Для всех Лиюэ — земля, кипящая млеком и мёдом, царство изобилия и щедрых даров, полное драгоценных камней и минералов. Сердце торговли Тейвата с самой большой и прибыльной гаванью, где круглый год стоит солнечная, яркая погода, пестрыми красками переливаются обширные равнины, и бурными потоками текут, словно нефритовые, реки. Бесспорно, самое процветающее и зажиточное государство, в которое съезжаются бесчисленное количество амбициозных юнцов и дев из дальних стран в надежде построить здесь бизнес и карьеру.

Так оно, собственно, и было. До недавних пор.

Ночь мертвецов принесла в страну разруху и волнения. Сяо видел развороченные могилы — то было жутким зрелищем, но не более жутким, чем сами ожившие мертвецы, с яростью и буйством нападающие на живых, пока ученица Адептов, потерявшая всякий разум, без разбору крушила всё вокруг. Всю эту картину человеческой мешанины безумства и бесчинства довершал сверкающий Лиюэ, — но не от фейерверков он сверкал и не от фонарей, что смертные так любят выпускать каждый год. Ли Юэ сверкал в исступленном пожаре, горел, как спичка, быстро и кротко, превращаясь в пепел на ветру. Настоящее кровопролитие — такое сложно выкинуть из головы.
Злая и горькая шутка видеть близких людей, превращенных в уродливых монстров. Иногда Алатус задумывался, чтобы он сделал, если бы на его пути встали не безликие некто, а кто-то намного ближе. Что бы он сделал, увидев перед собой не толпу озверевших монстров, не призраков, потерявших рассудок, не останки некогда величавых богов.. Если бы это была.. его семья, поднятая из пыли по велению порочной руки. Он знал наверняка, что ладонь его не дрогнет, и что копье будет кромсать, пока жива (что за ирония!) эта нечисть и пока жив он. Но почему-то мысль увидеть их хотя бы одним глазком, на секунду, на жалкое мгновение вспомнить лица, очертить контуры силуэтов, заставляла каменное сердце сжиматься. Даже если после этого ему пришлось бы их уничтожить, не оставив и праха.

Эти мысли были дурные, недостойными Яксы и Охотников на Демонов, они были человечными. А человечность — это не то качество, которым ему стоило бы гордиться, и уж не точно не то качество, которое ему стоило бы иметь. Об этом не расскажут в балладах и не напишут в стихах, но пятерка величайших Якс, без колебания истребляющих зло, была до страшного человечной — многие из них хотели и мечтали об обычной, людской жизни, думали о простых, беспретензионных желаниях — заработать денег, поесть жареную рыбу-тигра. Для Сяо, отрешенного, нелюдимого, такие ценности были смутными, непонятными, бессмысленными. Сяо знал, что у него есть долг и у него есть обязанности. Он был оружием в чужих руках, и его это нисколько не волновало — пока он мог сражаться, он мог быть полезен Ли Юэ. А плохо то оружие, что возжелало отречься от своего единственного призвания — убивать.

В конце концов, может, именно человечность и погубила их всех.

Хотя скорбь по ним в душе никогда не длилась долго, но каждый раз она неизменно тянула Яксу в одно и то же место. Сколько бы Алатус не отрекался от земного и порочного, сколько бы не отворачивался от глупых желаний, пересилить своё человеческое тому, кто не является человеком, еще сложнее, чем всякому кто им является.

Недалеко от Горы Тяньхен, если идти в сторону Разлома по крутой тропинке, было место, куда редко ступала нога местных жителей. Здесь шумел водопад, журчала, переливаясь, вода в лунном свете, и птицы пели свои трели порой даже ночью — уединеннее холма на мили вперед было не сыскать. А еще здесь, под кровлей сирого полуобрушенного здания, одинокой тенью стояла статуя утонченной птицы. Она казалось неуместной, брошенной среди пыльных обломков былого храма, так слабо мерцала остатком прежнего величия.
Мало кто знал об этом храме. Еще меньше было тех, кто знал, в честь кого он был когда-то воздвигнут. Не на что тут было смотреть, но Сяо неусыпно появлялся здесь, словно отдавал дань старому-престарому другу.

Но, кажется, не он один сегодня решил навестить это богом забытое место. Стоя поодаль, под раскинувшим широко ветви деревом, Алатус заприметил сиротливый силуэт. Вряд ли это был кто-то из этой жалкой организации похитителей сокровищ — иначе бы он уже переворачивал это место вверх дном, пытаясь отыскать хоть что-либо, отдаленно блестящее и напоминающее драгоценности — да и на простого путника незнакомец не походил. Даже в полумраке тьмы было видно, как статно и уверенно держалась фигура — здесь, под покровом сумрачной мглы, она была явно в своей стихии.

Сяо, впрочем, незнакомцев не очень жаловал и разговор с ними имел короткий. Выступая из тьмы и неспеша направляясь к незнакомцу, его интересовал только один вопрос:

— Что ты здесь делаешь?

Сяо, оставаясь настороже, скользнул взглядом по натянутой меж ладонями сверкающей нити и отдаленно прочитал узнавание в чужих глазах. Но только когда незнакомка развернулась всем корпусом, и Алатус посчитал её язык тела более расслабленным, чем пару мгновений назад, он расслабился и сам — разжал напряженный кулак, ступил легче, размашистей, хотя взгляд, пусть не гневный и не злобный, оставался недоверчивым и слегка прищуренным.

Он отмахнулся от высказываемого ему уважения слабым покачиванием головы. Не утяжеленный ни человеческим воспитанием, ни семейными традициями, он стоял ровно и просто, обеими ногами на земле, самую малость неуютно, по-отшельнически неприветливо. Алатус не был тем Адептом, о котором известно всем и каждому, он не чеканил монету, не спускался с Заоблачного Предела на лазурных крыльях, не являлся объектом всеобщего поклонения и почитания. Он не приносил ни добрых знамений, ни счастливых звезд.

Вот почему все эти длинные статусы и поклоны всегда так… стесняли. За что они просят у него прощения?..

Следуя чужим словам, Якса опустил взгляд ниже, на лиловое свечение, запертое в круглой стеклянной банке. Чуть наклонил голову, задержался глазами, почти непозволительно залюбовался. Наверное, еще бы чуть-чуть и протянул бы руку коснуться — теплая ли эта фея, как кострище безлунной ночью или прохладная, как морской бриз? Сяо находил нечто завораживающее в мерцающих свечениях, что разгоняют тьму: в тлеющих углях, тихих светлячках, ярких фонарях. В этом была какая-то непонятная ему человеческая метафора, словно любой мрак всегда может разогнать даже едва горящая, дрожащая на ветру свеча.

Адепт поднял взгляд, оценивающе вгляделся в чужое лицо — без какой-либо заносчивости или надменности, но любопытно, с испытывающей пытливостью. Не «Цисин» в представлении его спутницы вызвала в нём волну слабого узнавания, что-то иное. Встречались где-то раньше? Видел мельком? Слышал имя в разговорах? Не разобрать, но Алатус не слишком и пытался — к чему было бороздить прошлое, если через новую тысячу лет он, возможно, едва вспомнит себя самого.

И всё же даже так… Он зачастую видел «Цисин» на официальных церемониях, важных мероприятиях, привык, что разговоры с ними проходили на их территории, где-то под солнцем, под лучами самодостаточности и благополучия, но никак не здесь, не в месте, вроде этом, пахнущим разрухой и старостью. Привело ли эту женщину сюда что-то кроме желания, недоговаривала ли она, обманывала ли? Сяо точно не знал, но знал, что львиную долю его сомнений легко можно было разбить в труху стоит только внимательнее вглядеться в эту смертную — едва ли кто-то немощный и незначительный держался бы так твердо рядом с Яксой, отравленным кармой до самых костей. В конце концов, если и был какой-то критерий, по которому Сяо оценивал людей в первую очередь, то это определенно были способности и сила, и сейчас, стоя здесь, он чуял в ней что-то знакомое.

Имело ли смысл представляться после всего, если прозвище его было известно ныне уже не незнакомке, Сяо не ведал, но решил, что это будет излишне — даже если из-за всех этих излишних мыслей он уже полминуты стоял молча, так ничего и не промолвив. Благо, разговоры о монстрах — это была тема, в которой он неплохо барахтался, и поддерживать её было намного легче, чем придумывать ответы на формальности о его статусе.

— Не осталось, иначе бы меня здесь не было.

Гончие… Премерзкие создания. Надоедливые собаки, верткие и изворотливые, и пахли в особенности сильно этим бездновским смрадом, что забивал нос и слезил глаза.

— И волчьего воя пока не слышно. Хорошо бы, если не предвидится.

Должно быть, его появление здесь расценили, как нахождение поблизости этих мест угрозы и опасности, но, к счастью, это было не так. Конечно, он распугал парочку особо наглых свор похитителей сокровищ и изничтожил хиличурлов, что слишком близко подобрались к гавани, но в целом ночь была на удивление тихой, почти спокойной, и Алатус предполагал, что сможет встретить рассвет в покое. Но, глядя на точеную статую птицы, он вдруг понял, что в первый раз находится здесь не один, и что-то неуклюжее царапнуло ребра изнутри, какое-то доселе непонятное чувство, заставившее Яксу ненадолго отвернуться, едва тряхнув головой, чтобы снять незнакомое ощущение.

— Желание привело тебя в никуда. Смотреть здесь совершенно не на что.

Как смертные переживают утраты? Сяо иногда задумывался об этом. Что значило для них десяток лет горевания, полжизни бессмысленного поиска забвения и тоскливое принятие до конца дней? Как справлялись они с таким за года короткого существования, если он не мог забыться столетиями? И могло ли хоть одно приобретение перекрыть клеклую рану потери?

Алатус привычным жестом сложил руки на груди. Когда живешь столько, что видишь, как дети стареют и умирают, чтобы другие дети постарели и умерли, ждать каких-то подарков от судьбы все равно что рисовать на воде в дождь. Отвыкаешь ценить новое, искренне оберегать, видеть в хорошем хорошее и этому радоваться – вместо этого выучиваешься лаять, не подпускать близко, уходить без повода.

Глядя на Елань, Адепт не знал, что она могла приобрести от встречи с ним.

— Я жду только одного приобретения – воздаяния за свершенные грехи.

Человеческий оклик о помощи резанул по ушам, рефлекторно заставляя напрячься. Алатус обернулся, не теряя из виду женщину. Орхидея не медлила ни секунды, и неформальный разговор растаял между ними, словно туманный цветок в жару. Не колеблясь и не сомневаясь, она ринулась в гущу событий, матерая и решительная. В этом было что-то приятно забытое – разделить с кем-то бой, не в одиночку рваться на передовую.

Коршун в сжатом кулаке захолодил кожу, вспыхнул нефритом густой дым, и двое – Адепт и таинственная смертная – исчезли с одинокой тропы.

Сяо переместился в примерное расположение, опираясь на громкость зова и откуда принес его ветер. Попал точно в яблочко – материализовался на дороге, успешно разомкнув погоню прямо между преследуемым и преследователями. Скосил голову вбок, подметив, что Елань уже страхует его сзади и позаботилась о незадачливом недотепе, попавшем похитителям сокровищ. И едва не закатил глаза, признав в пострадальце горемычного Небесного Императора Звездолова, которого он надеялся уже никогда не встретить. К несчастью для Алатуса, попавший в беду человек всегда оставался попавшим в беду человеком, кем бы он ни был по своей истинной натуре, поэтому он молча отвернулся, намереваясь сначала расправиться с шайкой, а уже затем напомнить старому знакомому о его незапамятной клятве.

Похитители сокровищ, ошарашенные внезапной подмогой, застолбились на месте. Сравнять численность оказалось достаточно, чтобы сбить с банды преследователей всю их браваду и спесь: они осторожно переглядывались между собой и с подозрением кидали взгляд то на Алатуса, то на Орхидею позади него. Кажется, ни его, ни её вид им ни о чем не говорил, и потому отступать они так быстро не спешили.

Что ж, очень зря.

Алатус легко шагнул вперёд, закрутив оружие в ладони; ритуальное копье на шее зазвенело, трепыхнувшись от плавных движений.

— Исчезните.

Похитители сокровищ натужно затоптались на месте, недовольные такой наглостью.

Угрозы, оказавшиеся проигнорированы, должны воплощаться в действие.

Переместиться за спину центральному и ударить его в подколенную ямку стопой, заставляя увальнем упасть на землю прямо к ногам Елань, – несложное дело. Достаточной реакцией, чтобы победить древнего адепта, у безымянных бандитов не оказалось, поэтому и стоящего с краю Якса легко обезоружил, некрепко ударив древком копья по голове — разумеется, недостаточно сильно, чтобы убить, но так, чтобы отправить в непродолжительное беспамятство на дорожный песок.

Столь краткой демонстрации умений хватило, чтобы последний сдался без боя, упав на колени и бессвязно запросив о помиловании. Алатус легко навёл на него острый наконечник Коршуна, не угрожая в действительности, но для пущего устрашения – мол, держу твою жизнь на мушке, – и хмыкнул, прищурив глаза.

Затем перевел взгляд на Орхидею, уже не боевой, но чуть недоуменный, едва смущенный, и кивнул на поверженных недобандитов, дескать, это случайно не твоя прерогатива?

Алатус посторонился, не сводя глаз с похитителей сокровищ и все еще крепко сжимая Коршун, – даже если с основной угрозой было покончено, никогда нельзя расслабляться заранее: бывает только опустишь плечи, сотрешь пот с лица, когда кожу меж лопаток уже холодит чужой металл.

Слова Елань заставили нахмуриться – Сяо, признаться, не слишком импонировало, когда имя Моракса почём зря роняли в разговоре, но он пропустил реплику мимо ушей, сосредоточившись на чужих движениях. Поцелованная благословением, на её бедре ярко горел гидро глаз бога. Элементальной энергией она управлялась не просто без проблем, а в высшей степени умело: такая тонкая нить, но все всякого сомнения – крепкая, прочная, как сталь, сапфиром разливалась от браслета. Вода всегда была опасной стихией: океанские волны точат камень, озеро без ряби может быть глубже, чем кажется.

Сяо наблюдал за всем по-орлиному, прямо держа шею и с ровной, как сосна, спиной, только бегая узкими зрачками в золотой оправе от одного лица к другому. Шайку бандитов Елань повязала шустро, кажется, с профессиональной ей привычностью и тут же направилась куда-то только в ей известном направлении, прочь в темноту. Она – высокая, статная – уходила гордо, трое – побитые, зашуганные – кое-как переставляя ноги. Глядя в удаляющийся женский силуэт, Алатус только переварил услышанные слова. Адресованы были вроде как ему, вот только к чему он тут нужен? Подмывало исчезнуть, пока время казалось приличным.

Однако время для ухода перестало быть приличным, стоило Небесному Императору оклематься. Можно было, конечно, скрыться и сейчас, пока это всё не перешло в бурный диалог – все-таки грань приличия Сяо выставлял сам, – но отчего-то было не с руки. Силы зла ночью властвуют безраздельно, уйдет прямо сейчас – может пожалеть в будущем, что по собственной глупости допустил невинные смерти.

Поэтому он сложил руки на груди, защищаясь от чужих слов благодарности и скрывая свою уязвимость, и прикрыл глаза, искоса поглядывая на Ванпинъяна:

— Это мой долг, я просто был поблизости, — качнул головой, лохматыми космами пряча взгляд, и спросил интересующее: — поднесь чтил клятву, что дал перед взором Адептов?

Якса держался на расстоянии, никак не сокращая дистанцию, каждое слово чеканил четко, но негромко. Для человека слабого и немощного душой хватит и тесного диалога – карма – тяжелая, неподъемная – перекидывается на смертных легко, липнет смолой, тянется медом, оставляет несмываемые следы. С адептовской аурой еще могли потягаться владельцы глаз бога, что стойче и волевее обычных людей, но Ванпинъян не был благословлен и, кроме того, был слишком подвержен людской страсти.

Но, возможно, Бронзовый Воробей был бы крайне рад узнать, что за одну только ночь его посещают столько людей. Может, людская страсть не так и плоха.

— И в следующий раз тщательней отнесись ко времени, ходить затемно слишком опасно, — «особенно сейчас» повисло в воздухе дамокловым мечом. Оглядываясь по сторонам, Алатусу казалось, что даже деревья после всего случившегося шуршали тревожнее, вскормленные ветром, что принёс смуту. — Кроме того, тебе лучше подыскать другое место для подношений – Храм Бронзового Воробья разрушен уже много лет.