется, чай.

Когда Лунь Юэ закончил подавать чай, его лицо вспыхнуло от волнения. Он пытался восстановить дыхание и одновременно подавить смущение и восторг. Ожидая реакции гостей, он был напряжён, и похвала сёгуна пронзила его, словно удар молнии. Едва сдерживая улыбку, он старался сохранить на лице выражение почтения и смирения.

Даже комментарии юной принцессы Наноми не смогли его задеть. Напротив, он лишь ещё больше смутился, осознавая, что его выступление привлекло внимание столь важных особ. Собравшись с духом, он поспешил раскланяться в знак благодарности за столь высокую оценку его искусства.

— О, достопочтенный Райдэн Рэй, госпожа Наноми, — пробормотал он, стараясь, чтобы его голос не дрожал. — Для меня огромная честь, что моё скромное искусство удостоилось вашего внимания. Я безмерно благодарен за столь высокую оценку.

Затем, набравшись смелости, он скромно объяснил принцессе: «Госпожа Наноми, подобно многим сынам великих кланов, я обучался искусству боя. Пути меча я предпочёл крепость тела, однако дух схватки не нашёл во мне отклика, как пыл танца и кипящей для чая воды».

Эти слова были правдой. Лунь Юэ никогда не чувствовал себя комфортно с оружием в руках. Он предпочитал использовать своё тело для создания красоты, для выражения своих чувств. Танец и чайная церемония были для него способом выразить себя, способом соединиться с миром.

Закончив свою речь, Лунь Юэ поклонился ещё раз, выражая своё почтение и признательность. Затем, воспользовавшись этой передышкой, он начал выбирать новый чай. Он знал, что должен предложить гостям что-то особенное, что-то, что сможет удивить их ещё больше, чем Чжэншань Сяочжун.

Тщательно рассмотрев все возможные варианты, Лунь Юэ остановил свой выбор на сорте Фэн Хуан Дань Цун. С глубоким поклоном он протянул сёгуну чашу с сухими, скрученными листьями, источающими богатый аромат цветов и мёда.

— Достопочтенный Райдэн Рэй, — произнес он, — позвольте представить вам Фэн Хуан Дань Цун, «Одинокие Кусты с Горы Феникса». Этот улун словно соткан из противоречий, сочетая в себе силу и нежность, сладость и терпкость.

Затем, словно украдкой, Лунь Юэ задал вопрос, прикрытый лёгкой улыбкой: «Позвольте полюбопытствовать, знакомы ли вы с тем, как вообще появился такой сорт, как улун?» Не дожидаясь ответа, он продолжил свой рассказ, словно погружаясь в древнюю легенду:

— Это название, «чёрный дракон», уходит корнями в те времена, когда война между Долиной и Гаванью, наконец, утихомирилась. Один из великих генералов Ли Юэ, устав от кровопролития, решил покончить с военной деятельностью, найдя мир и покой в горах Чэньюй, где и осел. Его кожа была очень смуглой, а сам он слыл крепким мужчиной, полным здоровья и сил, поэтому все односельчане звали его Улун – Чёрный Дракон.

Лунь Юэ сделал небольшую паузу, чтобы дать слушателям возможность представить себе этого легендарного героя.

— Когда Улун уходил в горы на охоту, на спину он вешал лук со стрелами, а на пояс — бамбуковую плетёную корзину для сбора дикорастущего чая. Во время охоты Улун много бегал, преследуя свою добычу, и от быстрого бега корзина с чаем тряслась, а находившиеся в ней чайные листья тёрлись друг о друга. Именно поэтому заваренный настой обладал слишком густым тяжелым ароматом и горьковато-терпким привкусом.

Голос Лунь Юэ стал тише, словно он делился секретом.

— Однажды Улун вернулся с охоты с большой добычей. Вечером он сразу же принялся за разделку туши животного и был так занят, что даже забыл прожарить собранный чай. К обработке чая Улун приступил только рано утром на следующий день. Напиток, приготовленный из этого чайного листа, отличался чистым насыщенным вкусом и свежим устойчивым ароматом.

Лунь Юэ вновь замолчал на мгновение, давая легенде проникнуть в сердца слушателей.

— Чёрный Дракон очень обрадовался и тотчас же пригласил своих новых соседей, чтобы вместе с ними попробовать новый чай. В доме собралась целая толпа людей, все они, прищёлкивая языком от восторга, поражались превосходному качеству настоя. Знакомые Улуна стали готовить чай таким же образом, поэтому вскоре этот чай получил широкое распространение. С тех пор крестьяне того уезда начали заниматься разведением чайного дерева, а изготавливаемые чаи в память о Чёрном Драконе стали называть улунами.

Пока он рассказывал эту древнюю историю, Лунь Юэ с нежностью, заботой и исполнительностью заваривал чай для господ. Он успел заменить гайвани и пиалы на новые, более подходящие сорту Фэн Хуан Дань Цун. Он выбрал гайвани из тонкого фарфора, чтобы подчеркнуть нежный аромат чая, и небольшие пиалы, чтобы сконцентрировать вкус на языке.

Лунь Юэ, наполняя пиалы золотистым настоем Фэн Хуан Дань Цуна, внезапно остановился, услышав тихий голос принцессы Наноми.

«Не горький», — произнесла она с легкой лаконичностью, словно невзначай.

Лунь Юэ почувствовал тепло в груди. Это была первая реакция принцессы на вкус чая, первое проявление интереса и, возможно, даже доверия. Для чайного мастера это был значимый момент. До этого Наноми оставалась отстранённой, словно наблюдая за происходящим из-за непроницаемой стеклянной стены.

Он наполнил пиалы до краёв и, прежде чем передать их, с лёгкой улыбкой взглянул на принцессу.

— Госпожа Наноми, — произнёс он мягко, без какого-либо давления, — некоторые вещи начинают с того, что просто не горькие... И если вы распробовали вкус, значит, он всё же дошёл до вас.

С этими словами он передал пиалу Наноми, а затем, с поклоном, предложил чай Сёгуну. Теперь оставалось лишь ждать и надеяться, что Фэн Хуан Дань Цун откроет для принцессы двери в удивительный мир чайных ароматов и вкусов.

После того, как Лунь Юэ предложил Райдэн Рэю попробовать чай Фэн Хуан Дань Цун, он замер, ожидая реакции своего собеседника. Он уже понимал, что Сёгун ценит правду и видит её в горечи, в то время как сказки считает ложью. Его собственная философия чая, где вкус меняется и раскрывается, словно цветок под лучами солнца, была совершенно иной.

Лунь Юэ почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Он осознавал, что Сёгун не разделяет его взглядов, но не мог молчать. Он должен был защитить свою философию и любовь к чаю. Собравшись с духом, он произнёс:

— Достопочтенный Райдэн Рэй, честная горечь — это правда жизни. Но разве сладость, которая появляется позже, — это ложь? Возможно, она является наградой за терпение, за то, что мы не отвернулись от горечи, а приняли её как часть себя. Или, возможно, это просто напоминание о том, что горечь не вечна и за ней всегда приходит мёд.

В его голосе звучали достоинство и спокойствие. Он не спорил и не навязывал своё мнение, а лишь предлагал другую точку зрения, другую перспективу. Он знал, что не изменит убеждений Сёгуна, но должен был высказать свою правду, свою веру в то, что чай может быть не только горьким, но и сладким, не только правдой, но и сказкой.

После его слов в зале воцарилась тишина. Лунь Юэ опустил взгляд, ожидая реакции Райдэн Рэя. Он был готов к любому ответу, даже к резкому отпору.

Но вместо этого Сёгун задал вопрос. И в его голосе прозвучали нотки, которые Лунь Юэ не мог сразу определить. Это не была просто вежливость, в вопросе чувствовалась какая-то неловкость, внутренняя борьба, отсутствие привычной уверенности.

Лунь Юэ поднял взгляд и встретился с глазами Райдэн Рэя. Он увидел в них не холод и отстранённость, а что-то более человечное, более уязвимое.

Интуитивно почувствовав несказанное, Лунь Юэ ответил теплее, чем обычно: «Меня встретили лучше, чем я ожидал. Но чайный мастер — не лакомство, его трудно проглотить без настроя».

Он сделал паузу, позволяя своим словам проникнуть в сознание Сёгуна, а затем тепло улыбнулся. «Фестиваль был шумным и ярким, но лучше бы вы сами это увидели. Новости редко пахнут, а в воздухе Рито — вся суть».

Он видел, что Сёгун заинтересован, что его вопросы выходят за рамки простого этикета. Лунь Юэ чувствовал, что между ними начинает устанавливаться какая-то связь, что они начинают если не понимать друг друга, то очерчивать новые границы на строгой выкладке настила татами..

Используя этот момент, Лунь Юэ решил показать себя не просто как мастера, но как человека с определённой философией — через чай. Он посмотрел на Райдэн Рэя и произнёс: «Этот чай не пытается понравиться сразу. Он говорит: подожди. Позволь мне раскрыться».

Он знал, что Сёгун предпочитает жёсткий, некомпромиссный вкус, но надеялся, что Фэн Хуан Дань Цун, с его сбалансированным началом и послевкусием, сможет тронуть его сердце, сможет показать ему, что красота и гармония могут быть найдены даже в самых неожиданных местах.

Лунь Юэ, осознав, что между ним и Сёгуном установилась прочная связь, не смог сдержать свой пыл. Он слегка отвел взгляд в сторону, словно смущаясь своей дерзости, и с загадочной улыбкой произнес: «Если его превосходительство предпочитает горькие нотки, то ему наверняка понравятся новости из Долины».

Он сделал паузу, давая своим словам проникнуть в слух Райдэн Рэя.

— Долина лишь недавно преодолела последствия болезни, которая чуть не погубила урожай. И поэтому все чайные листья лета и весны наполнены тоской, болью и одиночеством забытой последовательницы забытой богини.

Голос Лунь Юэ звучал мягко и печально, словно он рассказывал древнюю трагическую легенду, одну из тех, что уже излагал про сорта чая. И в этом ремесло Чаци — чайной традицией хранить историю Долины.

— Хотя великие адепты наконец-то воссоединились и обрели мир, достойный чай, который я привёз для демонстрации, совсем молод. Он был собран буквально за пару недель до отплытия в Иназуму.

Он посмотрел на Сёгуна с некоей игривостью в глазах.

— Но если достопочтенному Сёгуну будет угодно ощутить горечь Долины, у этого скромного мастера есть с собой заварка того периода. Она не столь изысканна, как прочие сорта, но в ней есть глубина, сила и память о пережитой боли.

Лунь Юэ опустил взгляд, ожидая решения Райдэн Рэя. Он осознавал, что рискует, предлагая ему чай, наполненный горечью и тоской. Но он верил, что Сёгун способен оценить его искренность и желание поделиться с ним не только прекрасным, но и трагичным.

— Этот год был тяжёлым для Ли Юэ, — продолжил Лунь Юэ, — но, пережив его, страна стала сильнее. Каждый конфликт способствовал налаживанию новых связей. Гавань поддержали уважаемые гости с востока, за что им огромное спасибо, и даже Долина не осталась в стороне, отправляя гуманитарную помощь и ремесленников после нападения. Даже я регулярно выбирался в Гавань, чтобы помочь.

В его голосе звучала гордость за свою страну и свой народ.

— Так и Долина, переболев, стала лишь крепче. Поэтому я и верю, что горечь — залог сладкого послевкусия, что только пережив трудности, мы можем по-настоящему оценить радость и счастье.

Отредактировано Lun Yue (2025-04-20 12:53:12)

Лунь Юэ мягко отстранился, предоставив Сёгуну тишину для размышлений. В его жестах была изысканная вежливость: ни спешки, ни давления — только тёплая, почти обволакивающая покорность ритуала. Он опустился на колени, поджав под себя ноги, и, приподняв рукав, осторожно сдвинул в сторону корзину с отработанными инструментами. Пальцы его, привычные к хрупким предметам, двинулись вглубь, перебирая тканевые свёртки и резные коробочки, будто ища не вещь — память.

Наконец он извлёк тёмную шкатулку из дымчатого дерева, с вырезанным в толще крышки силуэтом горы Цуйсунби — той самой, у подножья которой начиналась его дорога. Он прижал её к груди, будто возвращая себе уверенность, и медленно раскрыл.

Внутри лежали листья — не сияющие изумрудом, как свежий весенний сбор, но тусклые, серо-коричневые, с изломами и пятнами, как кожа старого дерева. Некоторые были скручены так небрежно, будто сам куст отверг их, не захотев дать им обратиться частью напитка. Аромат был глухой, горьковатый, с тяжёлым шлейфом сырости и далёких пожарищ. В нём не было живой терпкости — только тень былой свежести, как в дыхании травы, увидевшей слишком мало дождей.

— Это... не тот чай, что я обычно подаю, — произнёс он негромко, чуть склонив голову. — Но именно он расскажет вам правду.

С ловкостью, близкой к танцу, он начал готовить заварочный набор: облил гайвань кипятком, покатал по ладони крышку, согревая её теплом тела. Затем осторожно, будто клал в чашу драгоценность, опустил в неё несколько поблекших листьев. Они шелестели, как высушенные лепестки. Пара слипшихся чаинок неохотно поддавались разделению.

— Мой клан давно чувствует, когда земля меняет дыхание. Её беды отражаются в аромате чая, в наклоне стебля, в трещине на фарфоре. Мы знали: что-то скверное поселилось в корнях долины Чэньюй. Чтобы понять природу бедствия, мы заключили союз с хранителями горы Цуйсунби — божественными зверями, веками оберегающими равновесие.

Он залил листья водой — не кипятком, но горячей, сдержанной, как извинение. Настой быстро потемнел, в нём закружились осадки, мутные и тяжёлые.

— Совместный путь привёл меня к доктору Байчжу, чья мудрость открыла врата знания, и к великой Адептке Фу Цзинь, некогда державшей Долину в равновесии. Она сражалась не только с болезнью земли, но и с болью в сердце — утратой силы, веры... и, возможно, дружбы.

Он слил первую заварку, ловко наклоняя гайвань, как будто отпускал тень прошлого. Новая порция воды подняла из листьев чуть иной аромат — горький, но чище, с лёгкой древесной нотой.

— Мы помогали ей восстановить баланс. Провели древний обряд, очистили землю, нашли нефрит, что хранил силу гор, — и узнали правду. За бедой стояла другая Адептка, Лин Юань. Когда-то она была подругой Фу Цзинь, но после великой войны сердце её охладело к людям. Она захотела переделать землю, изгнать в ней всё, что было пригодно для жизни.

Он не поднимал голос, но в его словах не было осуждения.

— Я не смею судить её. Обе — хранительницы древнего мира. Их гнев и скорбь — столь же естественны, как буря над утёсом. Я лишь надеюсь, что мы сумели напомнить им о том, что когда-то объединяло их.

Он разлил настой по пиалам. Цвет его был глубокий, почти чёрный, с красноватым отливом — как сумерки над озером, где когда-то пели цикады. Поднеся чашу к Сёгуну, он склонился в молчаливом поклоне.

— Этот чай — горек, как расставание. Но в нём уже прорастает свет. Если беда коснулась здешней земли, я... хотел бы помочь. Уверен, мой божественный спутник тоже. Пусть и без силы Адептов, но с... верой. Расскажите мне больше?

Лунь Юэ слушал сёгуна, внимательный и сосредоточенный, будто в каждом слове сквозила сама суть происходящего, а не просто рассказ о недавней трагедии. Его глаза слегка сузились, морщинки у уголков губ дрогнули — тонкий намёк на сострадание, но без жалости, без снисхождения. Слова о Великой Громовой Сакуре отзывались в его душе тихим эхом боли, словно будто это не просто растение, а живое существо, чья судьба тесно переплетена с судьбой целого мира.

В это время Лунь Юэ аккуратно опустил крышку второй шкатулки — там хранился жасминовый чай, цветки которого источали мягкий, почти невесомый аромат, напоминающий о весенних утрах, когда воздух напоён свежестью и пробуждением. Он нежно рассыпал листья в изящную гайвань из белой глины, покрытую тонкой глазурью, и медленно влил воду чуть теплее той, что только становилось движимой, — чтобы чай не сгорел и раскрыл весь свой нежный букет. Его пальцы двигались с величайшей осторожностью и уважением, словно творя не просто действие, а ритуал, направленный на то, чтобы подарить спокойствие и облегчение тем, кто стоит перед ним.

Парок, поднимающийся из гайвани, был лёгким, как дыхание кувшинки над прудом. Аромат жасмина плавно обволакивал пространство, слегка сладковатый и одновременно свежий, с лёгкими нотами мёда и зелёного чая. Он знал — этот напиток принесёт не только физическое тепло, но и душевный комфорт, даст силы, чтобы выстоять перед невзгодами. Лунь Юэ аккуратно накрыл гайвань крышкой, потом несколькими движениями, отточенными годами практики, разлил чай в тонкие пиалы из фарфора с нежным голубым узором — каждая была словно маленькое произведение искусства.

Смотрев на Сёгуна, Лунь Юэ заметил, как тот сдержанно выказывал лицом любое проявление эмоций, даже слегка не морщил лоб — признак внутреннего стержня, напряжённого в совершенстве. Чайный мастер почувствовал, как у самого в груди зарождается смущение. Он словно оглянулся в прошлое — вспоминал строгость отца и наставления, которые с детства звучали в его голове, становясь неотъемлемой частью его сущности.

«Не проси, если не должен. Если же просишь — будь честен и достоин… Но что если здесь, среди таких великих сил, речь идёт не о торговле и цене? Что, если помощь — это не товар, а долг, что ложится на плечи тех, кто выбирает идти навстречу?»

Смущение не позволило Лунь Юэ сразу подобрать слова, он на мгновение остановился, ловя себя на том, что в подобном положении он обычно всегда знает, как поступить. Но теперь казалось, будто что-то глубже заставляет его говорить иначе.

— Если бы сёгун позволил Ассоциации Ремесленников Чэньюй открыть лавку на ваших островах, — произнёс он, стараясь не спешить и чуть краснея, — это было бы великолепно. Мы могли бы регулярно привозить сюда не только чай, но и изящную посуду, поделки ремесленников — всё то, что наполняет дом теплом и красотой, помогает людям чувствовать связь с природой и древними традициями.

Он выпрямился, собираясь с мыслями, и склонился в глубоком поклоне, протягивая перед собой пиалу с жасминовым чаем. Его глаза встретились с глазами сёгуна — там было больше, чем просто предложение: там звучало обещание, вера в союз и взаимопонимание на тот краткий миг, что Лунь Юэ вообще мог позволить себе такой контакт.

— Пусть этот чай принесёт в ваш дом покой и силы, — тихо сказал Лунь, — а мы будем рады идти с вами по этому пути, вместе.

Его голос был мягким, спокойным, но в нём ощущалась та стойкость и решимость, что передаётся только тем, кто знает цену словам и делу. Его жесты не спешили, но были полны внимания и уважения — от прикосновения к фарфору до взгляда, который словно говорил: «Я готов помочь».

Пока чай тонко переливался в пиале, Лунь мысленно обдумывал дальнейшие шаги. Возможность открыть лавку на острове означала нечто большее, чем просто торговлю. Это был мост между мирами, живое доказательство того, что даже в сложные времена можно найти союзников и поддержать друг друга не только силой или властью, но и уважением к традициям и культуре.

Лунь Юэ застыл, когда услышал последние слова сёгуна, словно мир вдруг перестал вращаться — и всё, что осталось, это один миг, сияющий, хрупкий, не до конца понятный. Он смотрел на Рэя широко распахнутыми глазами, в которых боролись изумление, ликование и тихое, едва различимое смущение. Подобно струйке пара, поднимающейся из свежезаваренной чаши, внутри него растекалось чувство неожиданного восторга, которого он никак не ожидал.

И не успел он ещё как следует осознать масштаб сказанного, как слова сами вырвались наружу, словно закипевшая вода — прежде, чем он успел прикрыть чайник:

— У моих старших сестёр... у некоторых... ещё нет мужей!

Он почти подался вперёд, будто хотел вручить это признание на золотом блюде, как самый ценный дар, как немедленное решение внезапно предложенной возможности. Глаза его сияли искренним рвением, голос прозвучал звонко, почти с гордостью — и только в следующую секунду он понял, что сказал.

Мгновенно залившись краской до ушей, Лунь резко отстранился, словно горячий пар опалил ему пальцы. Опустив взгляд, он неловко поднял рукава к лицу, будто пытаясь спрятать в них свою внезапную вспышку — и лицо, и саму мысль, и тот наивный восторг, что вырвался наружу без разрешения.

— Простите меня, прошу, — пробормотал он приглушённо, не поднимая глаз. Голос был тише, но всё ещё звенел внутренней искренностью. — Я… я имел в виду, что мои сёстры обучены по всем канонам Чаци, как и я. Каждая из них знает искусство не только чая, но и ведения торговли, дипломатии, работы с гильдиями… Они достойны и справятся с делами Ассоциации здесь, если сёгуну будет так угодно.

Он глубоко поклонился, так низко, что почти коснулся лбом пола, и задержался в этом поклоне чуть дольше, чем требовало приличие — чтобы дать себе время вернуть дыхание, унять жар на щеках и собрать мысли. Рукав всё ещё прикрывал половину лица, но в этом жесте больше не было растерянности — только почтение и желание служить.

Всё внутри него звенело: от слов Рэя, от собственной внезапной дерзости, от силы того момента, который, казалось, ещё дрожал в воздухе, подобно хрупкому чайному листу в прозрачной воде.