У чахлой стайки печальных кактусов и помирающего куста неизвестной породы Кави остановился и попытался собрать мысли. Начать хотя бы с того, где он находится.
По правую руку поднималась бархатная дюна, по левую — убегала вдаль рябь её сестёр-близняшек, разрезанная на тени и свет клонящимся к горизонту солнцем. За спиной смутно угадывался некий путь, который запросто мог быть порождением подспудной уверенности, что он шёл откуда-то, зная, зачем идёт. Впереди было неопознанное ничего, характерное для любого уголка пустыни, сухое и жаркое как внутренности кавехова черепа. Если где-то и были подсказки, от взгляда они ускользали.
Кавех вздохнул, почесал макушку, но и эта крайняя мера не подстегнула застывшую память, хотя в каком-то уголке её Кавех обнаружил зудящую точку — как будто от укуса тропического гнуса. Промаявшись несколько минут, Кави с силой сжал веки, проморгался и натянул укрывающий голову платок на глаза. Богатый опыт попоек подсказывал: нет смысла вытаскивать воспоминания насильно, так они ещё глубже окажутся в похмельном болоте без малейшей надежды всплыть на поверхность.
Напрашивалась логичная цепочка событий: проект от Академии закончен, по этому поводу все крепко набрались, и вот уже освободившийся архитектор спешит к цивилизации, не успев толком продрать глаза и протрезветь. Рассуждения содержали пробелы, но в других версиях догадок не набиралось даже на гладкое повествование, шут с ней, с достоверностью.
Не воображать же, в самом деле, что некий джинн лишил его воспоминаний, потому что Кавеху не повезло пережить нечто страшное в его владениях.
Определившись хотя бы с рабочей гипотезой, Кавех повеселел и стал оглядывать пески с большей благосклонностью. Его лишь тревожило, что с продвижением на восток в голове не становится яснее, а итог предприятия — как будто бы самая важная часть любой работы, начисто изгладились из памяти.
По ставшему заметным ближе к сумеркам зареву над гробницей аль-Ахмара Кавех сориентировался, нашёл знакомые по студенческой практике руины и заночевал в них. А утром решил, что меняет маршрут. Беспокойство в груди только ширилось, голова продолжала гудеть, стоило проветрить её и поразмыслить в спокойной обстановке — именно то, что бесконечная и непоколебимая пустыня могла ему дать. С рассветом, когда песок едва посерел от подкравшегося к горизонту с той стороны Солнца, Кавех отправился на юг к дюне Ухищрения. Безотказный способ попрощаться с тревогами: созерцать творения людей, пережившие все тревоги своих создателей. В тени древних пирамид и все терзающие его мысли начинали казаться незначительными.
Целый день монотонной дороги действовал почти так же, только навязчивые мысли нечему было сдерживать. Поймав себя на предвидении что ещё ждёт его дома, Кавех прогонял наваждение прочь популярной песенкой, мысленными экспериментами с формой строений, гаданием чем заняты друзья. Чтобы через час вернуться ровно к тому же. Пожалуй, подгоняя себя хлёсткими самообличительными мыслями, он дошёл до оазиса, в котором планировал отдохнуть и скоротать ночь, гораздо раньше заката.
Спугнув из-под пальмы пустынную лисицу, Кави устроился у воды, долго плескал в лицо и рассудил, что двигаться дальше сегодня нет смысла. Здесь были орехи и вода, тень и какое-никакое убежище под то ли карликовой скалой, то ли валуном-переростком. Лисица вернулась с приятелем и устроилась неподалёку, оба зверька время от времени поглядывали на пришельца с интересом. Так и казалось, что они вот-вот начнут подходить и заглядывать за плечо в альбом, критикуя небрежность набросков и — наверняка — совсем неправильных с лисьей точки зрения черт нарисованных мордочек.
Ещё было совсем светло, когда вдали на бархане показалась одинокая человеческая фигура. Кавех, переняв у лисиц (к которым четверть часа назад присоединилась и третья) незамысловатое смирение, не встревожился, но подобрался. Разбойники по пустыне ходили группами, так что опасаться приходилось скорее организованной толпы. Но и простые люди в одиночку по землям аль-Ахмара не ходили.
Долго ещё после Кавех благодарил себя за то, что изготовился к любому повороту событий. Потому что пустынник, пройдя напрямик по воде сквозь оазис, ни словом не обозначил намерения. Он просто напал, и будь Кави хоть немногим менее расторопным, простой царапиной он бы не отделался.

Первый удар Кави принял на широкий клинок, и сила его передалась в руки крупной дрожью. Чудовищная мощь пустынника ужаснула архитектора не меньше, чем молчание и широкая безумная ухмылка. Обычно, если он успел кого-то обидеть, ему сначала предъявляли претензии, а уже потом пытались срезать лицо.
— Стой, джиннова отрыжка, охолонись! — Возмутился Кави, подхватывая Мехрака. Оказавшись в его руке, помощник подхватил тяжёлый меч и широкой дугой отогнал прочь пустынника, но лишь на три удара сердца. В следующее мгновение архитектору пришлось скакать пустынным лисом, лишь бы не подпустить к себе молниеносное лезвие, горящее жаждой крови и стихийным жаром. — Стой, во имя Семерых, и мы обсудим разногласия.
Запоздало Кави понял, что пустыннику не стоило напоминать про богов, ведь в песках до сих пор больше почитали аль-Ахмара. Но если странный пустынник и отверг разумное предложение с насмешкой, то что-то Кави подсказывало: не из-за религиозного оскорбления.
Ещё два обмена ударами, и Кави начал осозновать серьёзность положения. Опасности, ожидающие путника в Пустыне, были ему по плечу до этого самого дня. Охотники до чужого добра, солнце и отсутствие воды — это всё были неприятности, и неприятности серьёзные, но преодолимые. Разбойники соизмеряли риск и добычу, а сила стихий позволяла не тревожиться чересчур о телесных неудобствах. Но тут всё было иначе.
Этот пустынник не собирался останавливаться, он тоже владел Глазом Бога, и он весь был заточен как боевой клинок. Кавех был заточен как чертёжный карандаш, но выхода у него не было. Бежать было бесполезно и некуда, оставалось только беречь дыхание и полагаться на Мехрака и на собственные силы.
Какой неудачный проект! Чтоб его пески поглотили.
Он успел очень испугаться. Осознание ударило вперёд острия кинжала: он не успевал ни отклониться, ни отбить его. “Совсем как отец,” — успел подумать Кави, и тут ударила молния. Секунду, другую ничего не происходило, а Кави был жив.
— Благословенные небеса, Сайно, как ты вовремя! — То ли воскликнул, то ли подумал про себя Кави, ещё не успевший перевести дыхание. Друг в своей жреческой форме был едва узнаваем, но эти ленты генерал Махаматра демонстрировал при любом удобном случае, а в вихре сражения, когда противники расходились, всё же можно было различить уши шакалей маски.
Различить — и заканчивать с праздным наблюдением. Даже беглым взглядом учёного не сложно было разглядеть, что враг опасен даже для Сайно. Нет, генерал конечно мог его одолеть одной левой, как и любую опасность под этим солнцем, но помощь ему не могла помешать.
Преимущества Мехрака перед любым человеческим намерением: точность расчётов. Узорчатая плоскость проектирования прошла точно по запястьям незнакомого пустынника. Предсказуемое пересечение траектории Аквамарина с нападавшим — седой затылок. Окажись на месте этого пустынника любой другой, и расчёт бы оправдался, но этот отвлёкся лишь на долю секунды, чтобы сбить клеймор в сторону.
Впрочем, Сайно больше и не было нужно.

В воду Кавех не полез: молнии Сайно делали исключение лишь для самого Сайно, который в полном жреческом облачении и сам был дух от духа электро. Напротив, отступил от кромки источника, подальше от мелкой паутинки разрядов, рябившей на поверхности неспокойной воды.
Предосторожность очень хорошо послужила Кавеху: огненный вихрь сильнее прежнего столкнулся с молниями, взорвался, отчего со всех близлежащих деревьев посыпались орехи аджиленах, а Кавех схватился за рукоять меча, укрываясь от ударной волны. Он ещё не успел оценить ситуацию, и оставался в полной готовности сражаться дальше, когда пустынник уже почти скрылся из вида.
Ровно до той секунды, когда сияние Сайно померкло, оставляя на месте божественного жреца вымотанного короткой стычкой человека. Бросив меч в небытие, Кави бросился к другу, на ходу разыскивая в инвернтаре воду и медикаменты — вздыбленная элементальным поединком вода оазиса ещё неделю не будет пригодна.
Ещё не время расклеиваться, но руки Кавеха уже дрожали, как и серые губы на совершенно сером лице.
— Других схронов в округе я не знаю, — заметил архитектор, строго осматривая Сайно, насильно возвращая взгляд из безграничного пространства к травмам здесь и сейчас. Заметил и свою кровь, потихоньку сползавшую по рубахе от шеи и ниже, пришлось дать себе по лицу, чтобы не впадать в безобразную панику.
Смерть здесь и сейчас подобралась достаточно близко, чтобы архитектор почувствовал её смрадное дыхание, и это ещё обещало вылиться в громкую истерику. Но как-нибудь потом. Не при друге, не на глазах у людей. Всё равно царапина больше страшна на вид, чем действительно опасна.
— Не рублю, он просто появился и стал валить без базара, — Кави подставил Сайно плечо, помогая отойти подальше от замутнённого источника. — Я…
Постепенно до архитектора дошло, с кем он говорит и как, выдохнул, помотал головой и продолжил.
— Пусть на меня обрушится небо, если я знаю, почему этот ублюдок крокодила и помойной тряпки на меня напал. Мы никогда прежде не встречались, мне незнакомо его имя…
Кави неуверенно поморгал, пытаясь вырубить из плотного марева забвения смутное ощущение, что нет, лицо безумного пустынника отчего-то ему знакомо. Или прогнать его вовсе, но то и другое было равно обречено на неудачу.
— Я уверен, что ничем его не оскорблял, только вот…
Пришлось сделать над собой усилие, признавать это каждый раз было горько.
— Похоже, что празднование окончания строительства достигало вершины гробницы аль-Ахмара по пышности, и… не так уж много я помню об этом празднике. Но ты же знаешь, нет худого и богохульного слова, какое я мог бы произнести в любом состоянии, и нет ни одной сестры-пустынницы, которой я мог бы оскорбить вниманием, чем я это заслужил?
Лишь когда Сайно смог присесть, Кави схватился руками за голову, всё менее способный справляться со штормом внутри, только усиливающимся от попыток вспомнить хоть что-нибудь, захлёстывающим края самообладания от слишком ярких образов безумных красных глаз Малика.

Сайно хорошо знал и своё дело, и Кавеха. Его скупые и деловитые движения в первую минуту почти заворожили архитектора, чуткого к проявлению даже такой призимлённой бытовой красоты. А в следующую он смог обуздать панику, собраться и сказать себе, что есть вещи совершенно неотложные. Хаос в голове мог подождать.
— Мехрак, режим сканирования. Проследи, чтобы к нам никто не подобрался в тайне, — бросил Кави, когда друг позаботился о его ране и душевном смятении. Механический помощник с готовностью проиграл ободряющий аккорд и поднялся повыше над временным убежищем. А Кави занялся делом и, как верно предполагал Сайно — успокоился, пока методически обрабатывал раны.
— Ты же знаешь, справедливейший из охотничьих псов закона, что без официального и должным образом оформленного запроса я не могу раскрывать детали контракта, раз он предполагает тайну…
Кави зафиксировал перевязку кокетливым бантиком, достаточно небольшим, чтобы не мешать движениям. И затих, замер, уронил взгляд через плечо Сайно в безграничную даль. Пустую и не дающую никаких ответов.
— Я должен признать, что не мог бы рассказать тебе никаких деталей из чувства ответственности перед подписанным договором. Но в самом деле, друг мой, всё проще. Я не могу ничего сказать, потому что ничего не помню, и это пугает меня. Я могу забыть о хорошем вечере у Ламбада, да ломятся его закрома от снеди, а столы — от гостей до самого конца времён. Но не мог же я пить без отдыха с марта и до…
Кави посмотрел на пальмы, у которых они сделали привал, припомнил кактусы, мимо которых проходил днём.
— …до самого начала лета. Кто-нибудь из вас, неравнодушнейшие из друзей, уже сдал бы меня в Бимарстан, задумай я что-нибудь похожее.
Мехрак заметил особо отважную птицу, попробовавшую подобраться поближе к опустевшему оазису. Кави попросил его не отвлекать их сигналами о невраждебных объектах, и вернулся к обдумыванию своего положения.
— Я помню, как в конце февраля подавал проект ко столу звездочётов Ртавахиста на грант  для строительства обсерватории. Как получил отказ и тут же — предложение от… должно быть, кого-то в Академии. Как собирал вещи и прощался с вами, шёл до стены Самаэль… и это всё, как будто як лизнул по памяти.
Кави с усилием потёр лоб, размазывая по нему кровь друга, но чудодейственными свойствами восстановления воспоминаний она не обладала. И архитектор попросту сел, сложив руки.
— Сайно, унута в душу я знаю, что происходит. Я просто очнулся уже в пути вчера около полудня и отчего-то решил, что моя работа закончена, и пора возвращаться в Караван-Рибат. Это всё.

С признанием мыслить стало в дюжину раз сложнее. Там, где прежде мысли сами собой обходили зияющий в памяти провал, теперь не осталось страховочных ограждений, и каждое мысленное построение обрывалось в этой дыре или же подолгу топталось на краю прежде, чем признать невозможность дальнейших выводов.
— Кто же на земле способен вырывать из человеческой памяти целые страницы, и так искусно? Я… о нет, я не могу знать, сколько я потерял, и как много утеряно не по замыслу. Должно быть, я должен благодарить удачу, что мне не пришлось забыть тебя, дружище. Если не знать твоё справедливое сердце, ты устрашаешь не меньше голодного тигра-ришболанда.
Собственный голос плохо заглушал холод, которым тянуло от оставленного в памяти пробела. Ни боевой вид Сайно, ни даже убийственное пламя Малика не страшили Кавеха так, как мысль: он потерял несколько недель жизни и целый проект, большой проект. Хотя… почему он уверен в этом? Какой большой проект можно создать за пару месяцев? Возможно, он всё это время блуждал меж миражей пустыни Хадрамавет, как некогда — профессор Фарузан.
— Дай мне свою карту, — прогоняя нарастающий ком сомнений, попросил Кави.
Подробнейшая, и где-то на треть заполненная от руки скорее всего самим Сайно, карта заслуживала долгого изучения, Кави позволил себе поинтересоваться лишь оазисами, пока искал их побитое столкновением стихий убежище. Карандаш для набросков терялся среди линий, но Кави и больше показывал, чем чертил: вот тут он прошёл сегодня, вот тут ночевал и решил свернуть с пути в Караван-Рибат, вот тут сориентировался в песках, вот здесь думал о том, что не стоило столько пить. Дальше следы в его памяти терялись, и место для этой потери было очень неудачным. Откуда он пришёл туда? Из безлюдной пустыни к западу от гробницы аль-Ахмара? С севера, от Сафхе Шатрандж? Или даже от самой пылающей пирамиды?
— Отсюда я уже ничем не могу тебе помочь, стальной коготь моего сердца. Здесь я решил, что перебрал накануне, да и кто бы решил иначе?
Кто угодно, конечно-же. Но Кави никогда не доставало духа всматриваться в себя: отражение показывало картину настолько неприглядную и отталкивающую, что оставалось только гадать, почему тот же Сайно не отказывается ему хоть слово сказать.
— Не верю, что жалею об отсутствии аль-Хайтама, да окружают его ковры и подушки до конца дней. Но все исследования Академии проходят через его руки, возможность манипуляций с памятью могла бы ему о чём-то сказать.
Не ведая, что Сайно так же вспоминает секретаря, Кави вздохнул, но вдруг оживился и поднял голову.
— Мехрак, сюда. А ты что скажешь? Откуда мы шли вчера?
Ассистент спустился со своего дозорного пункта и завис над разложенной картой.
— Похоже, его память тоже подчистили, — вольно перевёл его набор звуков Кави, но через полминуты Мехрак спроецировал несколько линий и точек на бумагу. — Это не память. Это расчёты по оставшимся косвенным данным. Видать, тот, кто это сделал, не представлял сколько информации собирает и хранит в себе Мехрак. Или не достаточно разбирался в технологиях Сумеру. Ты молодец. Прости, друг мой, но это всё, чем я могу тебе помочь. Может быть, когда мы дойдём до места, я вспомню больше. Да и…
Кави сжал пальцами переносицу. И хотя это не помогло, он всё-таки решился:
— Я не уверен. Но мне кажется, это что-то большое. Сложно будет пропустить.