Белоснежная ткань пиджака окрасилась дважды - сначала грязью земли, взрытой колёсами меков, бурой до черноты, с вонью мазута, с кусками глины. Потом - алым от крови, первыми штрихами такими яркими, полотном кажется одежда. Темнеет мазок, и алый кислотный становится тёмным багрянцем, протекает сквозь замёрзшие бледные пальцы.
Ноа давится воздухом и криком, зажимая дыру в своём боку, сразу скрывается от глаз преследователей во вспышке электро. Секунду или две в ночи элемент очерчивает яркий контур его силуэта, но сам он уже убежал, изо всех сил стараясь не капать кровью на асфальт. Она не будет скрыта благословением архонтов и даст преследователям подсказку, где его искать, так что Ноа падает за первым попавшимся деревом в тёмном парке, стаскивает с себя пиджак и выворачивает наизнанку. Фиолетовый подклад из шёлка чуть холодит рану и на секунду приносит иллюзию облечения, сразу за которой следует ещё одна вспышка боли.
Если бы не глаз бога, было бы конечно хуже.
Жмуря глаза и сдерживая тремор в руках, Ноа медленно, глубоко дышит через рот, стараясь согнать с себя обморок. Нельзя сейчас терять сознание, нельзя! Ещё немного, и эти придурки вспомнят о собаках на базе, которые обучены кровь вынюхивать, и тогда уже ни один приём с невидимостью не поможет...
Зубы стучат то ли от боли, то ли от холода, и Ноа закусывает рукав пиджака, чтобы в приступе ослепительной боли случайно не откусить себе часть языка. Расслаивается калейдоскопом цветных пятнышек мир вокруг, в отдалении слышны мужские голоса, но не понятно, что говорят, и насколько они далеко.
Становится тепло, словно взошло солнце, и на бледном, покрытом испариной лице Ноа вдруг расцветает улыбка. По его щекам текут слёзы, он зажимает себе рот, чтобы не смеяться, и лишь надсадно и тихо всхлипывает, не то от слёз, не от от боли. Он чувствует, как умирает, как кровь течёт сквозь ткань и пальцы, и как вдруг гулко и неожиданно сильно, громко начало стучать сердце!
Не в первый раз, и наверное не в последний, Ноа чувствует, что он живёт свою жизнь, первую и единственную.
Сознание всё-таки оставляет его на несколько минут, и когда удаётся прийти в себя, вокруг уже тихо, насколько позволяет это определить шум в ушах от судорожного дыхания и безумного боя сердца. Апатично глядя в небо - невидимое, несуществующее сейчас за яркой и непроницаемо-чёрной пеленой боли - Ноа ещё сколько-то сидит прежде, чем находит в себе силы подняться на ноги и куда-то пойти.
Проходит время - сколько? - прежде, чем он понимает, на какой улице находится. На знакомой и освещённой, и он тут много раз уже был. Вот тут киоск с газетами, а здесь - почтовый ящик. Шаткой походкой Ноа ковыляет до него и хватается, почти обессиленный, чтобы не упасть.
Смеётся уже гораздо громче, без стеснения, сгорбившись и закрывая лицо ладонью.
«Не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу умирать,» - мысль выходит из тела со смехом, стоном и слезами, пока их владелец, держась за стенку одного из жилых домов, не добредает до знакомой зелёной двери с латунной табличкой. Табличка тоже знакомая, но сейчас в глазах всё плывёт и прочесть её невозможно, но точно знакомая, Ноа помнит её наощупь и точно знает, что это она, а не какая-то похожая.
На ней остаётся мазок крови с пальцев, и на дверной ручке тоже - из рук валится пиджак, пока Ноа, привалившись к двери спиной, ищет в кармане отмычку. Отпирает дверь дёрганными и рваными движениями, вваливаясь в помещение на самом краешке сознания. Его хватает лишь на то, чтобы затащить внутрь одежду и кинуть на пороге, запереть дверь и добрести до шкафа.
Там была аптечка, там всегда была аптечка!
Ноа смеётся, оседая на пол в обнимку с белым чемоданчиком, и вновь сознание покидает его на... какое-то время. Вернувшись, он открывает аптечку и, борясь со своими дрожащими руками, пеленой в глазах из-за боли и звоном в ушах, принимается оказывать себе первую помощь. Обезболивающее сработало без осечек и прояснившийся разум пришёл вместе с накатившей слабостью и невероятным, всепожирающим, ещё сильнее чем сталь в боку убивающим, чувством голода.
Счистив с кожи рубашкой кровь, насколько смог, Ноа медленно сел, чувствуя как внутри всё от этого перевернулось, а потом всё-таки встал и побрёл на кухню, цепляя плечами стены. Там по шкафам нашлось достаточно припасов: яйца, сыр и сосиски, которые несложно было вывалить на сковородку.
Широко, устойчиво расставив ноги и оперевшись на углы плиты ладонями, Ноа чуть апатично наблюдал за тем, как подрумянивается глазунья, думая только о том, что сейчас у него от голода точно поедет крыша.

Отредактировано Noah Amenoma (2024-05-15 12:49:29)

Шкворчит понемногу масло, кухня наполняется запахом пусть незатейливой, но вкусной еды. Ноа же, не меняя своего положения, едва не падая в сковородку лицом, таращится на полуготовую глазунью, отмечая, что внутри кое-где плавают кусочки скорлупы. Надо бы вытащить, пока белок не схватился окончательно, но он не уверен, что способен поднять руку и не упасть. Медленно, но всё же пробует это, замирая от голоса со стороны с занесённой над едой рукой.
Надо же, даже не услышал шагов! Совсем плохо.
Мучительно, с усилием вздохнув, Ноа оборачивается, разглядывая наставленный в лицо револьвер из-под опущенных ресниц. Положим, ничего нового, только в прошлый раз этот осьминожек болтался у виска владельца, пока сам Амэнома, устроившись в кресле, весело рассуждал о том, что такое человеческая жизнь.
В тот раз обошлось без выстрела.
- ...
Нахмурившись и приоткрыв рот, Ноа попытался что-то ответить. Обратиться, для начала, поздороваться со старым другом, но голова закружилась в тёмном вихре, и он покачнулся, не падая лишь потому, что продолжал держаться. Долгие секунды Ноа стоял, глядя в дуло револьвера пустым и расфокусированным взглядом, его голова завалилась немного вбок, а на лице снова выступили капельки холодного предобморочного пота. Мысли едва сплетались в оформленное и осознанное единство, мир разваливался на составные блоки.
Громко фырча, глазунья стрельнула каплей раскалённого жира прямо в лицо Ноа, но он не отреагировал. Помимо обезболивающего, что он себе щедро вколол совсем недавно, ему попусту было слишком больно сейчас, чтобы обращать внимание на такие мелочи. А что самое важное - он забыл, как зовут этого парня, который сейчас угрожает пулей.
Нет, не забыл, не то слово. Но... как же его зовут? Ноа силится сказать, но звук не идёт из глотки очень долго, его губы шевелятся беззвучно. Они синюшные и дрожат, а сжавшиеся в точку зрачки едва позволяют толково видеть. Тихая пустота, вязкое болото невозможности мыслить и дуло пистолета перед собственным носом.
Ноа смеётся, опуская бессильно плечи. Ситуация дрянь, даже в таком состоянии это понятно, и чем больше он будет молчать, тем хуже. Но будет забавно быть пристреленным именно из этого револьвера. Когда-то Ноа сам лично заряжал в него подписанную пулю.
- Дай... я поем сначала, - Амэнома как может плавно кладёт ладонь на запястье хозяина дома и мягко, но не сильно нажимает, призывая опустить оружие. - Умру сейчас... с голоду... веришь... Лили?
Ну да, его зовут Лилия! Точно! Лили, милый Лили, почему же это простецкое знание далось с таким трудом? Осознание этого снова заставляет смеяться, как и фраза о том, что Ноа сейчас умрёт.
- Или не с голоду, - продолжает он весело. - Давай... ставку. Сто тысяч, идёт? А если... выживу... ой, то есть... а как ты с меня возьмёшь долг, если я умру... ахаха...
Вздрогнув от смеха, что уже не был столь заразительно весёлым, Ноа принялся медленно оседать на пол, не в силах больше держаться на ногах.
- Ладно, тогда можешь доесть за меня, - рассеянно и разочаровано заключает Ноа, ощущая, как темнота снова сгущается, а звуки пропадают. - Чёрт! Я хотел жить. Отстой, Лили... так много всего ещё...

Отредактировано Noah Amenoma (2024-05-15 12:49:42)