Белоснежная ткань пиджака окрасилась дважды - сначала грязью земли, взрытой колёсами меков, бурой до черноты, с вонью мазута, с кусками глины. Потом - алым от крови, первыми штрихами такими яркими, полотном кажется одежда. Темнеет мазок, и алый кислотный становится тёмным багрянцем, протекает сквозь замёрзшие бледные пальцы.
Ноа давится воздухом и криком, зажимая дыру в своём боку, сразу скрывается от глаз преследователей во вспышке электро. Секунду или две в ночи элемент очерчивает яркий контур его силуэта, но сам он уже убежал, изо всех сил стараясь не капать кровью на асфальт. Она не будет скрыта благословением архонтов и даст преследователям подсказку, где его искать, так что Ноа падает за первым попавшимся деревом в тёмном парке, стаскивает с себя пиджак и выворачивает наизнанку. Фиолетовый подклад из шёлка чуть холодит рану и на секунду приносит иллюзию облечения, сразу за которой следует ещё одна вспышка боли.
Если бы не глаз бога, было бы конечно хуже.
Жмуря глаза и сдерживая тремор в руках, Ноа медленно, глубоко дышит через рот, стараясь согнать с себя обморок. Нельзя сейчас терять сознание, нельзя! Ещё немного, и эти придурки вспомнят о собаках на базе, которые обучены кровь вынюхивать, и тогда уже ни один приём с невидимостью не поможет...
Зубы стучат то ли от боли, то ли от холода, и Ноа закусывает рукав пиджака, чтобы в приступе ослепительной боли случайно не откусить себе часть языка. Расслаивается калейдоскопом цветных пятнышек мир вокруг, в отдалении слышны мужские голоса, но не понятно, что говорят, и насколько они далеко.
Становится тепло, словно взошло солнце, и на бледном, покрытом испариной лице Ноа вдруг расцветает улыбка. По его щекам текут слёзы, он зажимает себе рот, чтобы не смеяться, и лишь надсадно и тихо всхлипывает, не то от слёз, не от от боли. Он чувствует, как умирает, как кровь течёт сквозь ткань и пальцы, и как вдруг гулко и неожиданно сильно, громко начало стучать сердце!
Не в первый раз, и наверное не в последний, Ноа чувствует, что он живёт свою жизнь, первую и единственную.
Сознание всё-таки оставляет его на несколько минут, и когда удаётся прийти в себя, вокруг уже тихо, насколько позволяет это определить шум в ушах от судорожного дыхания и безумного боя сердца. Апатично глядя в небо - невидимое, несуществующее сейчас за яркой и непроницаемо-чёрной пеленой боли - Ноа ещё сколько-то сидит прежде, чем находит в себе силы подняться на ноги и куда-то пойти.
Проходит время - сколько? - прежде, чем он понимает, на какой улице находится. На знакомой и освещённой, и он тут много раз уже был. Вот тут киоск с газетами, а здесь - почтовый ящик. Шаткой походкой Ноа ковыляет до него и хватается, почти обессиленный, чтобы не упасть.
Смеётся уже гораздо громче, без стеснения, сгорбившись и закрывая лицо ладонью.
«Не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу умирать,» - мысль выходит из тела со смехом, стоном и слезами, пока их владелец, держась за стенку одного из жилых домов, не добредает до знакомой зелёной двери с латунной табличкой. Табличка тоже знакомая, но сейчас в глазах всё плывёт и прочесть её невозможно, но точно знакомая, Ноа помнит её наощупь и точно знает, что это она, а не какая-то похожая.
На ней остаётся мазок крови с пальцев, и на дверной ручке тоже - из рук валится пиджак, пока Ноа, привалившись к двери спиной, ищет в кармане отмычку. Отпирает дверь дёрганными и рваными движениями, вваливаясь в помещение на самом краешке сознания. Его хватает лишь на то, чтобы затащить внутрь одежду и кинуть на пороге, запереть дверь и добрести до шкафа.
Там была аптечка, там всегда была аптечка!
Ноа смеётся, оседая на пол в обнимку с белым чемоданчиком, и вновь сознание покидает его на... какое-то время. Вернувшись, он открывает аптечку и, борясь со своими дрожащими руками, пеленой в глазах из-за боли и звоном в ушах, принимается оказывать себе первую помощь. Обезболивающее сработало без осечек и прояснившийся разум пришёл вместе с накатившей слабостью и невероятным, всепожирающим, ещё сильнее чем сталь в боку убивающим, чувством голода.
Счистив с кожи рубашкой кровь, насколько смог, Ноа медленно сел, чувствуя как внутри всё от этого перевернулось, а потом всё-таки встал и побрёл на кухню, цепляя плечами стены. Там по шкафам нашлось достаточно припасов: яйца, сыр и сосиски, которые несложно было вывалить на сковородку.
Широко, устойчиво расставив ноги и оперевшись на углы плиты ладонями, Ноа чуть апатично наблюдал за тем, как подрумянивается глазунья, думая только о том, что сейчас у него от голода точно поедет крыша.

Отредактировано Noah Amenoma (2024-05-15 12:49:29)

Шкворчит понемногу масло, кухня наполняется запахом пусть незатейливой, но вкусной еды. Ноа же, не меняя своего положения, едва не падая в сковородку лицом, таращится на полуготовую глазунью, отмечая, что внутри кое-где плавают кусочки скорлупы. Надо бы вытащить, пока белок не схватился окончательно, но он не уверен, что способен поднять руку и не упасть. Медленно, но всё же пробует это, замирая от голоса со стороны с занесённой над едой рукой.
Надо же, даже не услышал шагов! Совсем плохо.
Мучительно, с усилием вздохнув, Ноа оборачивается, разглядывая наставленный в лицо револьвер из-под опущенных ресниц. Положим, ничего нового, только в прошлый раз этот осьминожек болтался у виска владельца, пока сам Амэнома, устроившись в кресле, весело рассуждал о том, что такое человеческая жизнь.
В тот раз обошлось без выстрела.
- ...
Нахмурившись и приоткрыв рот, Ноа попытался что-то ответить. Обратиться, для начала, поздороваться со старым другом, но голова закружилась в тёмном вихре, и он покачнулся, не падая лишь потому, что продолжал держаться. Долгие секунды Ноа стоял, глядя в дуло револьвера пустым и расфокусированным взглядом, его голова завалилась немного вбок, а на лице снова выступили капельки холодного предобморочного пота. Мысли едва сплетались в оформленное и осознанное единство, мир разваливался на составные блоки.
Громко фырча, глазунья стрельнула каплей раскалённого жира прямо в лицо Ноа, но он не отреагировал. Помимо обезболивающего, что он себе щедро вколол совсем недавно, ему попусту было слишком больно сейчас, чтобы обращать внимание на такие мелочи. А что самое важное - он забыл, как зовут этого парня, который сейчас угрожает пулей.
Нет, не забыл, не то слово. Но... как же его зовут? Ноа силится сказать, но звук не идёт из глотки очень долго, его губы шевелятся беззвучно. Они синюшные и дрожат, а сжавшиеся в точку зрачки едва позволяют толково видеть. Тихая пустота, вязкое болото невозможности мыслить и дуло пистолета перед собственным носом.
Ноа смеётся, опуская бессильно плечи. Ситуация дрянь, даже в таком состоянии это понятно, и чем больше он будет молчать, тем хуже. Но будет забавно быть пристреленным именно из этого револьвера. Когда-то Ноа сам лично заряжал в него подписанную пулю.
- Дай... я поем сначала, - Амэнома как может плавно кладёт ладонь на запястье хозяина дома и мягко, но не сильно нажимает, призывая опустить оружие. - Умру сейчас... с голоду... веришь... Лили?
Ну да, его зовут Лилия! Точно! Лили, милый Лили, почему же это простецкое знание далось с таким трудом? Осознание этого снова заставляет смеяться, как и фраза о том, что Ноа сейчас умрёт.
- Или не с голоду, - продолжает он весело. - Давай... ставку. Сто тысяч, идёт? А если... выживу... ой, то есть... а как ты с меня возьмёшь долг, если я умру... ахаха...
Вздрогнув от смеха, что уже не был столь заразительно весёлым, Ноа принялся медленно оседать на пол, не в силах больше держаться на ногах.
- Ладно, тогда можешь доесть за меня, - рассеянно и разочаровано заключает Ноа, ощущая, как темнота снова сгущается, а звуки пропадают. - Чёрт! Я хотел жить. Отстой, Лили... так много всего ещё...

Отредактировано Noah Amenoma (2024-05-15 12:49:42)

Ноа закрыл глаза, и открыл их вновь, находя себя лежащим на твёрдом стекле. Сверху - белый потолок, яркий, как и стены. Сместив взгляд чуть в сторону, Амэнома увидел смазанное пятно лица. После этого он вдохнул, глубоко, рвано, через рот - точно утопающий. И задрожал, покрываясь испариной.
Руки и ноги Ноа заметно тряслись, выворачиваясь от судорог: большое количество обезболивающего помогало, но не делало легче. Казалось, что трясутся не только конечности, но и внутренние органы, голова кружилась и зубы стучали, их точно не получалось сжать крепче, чтобы предотвратить это.

- Отведи меня...

Эта дорожка, куда она ведёт? Мальчик падает на колени и лезет в дыру под забором. С обратной стороны там оказалась грязевая лужа от воды, натёкшей с производства, и белоснежные рубашка и гольфы тут же окрасились в чёрный. Счистив грязь с ладоней всё о тот же забор - увитый плющом белоснежный камень моментально запачкался - Ноа пошёл дальше. Он видел, что там были склады.

- ...отведи... меня...

Открыть замок было несложно, как он ей и обещал. Он ей много чего обещал! Ноа никогда ещё не был настолько болтливым, как в эту встречу, а ведь ему часто говорят заткнуться. Он лишь смеялся и продолжал говорить. Много, но ни о чём, при этом обо всём сразу, а она улыбалась в ответ. Её глаза были яркими, как море в погожий день, а голос мелодичней чем музыка в оркестре. Она показалась Ноа глупой и самонадеянной. Наверное, она такой и была. Пока не перестала любить...

Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить.

И он засмеялся этому, как хорошей шутке!

- Ну у меня и вкус... л-леди Фурина, - Ноа кусал дрожащие губы в кровь, которой было не так уж и много. - Какой красивой была... и перестала... вообще... нет вкуса. Ненавижу... соли бы... ахахаха, соли бы! Соли! Специй!

Труднее всего в этой работе было убедить босса не доверять транспортировку животным. Ноа сказал тогда, что брезгует всеми этими псинами и не будет таким заниматься, но про себя отметил, что схема на диво хороша. А после предложил всё то же самое, но перевозить товар в людях, которые ездили на заработки вахтой. Отличная схема, надёжнее зверей!..

- Все эти м-места... - выдыхает Амэнома и под ресницами у него замирают холодные, точно воск, слёзы. - Отвед-ди меня...

Куча трупов под ярким солнцем, а перед ними рыдающий на коленях парень. Он бесит настолько же, насколько раздражает, ведь ему была дана такая уникальная возможность - жить. Ноа и сам пытался вытащить его, точно подрабатывал на досуге хранителем идиота... ему не нравилось. Нет, не сам этот парень, он пожалуй был неплохим. Или, может, отвратительным. Это как посмотреть. Но он не очень-то хотел...

Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить.

На гладкой золотистой пуле белой краской выводится имя заветное, имя драгоценное. Язык отбивает по нёбу два слога, а на третьем Ноа выдыхает с улыбкой: Ли-ли-я. Позвякивает брелок-осьминожек, трещит откинутый в сторону барабан, клацает пуля в каморе.
Звяк. Тресь. Щёлк. Вжух.
Вытянув руку и прижав к локтю револьверный барабан, Ноа прокатывает его вперёд по предплечью до запястья, активируя самую опасную на свете игру. Шанс один к шести, неплохо! Хотя что тут считать выигрышем, правда?
И тогда он подходит со спины к сидящему в кресле Лилии, садится на подлокотник и вкладывает в его ладонь этот аттракцион, плавно подводя руку к виску. И спрашивает о том, что значит...

Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить. Жить.

И Ноа скручивает в спазме или в страхе потери того, чем он так сильно дорожит: он распахивает глаза и мелко мечется на крохотном пространстве столика, вдруг понимая, что он всё ещё живой. И Лилия живой! Лилия живой, а ведь он отчётливо помнит звук выстрела.
Был холостой? А Лилия сохранил ту пулю? А почему он вообще здесь? Такой болтливый...
Осознав это, но так и не разобрав смысла слов, Амэнома только рассмеялся, тепло и беззаботно. Вновь по его щекам, синюшно-бледным, точно из воска сделанным, потекли холодные слёзы. Как же славно слышать болтовню Лилии! Если он ведёт себя так, значит он жив, и хочет этого. Он бывает очень красив, когда сомневается, но всё же борется за это состояние... и невероятно уродлив, когда сомневается в том, что это может быть правильно.

Прижмурив фиолетовый глаз, Ноа постарался посмотреть на Варнужа сфокусировано, пусть это давалось ему с чрезвычайным усилием. Но всё же так надо было - увидеть, какой сейчас Лилия. Красивый? Или нет?

Он сжимал между пальцев мундштук с незажжённой сигаретой и внимательно смотрел в ответ. Говорил что-то. Говорил. Но не курил, а ведь ему это нравилось. Почему бы не делать то, что нравится? Почему бы просто не делать этого? Лилии тоже стоило

жить.

Усмехнувшись этому, Ноа попытался приподняться на локте, но не преуспел. Не смог и выдохнул разочаровано, протягивая ладонь к сигарете Варнужа. От пальца Ноа прошла желтоватая искра, перешедшая на бумагу с табаком. Не зажигалка, но тоже позволит прикурить.
Должно быть, для Лилиии это будет болезненно и раздражающе неприятно. Сам Амэнома, широко улыбаясь, закрыл глаза, проваливаясь в полудрёму. Ему стало гораздо легче.

Мягкая темнота забвения не была облегчением, она не была даже приятной, но во всяком случае, на какое-то время для собственного блага Ноа отключился. Это был напряжённый, тревожный полусон с самой каплей восстановления, в котором он не смог полностью расслабиться и нисколько не отдохнул; тем больше опасностей, что ровно перед обмороком он использовал на Лилии свои элементальные силы. Жёлтый цвет электро всегда значил одно - испытавший его на себе будет в бешенстве и на подъёме сил, а сейчас рядом с Варнужем нет никого кроме Ноа, стало быть он на себя и возьмёт сомнительную честь быть точкой раздражения.
Ноа знал, что он сомнительный, а потому без сознания лежал с улыбкой, полной сожаления. Ему стало легче, но стоило ли это, если Лилия захочет его придушить, пока он валяется без сознания? Можно ли ему доверять? Амэнома знает, что можно, но не больше, чем самому себе, то есть не слишком и не всегда. Он знает, что все медики дают какую-то там их клятву и вроде как не должны, но ведь Ноа и сам много чего вроде как не должен... а Лилия очень зол и без сторонней помощи, ещё после того раза, как чуть не убил себя из-за Амэномы. Но не убил же! Не убил, и не убьёт, наверное. Себя - не убьёт. А насчёт остального сказать наверняка нельзя.
Но всё-таки Ноа улыбается, поставив самого себя в положение столь шаткое во второй раз за ночь. Шире, когда его выдёргивает из дрёмы отвратительный запах и голос Варнужа. Он звучит устало, но приятен в своей тихой и дребезжащей на дне интонации измотанности. Амэнома вздрагивает и садится, закашливаясь, пьёт то, что ему было предложено и чудом не давится.
- Кх... а нет... ох... не знаю, виски? Гааадость...
То ли из-за питья, то ли из-за попыток разговаривать подкрадывается тошнота, и вновь бросает в холод, хотя уже и не настолько сильно. Руки и ноги немеют, но чувствовать их, хоть немного, но получается, как и сесть на диван, пускай и с помощью Лилии. Устроившись там, вытянув ноги и откинувшись на спинку, Ноа судорожно выдохнул через рот, закрыв глаза и задрав голову вверх.
Понемногу судороги отступали, неприятной волной зыбкого холода и тошноты. Медленно, начиная с ног, тонкой дрожью, какая бывает, когда затёкшая конечность приходит в себя. Если Лилия что-то говорил в это время, но Ноа не слышал его, даже сам звук голоса, в ушах стояла гулкая тишина. Всё, что сейчас получалось - дышать и при этом не чувствовать какой-то уж чрезмерно сильной боли.
А потом всё прошло, и капля за каплей к Ноа вернулись обычные ощущения: своей кожи, липкой от запёкшейся крови. Чувство мягкости обивки дивана и тепла воздуха; запах табака; звуки. Оттаяло собственное тело и начало надсадно и тонко болеть, как зудит только-только содранная о кирпич мостовой кожа. Вернулось, наконец, зрение, и получилось увидеть Лилию, вместе с тем и услышать. И Ноа улыбнулся ему, устало и расслабленно, точно они вместе совершили какое-то очень трудное, но важное дело.
Вернее, всё так и было, просто Лилия об этом не знал, и желания ему об этом рассказывать не было. Не сейчас, а вообще. Пусть лучше не знает, меньше проблем доставит.
- Эй, Лили... а что там насчёт ужина? - Ноа медленно перевёл взгляд на потолок. Там не было никаких предметов, и смотреть на него было менее энергозатратно, чем на что-либо ещё. - Я же вроде... приготовил?.. Знаешь, умираю от голода! Даже... ну, видишь... ахаха... переливание сделать пришлось.

Сонный взгляд мелюзины плывёт по гостинной: она начинает от раскиданных у журнального столика предметов первой помощи, потом перетекает к Лилии и Ноа. Один еле стоял, второй едва сидел. Наполовину обнажённый, Ноа всё ещё был перемазан собственной кровью, уже засохшей, и частично - яичницей, которую из-за дрожащих рук не мог есть аккуратно. На его животе сбоку красовался свежий операционный шов, аккуратный в той же мере, в какой и безобразный.
Взгляд Монт, уже не такой уж и сонный, становится настороженным и внимательным, цепким. Собравшаяся мелюзина, уже не зевая, разглядывает пропитавшийся кровью ковёр и лежащий тут же на полу смятый и грязный пиджак, когда-то белоснежный, а сейчас - такой же окровавленный. И Монт хмурится, вновь глядя на Ноа, что невозмутимо продолжал свою борьбу с не то поздним ужином, не то ранним завтраком. Дочери благословенных архонтом вод не нужно проводить хитрых экспертиз, не нужен ей и глаз бога, чтобы рассмотреть недавние события: тем и ценились при Сумеречном дворе маленькие юркие мелюзины, что правду от их взгляда не скрыть. Монт видела, точно въяве, что вся кровь, разлитая здесь, принадлежит только одному Ноа. Видела она и лёгкую кремниевую взвесь в воздухе; служащей на расследованиях нередко доводилось видеть такую картину на местах покушений или даже убийств, а ещё Монт прекрасно знала, откуда тут кремний. От запала револьвера, которым владел Лилия. Вопросы, сплошные вопросы читались на лице мелюзины, и не задавала она лишь оттого, что не могла выбрать, с какого начать.
- Мило, что ты всё же приютил мадмуазель Монт, - задумчиво подмечает между тем Ноа, запоздало заметив мелюзину. Именно по его вине, если это стоит вообще ставить ему в вину, офицер Монт вообще оказалась в доме Варнужа. С год назад, кажется?.. Около того. Самому Амэноме просто нужно было куда-нибудь спровадить дозорную, чтобы она не увидела того, что не должна. Завязав с Монт разговор и выслушав каждую из мелюзинских жалоб на собственную маленькость в этом сложном и большом человеческом мире, Ноа горячо её поддержал. Сам он похвастаться ростом не мог и Монт, разумеется, понимал отлично, вот и предложил заручиться поддержкой кого повыше. Наплёл ей, в общем, с три короба о дружбе между мелюзинами и людьми, а так же о взаимовыручке, и спровадил в дом к Лилиии, про себя хихикая, что у него будет славное пробуждение с мелюзиной в кровати.
Кто бы мог подумать, что Монт и правда у него задержится? Судя по пижамке, реакции Варнужа и в целом их общению, она тут... ну да, жила. Полноценно и довольно давно. А глядя на супер хмурую моську этой малышки, сразу стало понятно, что она сейчас и в пижаме начнёт выполнять свои обязанности жандарма, что в планы разумеется не входило. Что удивительно - ни в чьи.
Мелюзина уже начала спрашивать Лилию о том, что здесь происходило и почему вокруг столько крови. Разглядела она и то, что Варнуж уставший и злой как гончая разрыва, после чего снова очень задумчиво глянула на перемазанную кровью одежду Ноа и его не самый свежий и цветущий вид. Нахмурилась, прикрыв ладошкой рот, и явно начала про себя делать какие-то выводы.
Нехорошо, надо это исправить.
- Всё в порядке, мадмуазель, - Ноа глубоко вдохнул и выдохнул через рот, борясь с кружащейся головой. - Лилия этой жаркой ночкой хотел меня разорвать в клочья, если вы понимаете. Когда-то у нас был момент близости, за который он не мог меня отпустить, вот и...
Закатив глаза, Амэнома махнул рукой, откидываясь на спинку дивана без сил. Должно быть за ту провокацию к самоубийству Лилия его до сих пор не простил, но всё же спас сегодня. Было в нём вот это странное и болезненное что-то, что так очаровывало своим противоречием, неизменно заставляя улыбаться.
- Так вы... всё уладили? - Монт склонила голову набок и, часто-часто моргая, взглянула на Лилию с максимально корректным пониманием и немного смущённой неуверенностью. - Может вам... помочь?

Даже краткого и очень лёгкого давления на шею хватает, чтобы ощутить свою ужасную слабость и головокружение, начать задыхаться и ловить чёрные мушки перед глазами. Такая беспомощность! Не то в смех, не то в дрожь пробирает, и на лбу Ноа снова ледяной пот испариной, он вдыхает жадно и громко через рот в тот же миг, когда Лилия отпускает его. Руки бессильно падают на колени, Амэнома откидывается всем телом на спинку дивана, валится грузно, словно мешок с тряпьём.
Ну или костьми.
Какое-то время Ноа молчит, прикрыв глаза. Ему нужно время вновь восстановить дыхание, да и Лилии стоит немного остыть. Пусть прикурит там или сам от бессилия в оборок упадёт, что угодно подойдёт. Последнее даже предпочтительней, потому что не придётся отвечать на его вопросы. И это было на самом деле очень интересно, пускай вслух ранее Ноа никогда этот интерес не озвучивал. Но, если подумать...
Откуда у Варнужа револьвер, если он судмед? Скальпель или даже пила для ампутаций, разумеется, были ему приличны и необходимы, как и все эти нитки с иголками, но огнестрельное оружие? Такое было у жандармов, судебных дуэлянтов или... преступников, что купили его нелегально. Разумеется, не проблема купить лицензию на оружие, если ты достаточно богат и достаточно параноик, но последнее залог того, что не пройдёшь комиссию и ничего тебе не продадут.
Словом, Лилия, зачем судмеду оружие и знать, какого чёрта один ничем не примечательный человек получил разрыв мягких тканей? А если тебе интересно, то где же ты вызнал, что этот ничем не примечательный человек наследил там, куда Сумеречный двор ходить не рискует?
- Как же ты красиво запудрил её маленькую головку полнейшей ерундой, Лили, - расплывается Ноа в улыбке, приоткрывая правый глаз. Фиолетовый, говорят, цвет грозы, но гремело ли? Тихий голос Амэномы был едва ли менее приторным, чем у самого судмеда. - Но откуда ты знаешь, что мне... ооох, что мне нежелательно пересекаться с Сумеречным двором? Много слышишь историй в своём морге от пациентов, м?
Не так важно, впрочем. Услышал Варнуж что-то от коллег, прикидывается не тем, кем является на самом деле, или слышал больше чем нужно от Монт, для Ноа разница не велика. Но по самой интонации, полной зла и претензий, было понятно - Лилия знает о том, что Ноа в розыске и на него есть наводка. Это первый факт. А второй - Лилия не сдал его, хотя сейчас была ну просто потрясающая возможность сделать это, раз уж он не нашёл в себе сил убить Ноа, пока был шанс.
- Ты милашка-очаровашка, - отмечает Амэнома, проваливаясь в краткое забытье. Полуприкрытые глаза закатываются, показывая жутковатый «взгляд» белой склеры без разноцветной радужки, и несколько следующих минут проходят в молчании. Спустя это время, что тянулось по ощущениям много дольше, не то часы, не то дни, Ноа включился в реальность и смог поднять голову, даже повернув её к собеседнику.
- Лили... ты... когда-нибудь пробовал «соль»? Я - да, - слабая улыбка без капли веселья. Амэнома говорил правду сейчас, хотя его история начиналась уж очень издалека и не несла в себе ни пояснений, ни оправданий. - Как думаешь... мне понравилось? А... дыра в боку... как оплата за работу?
Смех булькал в глотке вместо недавней крови, но выходил наружу уж очень неохотно, сквозь хрип и кашель.
- Я собираюсь жаловаться на такой сервис, - лениво продолжает Ноа после, как успокоился своим надсадным задыхающимся смехом. - Если выйду от тебя живым, конечно. ♥

Тихий смех продолжает царапать стены, что нож побелку, когда Лилия начинает фантазировать, как распорядится трупом Ноа после убийства. Стоит ли ему сказать, что семья будет не рада получить тело обратно, и что это разочарование никак не будет связано со скорбью от его скоропостижной смерти? Амэнома не ощущает в себе желания распыляться на такое, а сам Лилия может быть помнит. А даже если нет, развлечь себя мыслью о том, какое лицо будет у старика, когда ему выдадут чучело - бесценно.
Хотелось бы посмотреть, но мертвецы и впрямь так не могут!
- На самом деле твоя ставка сыграла, Лили, это и правда конфликт интересов, - Ноа пожимает плечами и тут же сожалеет об этом движении, ощущая себя разбитым и уставшим, хотя казалось бы, куда больше? Никак иначе свои слова Амэнома не поясняет, оставляя целое поле для трактовок, но они с Лилией знакомы достаточно давно и, можно сказать, хорошо. Достаточно хорошо, чтобы Варнуж понимал, насколько «конфликт интересов» расплывчатое понятие при учёте, что речь идёт о «конфликте» и «интересах» самого Ноа.
- С меня причитается, раз уж первое пари... ах, не выгорело.
Это, кажется, всё. Ничего больше сказать Амэнома не желает, да и собеседник определяется с собой, отказываясь от подробностей. Но ведь Лилия их хотел! На минуту всего, но хотел. Чуть интересно, зачем ему в это лезть, но не настолько, чтобы думать об этом много.
В конце-концов, сдавать наркотрафик и всех подельников бизнеса Ноа собирался герцогу Меропида, что реально уровень повыше, и на то свои причины. Одна из которых - закономерный итог сегодняшней ночи, злой как чёрт Лилия и это омерзительное предсмертное состояние. Ноа знал многовато для того, кто мог бы жить, но вот он снова живой. А сам Варнуж узнает, если ему по работе знать такое положено. Сомнительно, но уже не так невероятно, как десять минут назад. Главное успеть сделать все дела до того, как живое состояние превратится в мёртвое, риски с каждым днём повышаются.
- Давай я свожу тебя на свидание попозже, Лили, - Амэнома запрокидывает голову и закатывает глаза. - Я не знаю, побалую тебя?.. Когда вернусь, мм... если! Ееесли я вернусь после того, что проверну, Лили, я обещаю тебе прогулку, приятную беседу и подарки на твой выбор.
Он имеет право злиться и требовать компенсации, в конце-концов, но отчего-то Ноа кажется, что недостаточно просто кинуть в Лилию морой, чтобы он заткнулся. Их дружба странная, не всегда даже может таковой считаться, уж больно сложные там были ситуации и отношения, но всё же они частенько выручали друг друга... после того, как всё закончится, Ноа сможет что-то ответить, если Лилия захочет спросить, но не раньше.
- Так что давай сейчас я просто отвлеку мадмуазель Монт от ненужных расспросов, а потом вздремну и скроюсь с твоих глаз? Кажется, такой вариант для тебя самый желанный.