Даже ругательство не успевает слететь с губ и испачкать своей нечистотой расплавленный солнцем воздух, когда Тарталья вдруг хватается за кукольные лодыжки и резким движением усаживает Сказителя на плечи. Это недостойно, причём с обеих сторон: и если Чайльда стоит обвинить в непочтении и неподобающем обращении, то себя уличить Скарамучча мог в презренной слабости, недостойной бога.
В первую очередь, он абсолютно не ожидал и даже не мог помыслить о том, что этот рыжий идиот выкинет подобное. Эта ошибка заставила куклу молча (и невероятно шокировано) всплеснуть руками, чтобы удержать равновесие на человеческих плечах, а потом ухватиться за голову Тартальи, спасаясь от падения вниз головой. Во вторую же... все иные слова, мысли, побуждения, желания, свет и тьма, законы вымышленного мира - всё, что есть только в Тейвате, уходит прочь, как стёртое мокрой тряпкой пятно.
Кукла находит себя на плечах рыжего человека, и выгоревшие на солнце пряди топорщатся между пальцами.
«Нет,» - в груди всё замирает и вдруг начинает давить, словно пресс, разделять тело на составные детали. Кукла смотрит на свои руки и на рыжую голову, и чувствует, что его держат. Держат достаточно аккуратно и в то же время крепко, чтобы он не упал от быстрого движения. Чувствует кукла ветер на лице, тепло чужой кожи, вибрацию смеха из смертной груди, бой его живого сердца внутри.
Чувствует кукла опять.
«Нет, нет, нет,» - когда-то давно он держался так за другого человека. В первый раз больше в страхе от происходящего, что было в новинку, но потом счастливо смеялся. Обнимал того человека и просил: «покатай меня ещё, Нива-сама!» И тот человек, высокий и сильный, такой всемогущий, как казалось тогда, соглашался. Подхватывал под руки и поднимал высоко, подбрасывал вверх... и всегда, всегда ловил, прижимая к себе так крепко, что это невозможно было забыть, как ни старайся.
«НЕТ,» - и этот немой крик застревает внутри и не может он выйти. Кукольная рука, безжалостная и куда как сильнее любой человеческой, дрожит. Пальцы хотят и в то же время не желают сжаться на рыжих прядях сильнее, чтобы выдернуть их вместе с кожей. Часть внутри этого очень желает, быть может сорвать движением даже всю голову, но... но кукла этого не может сделать, как не может оторвать взгляд от волос человека и посмотреть хоть куда-то ещё.
Куклы ведь не умеют чувствовать, они бессердечны.
- Ты, - по этому короткому обращению почти неслышно, сколь неоднозначна интонация. Она не настолько жестока и не полнится презрением ко всему роду людскому, пусть кукла старается выразить весь свой гнев сквозь пелену непрошенных ассоциаций и воспоминаний. Но не выходит, и слова становятся мягче, нежнее и звонче, как иназумская речь.
- Немедленно, - громкое и даже голословное заявление от того, кто еле выдавливает из себя по слову за раз, мешая действовать без промедлений. Тихо, сквозь зубы кукла не то шепчет, не то шипит, всё так же не в силах пошевелиться, как заколдованный. - Отпусти. Меня. Отпусти. Меня.
К Тарталье была эта мольба или же к собственной памяти? Кукла врать не умеет, но сейчас попусту затрудняется отвечать на столь трудный вопрос уверенно. На каждый хочется ответить отрицательно, но возможно ли это?
- Отпусти меня, - кукольный голос что выцветшая картина, что давно запылилась в кладовке, с трудом там находятся ноты того гнева, что был минуты назад, но недовольство возвращается, как волна, и растёт, превращаясь в цунами. - Пока ты ещё жив. Жалкий. Смертный. Человек!..
