Пока Люмин разглядывала подарок, Скарамучча смотрел на неё. Не столько на то, что она делает и как, сколько на саму эту сцену, где девушка под луной любуется драгоценностью, которая может обернуться оружием и опасностью. И девушка, и драгоценность, в общем-то. В этом было нечто очаровательное, ироничное и приковывающее внимание. А ещё это было просто красиво.

Вот так, засмотревшись на то, что сам и создал, Сказитель едва не пропустил тот момент, когда Люмин обратила внимание на него и шагнула ближе, обнимая. Этого он не ожидал и в первый миг почти растерялся, замерев неподвижно, словно бы не зная, что делать с этим её порывом и как реагировать. Но, ощутив нежную прохладу её близости и услышав тихие слова, тут же ожил во всех смыслах и обнял её в ответ. Одна пара кукольных рук легла на спину принцессы, вторая опустилась чуть ниже, на талию.

Давно его никто не обнимал вот так.

Цветочный аромат, стук её сердца, что был так ясно слышен вблизи, и тихое дыхание, когда она начала говорить, а затем и молчать, шелест юбок и лёгкий звон цепочки на её шее. Всё это было так явно и так реально: та самая Вечность, о которой он знал, была в этот момент. Недолго, всего лишь мгновение. Но Скарамучча знает, как работает Вечность. И он знает, что это время, если это понятие вообще имеет право существовать в таком статусе, навсегда останется с ним.

Её сердце билось так спокойно, плавно и ровно.

Сказитель отпускает Люмин из объятий, позволив себе крохотную мысль о том, что ему хотелось бы ещё немного послушать звук её сердца. Но он знает, что это плохая идея: то болезненное очарование и желание слушать его очень быстро обернутся горькой завистью и злобой, которая совсем здесь неуместна. Кукла не собирается забирать сердце Люмин для себя. Понимает, что даже если и вытащит его из груди, то это ничего не изменит — оно уже не будет биться.

А сейчас оно билось. Это было так очаровывающе и неприятно. Как и обычно.

Она осталась довольна этим сюрпризом, что было самым главным во всей этой затее. Скарамучча уже получил свою награду в её объятиях и тоже должен был быть доволен, но у него не вышло, как не выходит у неба быть безбрежной лазурью в сильный шторм. И всему виной горн Микагэ!

От упоминания этого проклятого места внутри божественной куклы сверкнула вспышка ярости, облачённая в разряд электро, и он на миг засветился. Воздух запах, точно скоро гроза, хотя гром не гремел. Вечный владыка сокровенной мудрости не был счастлив слышать, что катастрофа в Иназуме предотвращена. Он желал островам оставаться в плену вечной погибели, а Татарасуне персонально — быть стёртой с лица земли навсегда.

Смешное это для Вечности слово — «навсегда». Кукла уже знает, что его не существует, и что понять его смысл, кроме него, может только одно существо в Тейвате, которое он ненавидит даже сильнее, чем горн Микагэ. И всё-таки, он бы желал Татарасуне именно что навсегда исчезнуть. Вместе с горном и... уже неважно.

«Всё к лучшему», говорит Люмин, и это уже, после её нежных объятий и тихого, как сумерки прозрачного шёпота о грёзах и прахе, звучит очень странно. Не то как издёвка, не то как абсурд.

— К лучшему, — повторяет он, хмурясь. Пробует это обещание на вкус и очевидно не верит. Слова эти для Скарамуччи имеют скорее противоположное значение, и тон его отнюдь не радостный. Он и сам не собирался делать ничего «хорошего» с этим миром, не заслужил он таких пожеланий. Но ведь и Люмин говорит о лучшем для себя, а не для кого-то ещё. Это уже совсем другая история, и финал у неё будет не такой.

— Уже интересно взглянуть, во что ты превратишь этот растворитель.