[indent]Череда взрывов на фоне теряет за собой все прочие звуки и движения. Погребённые под землю своды древнего дворца Уван сотрясаются неостановимо, мощно. Где были люди, там им быть изначально и не нужно. А что они вдвоём?.. Они уже и не люди, лишь два клинка, что звенят и искры выбивают друг о друга раз за разом, не зная ни усталости, ни пощады, ни отступления.

[indent]Люмин продолжает наступать. Но всякий раз, когда она заносит свой меч-полумесяц, её соперник уверенно уводит удар, парирует его, блокирует. Гарда о гарду встречаются их выпады, на перекрестиях сверкают молнии, — и ещё страшнее буря между взглядами. Со всей священной девичьей яростью Люмин теснит соперника вперёд, словно желает загнать в угол. Но во дворце не остаётся ни стен, ни углов: погребённый Механизм Жизни в пламени своей разрухи не оставляет последней ни шанса.

[indent]На слова как будто бы нет ни дыхания, ни времени. Но пронзительное неясное золото в немигающих глазах Люмин кресает неумолимым желанием убить. «Умри, умри, умри, умри, умри, предатель!» — на каждый удар мысленно заклинает Люмин. В какой-то момент и земли под ногами не остаётся, но и в воздушных манёврах нельзя ослаблять хватку, — ни ладоням на рукояти меча, ни гневу на духе врага.

[indent]Всякий раз, когда они обмениваются ударами, Люмин злится. Бессилие перед удачно выставленным блоком — лишь толика причин её ярости. Ведь и Дайнслейфу, не уступающему в этой схватке, не удаётся обойти изворотливость принцессы. И каждая первая его атака не находит свежих ран. Лишь вереница синяков по их рукам будет расцветать под одеждой от глухих, жёстких блоков.

[indent]Казалось бы, почему гневается от безуспешности своего врага?..

[indent]— Не смей!.. — очередным взмахом отведя удар Дайнслейфа в сторону, Люмин гласно сердится, — Сражаться вполсилы!

[indent]Меч не был способен ранить так сильно, как нежелание твоего заклятого врага воспринимать тебя всерьёз. И в подтверждение этой обиды, Люмин на момент разрывается дистанцию с Дайнслейфом, открывая им обоим возможность на манёвр. Она наспех зачаровывает свой меч энергией Бездны, — та, обезумевшая от свободы, в круговороте магических завихрений бушевала от свода пещеры до свода, вырвавшаяся из портала-разлома и теперь заполняющая собой всё кругом.

[indent]Сумеречный клинок со скоростью космического ветра рассекает пространство. Борозда ночной синевы, полная мерцающих холодных звёзд, струится неровным шлейфом, растекается вниз по пространству, и думается Люмин, что пройди этот звёздный холод ещё чуть ближе к её лицу, не видеть ей больше никогда одним из глаз. Дайнслейф был быстрым, — стоит отдать ему должное и не забывать о том, что до того, как обернуться презренным червём, он был первым мечом Каэнрии. Вдали гремит отголосок тёмного магического разряда, что врезался в каменные стены, не найдя цели лучше, — Люмин и не рассчитывает, что сможет так легко поразить своего врага, но бессмысленный обмен ударами без всякого результата, кроме обоюдного истощения сил, калит жарче и плавче разбушевавшегося в подземелье огня. И без того на пожарище дышать нечем, кроме гари, так ещё и от бессилия хочется выть озлобленным раненным зверем.

[indent]…даже не раненным. С настоящими чудовищами он так не церемонится. Ему всё ещё мало причин сражаться не на жизнь, а во имя смертоубийства?

[indent]— …ничего не добьёмся… — Люмин едва слышно повторяет обрывки слов Дайнслейфа, и ладонь её крепче сжимается на рукояти меча.

[indent]Сама она оборачивается резко, выводит клинок перед собой и, заводя свободную руку за спину, занимает удобную для выпада стойку. Ещё не знает, что сорвётся вперёд быстрее, слово или меч, но уже набирает остроту одним только взглядом. Теперь, по прошествии времени, потраченного на стремительную битву тет-а-тет с Дайнслейфом, Люмин уже не горяча в своём гневе, а холодна в честолюбивом желании возмездия, — по крайней мере, так кажется ей самой. Когда все обстоятельства, от излишне настырных людей до полностью разрушенного проекта Уэргу, оказываются погребены под многовековыми скальными плитами, ничего не остаётся, кроме невесомой, прозрачной, заполоняющей всё тело и сбивающейся в лёгкие обиды, и горечь её оседает невыговоренным и невыплаканным на дёснах, что челюсти сводит, губы сжимает, ни слова из себя не выдавить. Что же, если сам Хранитель Ветви вдруг решился произносить вслух слова, то и воле Бездны стоит быть участнее с его желанием поговорить.

[indent]Укол обидный, но справедливый, — как и слова Дайнслейфа. Как теперь примеряться меж молотом и наковальней неподатливым клинком?..

[indent]Люмин сокращает расстояние между собой и Дайнслейфом, клинка из рук не выпуская, но и не занося для удара. Спешно, отрывисто равняется с тем, пока от сердца до сердца, — если у кого-то ещё осталось, — не становится тесно кулаку со сжатыми добела пальцами. Широко распахиваются глаза Люмин, почти обезумевшие в опустошающем негодовании. Дерзким и волевым жестом она хватает Дайнслейфа за передний запах плаща и тянет на себя, — ещё бы она стала смотреть на него снизу вверх, и так тянется как может на цыпочках, и так расширенные зрачки темнотой сбиваются к верху радужки. Золотые полумесяцы встречают чёрные звёзды в синеве, неуклонно по прямой лезвия, от ладони Люмин, вверх по рукояти и клинку, остриём касаясь плеча Дайнслейфа.

[indent]— Это ты ничего не добьёшься. Ты сдался века назад, а теперь не можешь даже всерьёз со мной сразиться. Даже этого не можешь мне дать.

[indent]Она говорит тихо, почти шепчет, но в указывающем жесте вынуждая Дайнслейфа поравняться с собой убеждается, что тот наверняка услышит её слова. Так ни разу и не моргнув, она гарантирует себе, что не упустила ни мгновения стылой невыразительности на всегда безучастном и отстранённом лице Дайнслейфа.

[indent]Тонут полумесяцы в опьяняющей озлобленной тьме, расширяются глаза Люмин до отчаянного предела. И рука её сдаёт: клинок, что отмерял безопасное расстояние между ними, отклоняется в сторону, льнёт к шее Дайнслейфа, давит едва-едва. Люмин пытается держать себя гордо и сдержанно, но израненное и воспалённое сознание с трудом сдерживает последний рубеж человечности.

Отредактировано Lumine (2023-07-18 20:24:48)

[indent]Тёмная смола тонкой, загустевающей струйкой стекает по лезвию, и Люмин только и смотрит зачарованно на то, как древнее и мёртвое дерево сухой и чёрствой корой своей вдруг начинает сочить. Внутренняя праздная жажда трясёт за нутро, вызывая голодные спазмы: ну же, надрежь ещё и выпей капля по капле, ничего не оставь, ни ему, ни земле, откуда пророс, ни кому-то ещё. Кто бы подумать-то мог, что Хранитель Ветви не ссохшиеся сучки бережёт, способные разве что только на розжиг, а сам ещё теплит какую-то влажную, сочную и сладкую жизнь.

[indent]Это будет разве что справедливо, только честно и правильно, достанься ей жизнь Дайнслейфа. Здесь и сейчас — одним лёгким движением руки... Разумеется, не лёгким, а оттого ладонь Люмин добела сжимает в напряжении свои тонкие пальцы вокруг рукояти меча, даже едва отступает назад, отводит плечо и, кажется, действительно в любой момент может готовиться к замаху. Всё закончится так просто и быстро, вопреки чувству неминуемой катастрофы и глубинного ужаса. Это всего лишь предатель, в последний момент своей жизни обрётший какой-то смысл, — и нет в нём никакого другой сути, кроме момента дарования жизни этому мечу. Да будет так, — думает Люмин и медленно, мерно выдыхает.

[indent]Сумеречный Меч даже не ранит на самом деле, не трогает ни плоти, ни костей, лишь дух, но как же становится тягуче больно. И дурманящий сладкий аромат его крови — всего лишь приманка на гордость, нет никакой воли отдать свою жизнь высшей идее, никакого смирения, принятия и признания. Есть только насмешка в открытом бесстрашии и надменном чувстве безопасности, и снова только обида за невыказанное уважение, за неразделённую страсть, пусть даже не к общему делу, а к священному смертоубийству. Если ли предел у раненного гнева?..

[indent]Люмин предстоит это выяснить. Нахлынувшая подлунным прибоем вспышка оскорблённой ярости заставляет её отбросить своё тело назад моментально, в порыве разве что уводя клинок по щеке оппонента, но без явного желания продолжать бой. Не так, когда с тобой, в конце-то концов, даже и не сражаются. Люмин вытягивается по струнке, расправляет плечи и встаёт в уверенную позу, опуская свой клинок, но удержать за неприступным видом всей своей злости не может. Светлые губы её трясутся, обида дрожит на припухших и искусанных, едва срывается непроглоченным «Ты... Ты!..», обрывается на сорванном придыхании.

В конце концов, несмотря на всю тягу к сладкому, свой шоколад Люмин предпочитает горьким и чёрным.

[indent]В тёмных зрачках собирается глубина пустоты, тянется чернота по радужкам к наливающемуся кровью белку, и вместе с этим собирается колдовская непогода, разрывая клочья не туч, но на перья и лоскуты обрывая материю реальности. Едва проблёскивающий горизонт подземных руин обращается краем надвигающейся опасности из всех вероятных событий. Как сосуд неспособен удержать в себе весь голодный до увядания праведный гнев, так и пещера, приютившая порушенный Скрытый Дворец, больше не в силах терпеть разруху и битвы. Только бьют чёрные молнии, пожирающие свет, только начинают из раскрывающихся повсюду чёрных глаз стекать густые фиолетовые слёзы беды, так и становится всё немо и глухо за громогласным грохотом горной породы, что и так была придавлена, а теперь под весом и земли, и грехов уходит ещё глубже.

[indent]Люмин не успевает выйти из колдовского транса, когда земля уходит у неё из-под ног. Всё кругом крупно сотрясается, а массивные каменные глыбы и пласты земли валятся сверху. Земли разверзаются и утаскивают загребуще вниз всё что осталось от Увана, и вместе с тем пытаются погребать под собой виновников бедствия. Чувство катастрофы, зреющее до сих пор, наконец разрастается, и незримыми видениями Люмин наблюдает прочные стебли этого бедствия, что прорастают из тёмных глубин и вспахивают, вспарывают и землю, и камень, и всё тянут вниз. Кости Увана не знают добра и покоя, и если уж лечь им под склоном как в гроб, то вместе со всем, что имело несчастье здесь оказаться.

[indent]Всё кругом стихает по мере ослабевания катастрофы и погружается во тьму, но по глазам Люмин уже и так давно льётся одна лишь густая, хладимая чернота из бездонного колодца. Долгое падение вниз, слепо и в надежде не быть придавленной камнем, ничто в сравнение с бесконечным погружением в Бездну. Только бы меч не потерять, не выпустить ни за что, не упустить золотой свет полумесяца как последний путеводный.

[indent]Черноту взрезает синее пламя Предателя, — но в свете указующем Люмин видит лишь огонь наказующий, а потому спешно отступает назад, кутаясь в ещё не разогнанную темноту глубокой расселины. Выставляет перед собой опасливо меч, — что руки держали так крепко во время падения, словно только оружию и было возможно спасти её от крушения, не всей магии вершительства из Бездны, — и высматривает силуэт соперника. Но тот и сейчас остаётся недвижим в своей стылой и хладимой отрешённости.

[indent]— Так и нет ни слова для меня, ни боя?.. — уточняет Люмин еле слышно уже без всякой обиды, с одной лишь уставшей разочарованностью.

[indent]«Тогда оставайся здесь один до конца своих дней, где тебе и место, под землёй в сырой и гнилой темноте, как и положено прятаться трусливому жалкому червю…»

[indent]Хочется уколоть ещё глубже, но слова остаются в поднятой разгорячённой груди, подступают лишь к горлу, но до губ тянутся только изнеможённым дыханием, со рта срываются долгим, уставшим выдохом. Люмин качает головой и опускает меч. Ладонь нащупывает в темноте пустое пространство позади, а пальцы щёлкают звучно, но гулкое эхо разносит лишь этот звук без вклинивания в него потустороннего разрыва, что знаменовал бы собой привычно открытие портала. Люмин повторяет жест ещё раз, а затем ещё и ещё, но лишь короткие всполохи незримых в темноте вихрей вьются вокруг её руки, а затем опадают, неспособные сформироваться.

[indent]Под ресницами густо и влажно, и Люмин тянет руку к глазам. На тыльной стороне ладони остаётся смолистый и тёмный развод, — то слёзы из Бездны проливаются каплями густой скверны из золотых глаз. К этому Люмин привычна, такова была цена за могущество, и проклятие теперь требовало плату жизненной силой. Моргает активно, отводя наваждение от взора, и снова лишь выдыхает мерно, намеренно медленно и растянуто, не позволяя закипать гневу в уже и так перегоревшем от исступления теле.

[indent]Люмин не поднимает головы — смотреть в глаза при разговоре не так важно, как ни в коем случае не позволить себе смотреть снизу вверх на предателя. Собирается что-то сказать, как вдруг замирает, ощутив внезапно тепло на лице. Вновь тянет ладонь, но в синем отсвете огня Дайнслейфа на пальцах остаётся вовсе не скверна, а собранная над губой кровь. Значит, она выдохлась и обессилила настолько. Значит, она ещё живая и горячая изнутри. Но Дайнслейфу знать об этом не стоит, — и в спешке Люмин прикрывает лицо рукавом и запахнутым на него плащом, пока нащупывает во внутреннем кармане носовой платок с каэнрийской вышивкой.

[indent]Словно не желая оставаться лицом к лицу с предателем, Люмин выступает вперёд и равняется с ним, разве что своим плечом не касаясь его. Не оборачивается, не поднимает головы, только замечает тихо и холодно:

[indent]— Оставайся гнить здесь или выживи и, наконец, сразись со мной, мне всё равно. Я буду выбираться отсюда, хочешь идти следом — пожалуйста, но держись от меня на расстоянии. Если вздумаешь ударить меня в спину — милосердия я не проявлю.

[indent]Вообще-то Люмин знает, что Дайнслейф скорее подавится собственной гордостью, чем атакует исподтишка. Знает и говорит намеренно, желая задеть за живое, демонстрируя отсутствие веры в его честь. Выступает вперёд осторожно, отходит на пару шагов, а затем добавляет со всё тем же холодным укором:

[indent]— А, впрочем, иди впереди, чтобы я видела, что ты задумал.

[indent]Пусть Дайнслейф свои силы тратит на то, чтобы разогнать тьму в пещере. Пусть он собирает все уступы и расщелины на пути. Пусть не смеет смотреть на неё.

[indent]— Требую доверия? — Люмин повторяет слова за Предателем тихо, словно пробует на слух то, что он, наконец, обронил, и услышанному не рада, — Глупец... Сам же забрал у меня последнюю веру кому-либо.

[indent]В глубинах земли, где солнечный свет исчезает в пропасти тьмы, огромные глыбы камня и земли разделили их от мира, оставив под заброшенным покровом мрачной пещеры. Люмин следовала за Дайнслейфом, вглядываясь в его широкую спину, укрываться за которой когда-то так любила. Она ещё помнила, как прикасалась к его тёплой коже, как слушала биение его сердца, спрятанного под крепкой грудью. Теперь же она лишь с трудом подавляла желание пронзить его сердце своим магическим мечом. Контраст ощущений пробуждал как никогда острое чувство человечности.

[indent]Она видела, как он тщательно выбирал путь среди острых сталагмитов, которые тянулись к ним из темноты подобно зловещим звериным зубам. Она наблюдала за каждым его движением, за тем, как он избегал опасных участков, как тонко чувствовал надвигающуюся угрозу. И вдруг ей стало грустно. Грустно от осознания того, что этот человек, которого она когда-то так любила, теперь был ей чужд. И в то же время, она не могла отрицать, что чувствовала облегчение, когда он помогала ей преодолеть сложные участки пути. Его сильная рука всё так же уверенно поддерживала её, его голос всё так же успокаивал. И в этих моментах она забывала о ненависти, которую так старательно вынашивала все эти века. Она наблюдала за ним, за тем, как его тело напрягалось при каждом новом шаге, за тем, как он боролся с усталостью и фантомами болезненных воспоминаний. Она понимала, что и он, как и она, страдает от этого вынужденного сотрудничества. Они были врагами, но сейчас они были вынуждены быть союзниками. И это было трудно для обоих — но едва ли тяжелее, чем их расставание уже целых пять веков назад.

[indent]Вскоре, когда они преодолели ещё один участок пути, Люмин остановилась. Она подняла голову, глядя на Дайнслейфа. Его спина всё так же была обращена к ней, а его тело, казалось, было наполнено усталостью, которую нельзя было заметить, только предугадать опытом совместного путешествия и абсолютного понимания бывшего напарника. Люмин смотрела на него, на человека, которого когда-то любила, и понимала, что ненависть уже не властна над ней. Они были врагами. Но в этой темной пещере, они были просто двумя существами, борющимися за выживание.

[indent]И это было хуже всего.

[indent]Моментально она попыталась обернуть тишину их путешествия внутренней молитвой ко всем проклятым ранам своего сердца, но то, уставшее и опустошённое, молчало шрамированной притупленностью. Как далеко они ушли?.. Откуда вдруг это смирение под грудью? Почему она молчит, прекратив закалять гнев страхами? Теперь молчала уже Люмин. Решив, что любые произнесённые вслух слова теперь станут ей врагами, она поджала губы и поспешила догнать Дайнслейфа, спешно запахивая и кутаясь в свой плащ, пока задержка не стала заметной.

Отредактировано Abyss Princess (2023-09-22 15:19:09)

[indent]Жестокому плену подобно, подземной темнице нет конца, камень за камнем перебрать, всё нет той небольшой решётки, за которой узнику позволено скрывать свои надежды за едва проступающим пыльным светом свободы. А здесь, куда ни обернись, кромешная тьма, бездвижные и безучастные тени, молчаливые омуты сомкнутой пасти гор, ни продохнуть, ни выдохнуть. Выбросить бы тело в тьму ещё глубже и чернее, разбить всё смертное и плотское о зияющее чрево пустоты, лишь выбраться отсюда, лишь бы не двигались больше наскальные тени в такт дрожащему бледно-синему пламени. Шаги отмеряют неволю и слабость, ни сдаться нельзя, ни победить, только двигаться вперёд, не веря ничему, но готовясь к наихудшему из возможного.

[indent]Протянутая рука и заботливый жест — жестокость выше физических пыток, лишения света и кислорода и смерть от удушья и голода. Будь то заботой на самом деле, то взрезать ей по контору проступающий на бледных ладоней артерий и пустить засмолившуюся чёрную кровь, иначе и не описать ощущения от чужеродного, преступного, незаконно проявленного внимания. Так быть не должно, но и отказать Люмин не может: в жёстком отказе есть слабость презрения и нетерпимости, но нужно быть выше, в одинокой позы враждебного отстранения сохраняя мир этой войны, никак не смуту негодования.

[indent]— Благодарю, — сломанный утомлённостью голос держать ровно удаётся лишь благодаря смиренной тишине, а протянутую руку ровной — кротостью холодных манер.

[indent]Кутаться в плащ как века назад сил и слёз никаких нет, только накинуть сверху, чтобы измученное человечностью тело облачить в иллюзию тепла; только далёкие холодные звёзды мерцают теперь, касаясь кожи бледным сиянием вышивки. Застывшую гордую растерянность спрятать за высоким воротом легче всего. Ни тихого цоканья не слышно, не видно того, как поджимается нижняя губы в дрожащем недовольстве. Только чуть громче становится голос, когда стремится резко завершить момент любезностей:

[indent]— Пауза ни к чему, я предпочту как можно скорее покинуть это место.

[indent]Это место и тебя со всей твоей рыцарской принципиальностью, что холоднее и непробиваемее всех рудных скал Лиюэ. Скорее прочь, шаг за шагом, и лишь когда поравняется, позволит инстинкту раненного зверя взять верх. Если ей больно, то и тебе должно быть тоже. Тоже — и ещё больше, ещё страшнее. Задета за живое — значит, врага надо выпотрошить, даром что взгляд обращён в тьму неизвестности и впереди себя, и внутри себя, а голос подобен калёному металлу: обманчиво мягкий и податливый, на выдохе роняющий слова, что, чуть подостыв, смогут рубить и плоть, и кости.

[indent]— Ты, верно, думаешь, что мышечную память не обмануть, что, как прежде, руки тянутся помочь. Веришь, что должен позаботиться. Веришь, что должен спасти. Логично заключаешь, что и раньше дорожил, что прежде оберегал. Наверное, спустя столько лет, цепляясь за размытый образ, рвёшься вперёд, надеясь, что сможешь спасти деву в беде из лап страшного чудовища.

[indent]Сгущённый ужасами янтарный взгляд поднимается, чтобы удостовериться, что чёрное солнце и холодная синева звёзд потухнут вместе со всеми надеждами. Пусть никогда больше эти глаза так на неё не посмотрят, нет сил верить в их искренность.

[indent]— Ты, наверное, полагаешь, что прежде дорожил мною. Ты, может быть, неловко боишься гадать, не был ли влюблён, раз до сих пор не можешь отпустить, хоть и рядом быть не можешь. Позволь мне, не забывшей ничего, освежить твою память.

[indent]Она вдыхает отрывисто и долго, чтобы грудь от напряжения удар за ударом выдержала беспокойное сердце. Короткая пауза молчит силой пяти веков невысказанных обид и горечи предательства.

[indent]— Ты никогда не любил меня, Дайнслейф. Меня не нужно спасать. Я и есть это чудовище. Хватит придумывать себе оправдания и надеяться, что что-то в твоей жизни обретёт смысл на одних лишь фантазиях.

[indent]Ему хотелось поговорить, но кому от этого легче?..

[indent]— Есть ли предел у твоей гордыни, Дайнслейф? — едва слышно отзывается Люмин и уводит взгляд в сторону, прочь от лика заклятого врага.

[indent]Столь многое нужно выразить и упаковать в слова как в предсмертный саван, чтобы отпустить навсегда, навеки, без возврата, но всё оно неожиданно умещается лишь в краткий риторический вопрос и слабый, надорванный выдох после. Перед глазами, в отдалении, серебрится проём, — небольшая расселина дарит надежду о скорой свободе от плена в подземье, от необходимости быть в заточении рядом с жестоким недругом. Каждый момент нахождения рядом с ним был невыносимым. Светлый луч в конце точит мысли как сталь, и вновь зарождается желание уколоть Дайнслейфа болезненным признанием:

[indent]— Мне не было даровано забвение, и я как сейчас помню, что ты любил на самом деле. Не меня, Дайнслейф, а всю мою любовь к тебе. Как жестоко теперь с твоей стороны отрицать этого, даже не помня, что ты делал и говорил. Но... не первая твоя жестокость и, увы, не последняя. Я смирилась.

[indent]Больше у Люмин слов нет, и она ускоряется, запахнув крепче чужой плащ, несоразмерно больше, длиннее, чем её силуэт. Расщелины ширятся, и короткий серебристый луч оказывается именно тем, что уже предчувствовала Люмин, — светом её извечной подруги, полуночной луны, чистой, светлой, мистически прекрасной, и в свет её кутаться хотелось много больше, чем в одеяния Дайнслейфа. Холод и нежность лунного света были Люмин куда привычнее в эти дни любых человеческих любезностей, мягче самого тонкого шёлка.

[indent]А потому, как только проход становится выше и шире, она торопится подняться по выступам, тянется к выемкам небесной мозаики в каменной глыбе скалы, торопится скорее покинуть пещеру, в которой они очутились. И стоило ей лишь подняться на последний валун, чтобы вытянуться во весь рост в образовавшемся проходе, как, ставший ненужным, плащ Дайнслейфа соскальзывает с её плеч, падает наземь, бессмысленный и чужой. Туманное серебро лунного света очерчивает абрис Люмин, повторяет силуэт и оттеняет всю тревогу. Та даже позволяет себе блаженно зажмуриться, подставляя бледному свету своё измученное, такое же светлое лицо. Неважно, что Дайнслейф позади, пусть любуется этим зрелищем, ведь ему никогда не постичь таких нежных и трепетных уз...

[indent]— Прощай, Дайнслейф, — говорит Люмин едва слышно, — Больше говорить мы не будем.

[indent]Только отводит руку в сторону, желая призвать свои силы и открыть себе путь на свободу; только мерцает мистическим светом луч лунного взгляда... Но ночная тишина гулко остаётся глухой к магическим воззваниям, не открывается портал, не происходит чуда. Люмин мрачнеет и растерянно оглядывается: ну разумеется, вопреки всей возможной справедливости, на тёмном горизонте виднеется голубой луч, бьющий в ночное небо из архонтского каменного лика. Что же за напасть... А ведь только красиво распрощалась.

[indent]— Тц...

[indent]От обиды хотелось выть, от ран хотелось забиться под землю, от гордости — держаться, несмотря ни на что. Взгляд Люмин, когда та обернулась на Дайнслейфа, был остёр и пронзителен, словно лезвия мечей, которые они скрещивали ещё не так давно. Однако помимо леденящей, морозно сдержанной озлобленности в нём мелькали искры детской обиды, которую она не могла полностью погасить.

[indent]— Твоя память подводит тебя, — Люмин хотела ответить кратко, ёмко и колко, но слова слишком легко покидали её горло вопреки сдавленному дыханию, — Но если хочешь оставаться в плену своих аберраций, слепой и беспомощный, запри себя в самой дальней и тёмной сырой темнице, а меня с собой не тащи, и будь так любезен издохнуть. Мне-то есть чем заняться.

[indent]С каждым словом, которое она произносила, на лице её укреплялась улыбка. Так она боролась с желанием выразить своё недовольство, но не позволять злости иссушить себя до конца. Её руки, вскинутые в этот момент, бледные и изящные, казались бы хрупкими, если бы не сила характера, которую она демонстрировала, когда сжимала их в кулаки, незаметно скрывая меж пальцев свои настоящие чувства.

[indent]Тем не менее, в ней боролись две стихии — благородство скверны и человеческая слабость. Принцесса знала, что ей предстоит быть образцом неприступности, символом непоколебимости и силы, но когда её взгляд случайно падал на причину своего раздражения — мужчину, видеть которого было равносильно величайшему испытанию, — она чувствовала, как внутри нее вспыхивает огонь гнева.

[indent]Люмин медленно выдохнула. Заклинала себя держать в руках и ладони ж обессиленно сжимала, унимая тремор в пальцах. Осмотрелась. Искусственное небо не имело никакого смысла, кроме, разве что, ориентира для путешественника. Совсем уставшая, Люмин проводила взглядом несколько созвездий, — вышивка стеклярусом, не настоящие узоры небесной сферы, — чтобы понять хотя бы, в какой стороне света находится статуя Архонтов. Примерно представить какая, сопоставить с далёкими высокими огнями в сумраке (Ваньшу?..), попытаться призвать хоть какие-то координаты с карт внутренних порталов в память, но на такую утомлённость — тщетно.

[indent]Двигаться в сторону Гавани опасно: защитник точно настороже. Переждать поодаль, восстановиться и уже затем уйти в Бездну? Кажется, это план, да и спать под звёздами на земле ей всё равно что на самой мягкой из перин, путешественница она или кто?.. Ах да. Люмин тяжело вздохнула. Неспокойный взгляд по дуге волнения обратила к Дайнслейфу вверх, — ну зачем такой высокий! — и вздохнула ещё раз. Прикрыла глаза (чтобы не видеть... этого!). Выдохнула. Собралась с мыслями, а затем — со словами.

[indent]— Я ухожу. Увяжешься следом — так и знай, мои люди церемониться не будут.

[indent]План был прост: убраться подальше от склона в сторону леса, найти плотную, живую артерию земли, помедитировать на ней и восстановить силы, а затем вернуться в Спираль. Сон, отдых, даже спокойное дыхание могли подождать. Дайнслейфу же знать о том, что Люмин сбежала из дворца без предупреждения, а потому едва ли могла ожидать свою свиту где-то конкретно, было знать не обязательно. Однако Люмин почему-то всё равно отвела взгляд, чтобы Дайнслейф, всегда такой пристальный и внимательный, всегда меткий и колкий, не приметил эту маленькую уязвимость.

[indent]Будет настоящий проклятием, если он увяжется вместе с ней! Ещё и драться дальше насмерть откажется!