У чахлой стайки печальных кактусов и помирающего куста неизвестной породы Кави остановился и попытался собрать мысли. Начать хотя бы с того, где он находится.
По правую руку поднималась бархатная дюна, по левую — убегала вдаль рябь её сестёр-близняшек, разрезанная на тени и свет клонящимся к горизонту солнцем. За спиной смутно угадывался некий путь, который запросто мог быть порождением подспудной уверенности, что он шёл откуда-то, зная, зачем идёт. Впереди было неопознанное ничего, характерное для любого уголка пустыни, сухое и жаркое как внутренности кавехова черепа. Если где-то и были подсказки, от взгляда они ускользали.
Кавех вздохнул, почесал макушку, но и эта крайняя мера не подстегнула застывшую память, хотя в каком-то уголке её Кавех обнаружил зудящую точку — как будто от укуса тропического гнуса. Промаявшись несколько минут, Кави с силой сжал веки, проморгался и натянул укрывающий голову платок на глаза. Богатый опыт попоек подсказывал: нет смысла вытаскивать воспоминания насильно, так они ещё глубже окажутся в похмельном болоте без малейшей надежды всплыть на поверхность.
Напрашивалась логичная цепочка событий: проект от Академии закончен, по этому поводу все крепко набрались, и вот уже освободившийся архитектор спешит к цивилизации, не успев толком продрать глаза и протрезветь. Рассуждения содержали пробелы, но в других версиях догадок не набиралось даже на гладкое повествование, шут с ней, с достоверностью.
Не воображать же, в самом деле, что некий джинн лишил его воспоминаний, потому что Кавеху не повезло пережить нечто страшное в его владениях.
Определившись хотя бы с рабочей гипотезой, Кавех повеселел и стал оглядывать пески с большей благосклонностью. Его лишь тревожило, что с продвижением на восток в голове не становится яснее, а итог предприятия — как будто бы самая важная часть любой работы, начисто изгладились из памяти.
По ставшему заметным ближе к сумеркам зареву над гробницей аль-Ахмара Кавех сориентировался, нашёл знакомые по студенческой практике руины и заночевал в них. А утром решил, что меняет маршрут. Беспокойство в груди только ширилось, голова продолжала гудеть, стоило проветрить её и поразмыслить в спокойной обстановке — именно то, что бесконечная и непоколебимая пустыня могла ему дать. С рассветом, когда песок едва посерел от подкравшегося к горизонту с той стороны Солнца, Кавех отправился на юг к дюне Ухищрения. Безотказный способ попрощаться с тревогами: созерцать творения людей, пережившие все тревоги своих создателей. В тени древних пирамид и все терзающие его мысли начинали казаться незначительными.
Целый день монотонной дороги действовал почти так же, только навязчивые мысли нечему было сдерживать. Поймав себя на предвидении что ещё ждёт его дома, Кавех прогонял наваждение прочь популярной песенкой, мысленными экспериментами с формой строений, гаданием чем заняты друзья. Чтобы через час вернуться ровно к тому же. Пожалуй, подгоняя себя хлёсткими самообличительными мыслями, он дошёл до оазиса, в котором планировал отдохнуть и скоротать ночь, гораздо раньше заката.
Спугнув из-под пальмы пустынную лисицу, Кави устроился у воды, долго плескал в лицо и рассудил, что двигаться дальше сегодня нет смысла. Здесь были орехи и вода, тень и какое-никакое убежище под то ли карликовой скалой, то ли валуном-переростком. Лисица вернулась с приятелем и устроилась неподалёку, оба зверька время от времени поглядывали на пришельца с интересом. Так и казалось, что они вот-вот начнут подходить и заглядывать за плечо в альбом, критикуя небрежность набросков и — наверняка — совсем неправильных с лисьей точки зрения черт нарисованных мордочек.
Ещё было совсем светло, когда вдали на бархане показалась одинокая человеческая фигура. Кавех, переняв у лисиц (к которым четверть часа назад присоединилась и третья) незамысловатое смирение, не встревожился, но подобрался. Разбойники по пустыне ходили группами, так что опасаться приходилось скорее организованной толпы. Но и простые люди в одиночку по землям аль-Ахмара не ходили.
Долго ещё после Кавех благодарил себя за то, что изготовился к любому повороту событий. Потому что пустынник, пройдя напрямик по воде сквозь оазис, ни словом не обозначил намерения. Он просто напал, и будь Кави хоть немногим менее расторопным, простой царапиной он бы не отделался.

Подпись автора

Within every building made with pride
The architect is trapped inside

Первый удар Кави принял на широкий клинок, и сила его передалась в руки крупной дрожью. Чудовищная мощь пустынника ужаснула архитектора не меньше, чем молчание и широкая безумная ухмылка. Обычно, если он успел кого-то обидеть, ему сначала предъявляли претензии, а уже потом пытались срезать лицо.
— Стой, джиннова отрыжка, охолонись! — Возмутился Кави, подхватывая Мехрака. Оказавшись в его руке, помощник подхватил тяжёлый меч и широкой дугой отогнал прочь пустынника, но лишь на три удара сердца. В следующее мгновение архитектору пришлось скакать пустынным лисом, лишь бы не подпустить к себе молниеносное лезвие, горящее жаждой крови и стихийным жаром. — Стой, во имя Семерых, и мы обсудим разногласия.
Запоздало Кави понял, что пустыннику не стоило напоминать про богов, ведь в песках до сих пор больше почитали аль-Ахмара. Но если странный пустынник и отверг разумное предложение с насмешкой, то что-то Кави подсказывало: не из-за религиозного оскорбления.
Ещё два обмена ударами, и Кави начал осозновать серьёзность положения. Опасности, ожидающие путника в Пустыне, были ему по плечу до этого самого дня. Охотники до чужого добра, солнце и отсутствие воды — это всё были неприятности, и неприятности серьёзные, но преодолимые. Разбойники соизмеряли риск и добычу, а сила стихий позволяла не тревожиться чересчур о телесных неудобствах. Но тут всё было иначе.
Этот пустынник не собирался останавливаться, он тоже владел Глазом Бога, и он весь был заточен как боевой клинок. Кавех был заточен как чертёжный карандаш, но выхода у него не было. Бежать было бесполезно и некуда, оставалось только беречь дыхание и полагаться на Мехрака и на собственные силы.
Какой неудачный проект! Чтоб его пески поглотили.
Он успел очень испугаться. Осознание ударило вперёд острия кинжала: он не успевал ни отклониться, ни отбить его. “Совсем как отец,” — успел подумать Кави, и тут ударила молния. Секунду, другую ничего не происходило, а Кави был жив.
— Благословенные небеса, Сайно, как ты вовремя! — То ли воскликнул, то ли подумал про себя Кави, ещё не успевший перевести дыхание. Друг в своей жреческой форме был едва узнаваем, но эти ленты генерал Махаматра демонстрировал при любом удобном случае, а в вихре сражения, когда противники расходились, всё же можно было различить уши шакалей маски.
Различить — и заканчивать с праздным наблюдением. Даже беглым взглядом учёного не сложно было разглядеть, что враг опасен даже для Сайно. Нет, генерал конечно мог его одолеть одной левой, как и любую опасность под этим солнцем, но помощь ему не могла помешать.
Преимущества Мехрака перед любым человеческим намерением: точность расчётов. Узорчатая плоскость проектирования прошла точно по запястьям незнакомого пустынника. Предсказуемое пересечение траектории Аквамарина с нападавшим — седой затылок. Окажись на месте этого пустынника любой другой, и расчёт бы оправдался, но этот отвлёкся лишь на долю секунды, чтобы сбить клеймор в сторону.
Впрочем, Сайно больше и не было нужно.

Подпись автора

Within every building made with pride
The architect is trapped inside