Фурина будто вытягивает козырную карту: Лини (как-то в шутку названный “любимым гражданином”), оправдывает любые надежды, многократно превосходит их, оказываясь рядом.
И снова слишком близко. Всего доля секунды, но ее достаточно, чтобы юноша ощутил прохладную, утонченную нежность лилий озерного света и аромат ванили, чтобы заставил Фурину опешить: даже собственная свита обычно держится на почтительном расстоянии от божества, какая дерзость!
Возмущение плавно перетекает в смущение: ей целуют руку. Часть этикета, конечно, но это обращение… Все взгляды теперь направлены прямо на них, публика будто бы ждет продолжения – Фурина вдруг чувствует себя актрисой, не выучившей текст, забывшей прочесть сценарий: задумка маэстро ей понятна не до конца. Что же он пытается сделать? Пускай величайшей звезде Фонтейна не впервые импровизировать, пускай не видно ни внутреннего страха, ни тревоги, за биением собственного сердца, Фокалорс и не замечает, как взволнован иллюзионист. Просто довериться, просто подыграть, оставить неуверенность и уязвимость, словно бы в этом и состоял изначальный план – просто лишь на словах, но выбора нет. Страсти привлекательны, а ты должна блистать, Фокалорс! Гидро архонт улыбается снисходительно:
– Как знать, маэстро. К тому же, вижу, ты замышляешь какой-то трюк, – она смеется легко и заливисто, уверенным взглядом окидывая толпу: публику следовало подготовить, чтобы номер выглядел совершенно, и, будто замечая ее настроение, люди становятся тише. Да, теперь занавес их спектакля окончательно поднят.
Едва слышный шепот, едва заметный кивок – словно заговорщики с одной тайной на двоих – архонт позволяет Лини вести, легко кружась в вальсе под музыку цирка. Но прежде чем неслышимый такт превратит все в полноценный танец, прежде чем даже ее сопровождение поймет, что случилось, мир вокруг исчезает в сиреневом тумане, а секунду страха поглощают всполохи ламповых колокольчиков.
Позади остаются и аплодисменты, и овации, Фурину все еще держат за руку (архонт лишь крепче сжимает чужую ладонь в ответ, протискиваясь сквозь толпу) – скорее, скорее! Не споткнуться бы!
Они бегут куда-то прочь от цирка, прочь от лишних глаз, и архонт теряет счет времени, пока обстановка вокруг меняется подобно декорациям на сцене.
Совсем запыхавшись Фурина в конце концов останавливается, отпускает руку Лини, осматриваясь вокруг под оглушающее биение собственного сердца.
Над ними возвышается Эпиклез – молчаливый свидетель их небольшой авантюры, но в остальном за парочкой наблюдают лишь нежно-голубые цветы, небо и трава. Ни души – оказавшись вне давления толпы, Фурина выдыхает, смеясь перезвоном колокольчиков и бросая восхищенный взгляд на своего партнера. Из них получился прекрасный дуэт, надо же!
Пьянящую радость момента приглушает лишь горечь осознания: если бы она и правда могла позволить себе сблизиться хоть с кем-то. Обрести одного единственного друга, непоколебимого, как прошедшие столетия… Прежде, чем мысль окончательно сформируется, Фурина отбрасывает ее, как ядовитую змею, и элегантно поправляет волосы, возвращая самообладание.
– Чего и требовалось ожидать от лучшего иллюзиониста в Кур-де-Фонтейне, – детского восторга в голосе Фокалорс не слышно, лишь деланное спокойствие и удовлетворение, словно Лини и впрямь отыграл представление по нотам заведомо ей известной партитуры. Фурина же будто стоит на палубе корабля, попавшего в шторм: каждый шаг – испытание. Почетный караул наверняка скоро найдет свою госпожу, но до тех пор ее партия – на сей раз сольная – далека от завершения.
– Надеюсь, mon chéri, ты посещал цирк не затем, чтобы присоединиться к труппе? Фонтейн много потеряет без знаменитых Лини и Линетт.