Понять, почему именно не успел что-либо предпринять, не получилось. Но это было и не важно, когда кукла молча и не слишком бережно хватает Хейзо под локоть, заставляя подняться с пола и подтаскивает к наполненной водой ванне. Можно было предположить, что сейчас он засунет Сиканоина туда головой и начнёт топить, время от времени доставая, чтобы тот глотнул воздуха и всё не закончилось уж слишком быстро... вместо этого на детектива выливается прохладная вода и горячие эмоции, совсем неожиданные и непрошенные.
Кукла говорит, что надо держать тело в чистоте, потому что это залог здоровья, а в ответ в глазах Хейзо читается только одно: «ты что, моя мама?» Это почти смешно, это странно до нелепости, но так же это по-настоящему происходит. С этим приходится мириться и вымывать кровь с волос под чужим пристальным взглядом, чтобы первое опасение об утоплении не претворилось в жизнь.
«Эта его резкая смена настроения с подменой жестокости на заботу мне что-то напоминает,» - удивляться тому, что кукла вообще так умеет, детектив не стал. Он давно живёт среди людей, и в самом начале своего пути только и делал, что за кем-то ухаживал: готовил бенто, перестилал кровати, следил за детьми и напоминал о том, что нужно вовремя принимать лекарства. С годами не забылось, необычно лишь видеть, как эти навыки используются здесь и сейчас.
«И как я понимаю, его злит и раздражает отсутствие моего внимания... точнее, проявление этого внимания. Это прямо указывает, что больше мои мысли он не читает, ведь иначе бы знал, о ком я думаю, и прокомментировал это,» - Хейзо взял одежду, которая определённо принадлежала самой кукле и, чуть помедлив, нашёл в себе силы сказать ему спасибо. Это даже не лицемерие и не попытка заискивать перед маньяком - сменить пыточное кимоно на обыкновенное было приятно.
«Нет, это действительно мне кое-что напоминает,» - выйдя из ванной обратно в комнату, Сиканоин ощутил тепло и увидел еду, расставленную на котацу. Интересные наблюдения, которые лишь укрепляли уверенность в предыдущих рассуждениях.
Во-первых, печка была включена только и исключительно ради Хейзо. Кукле плевать на температуру воздуха, но он сделал это из-за того, что детектив мёрз - долгое связывание заставило руки и ноги коченеть, да и вода, которой пришлось мыться, остыла и согреться заново не успела.
Во-вторых, еда была иназумская. Фатуи же по большей части всё-таки снежане, и Сиканоин был абсолютно уверен, что на этой базе иназумцев, способных приготовить блюда с родины, всего двое, и они оба находятся в этой комнате.
- Itadakimasu, - сев за котацу, Хейзо сложил ладони на уровне груди и еле заметно кивнул, не сводя с куклы взгляда. Голос его был прохладен, и никакого восторга в нём не услышать, однако какой дурак будет отказываться от еды после стольких дней существования впроголодь?
Всё же еда была не только красивой с виду, но и вкусной. Невероятно вкусной.
«Это из-за того, что я голоден,» - убеждает себя детектив, - «и из-за того, что унаги тядзуки в принципе не испортить. Кому не понравится жареный угорь?»
Много кому, на самом деле, и Хейзо знал, что еда вкусная потому, что повар был очень хорошим и откуда-то знал, что именно ему понравится. Признавать только не хотел.
«Интересно как, сок. То есть ты считаешь меня достаточно взрослым для пыток и недвусмысленных сюдо сцен, но не для саке?»
Это было смешно, ведь споить человека для сговорчивости или иных замыслов - самая рядовая вещь, которую практикуют не только преступники, а пожалуй вообще все люди на свете. Ну, кукла и не человек, вот и совершает странные с точки зрения людей действия.
- Интересуюсь, конечно, - стоило поддержать разговор и узнать как можно больше, пока он снова в настроении поболтать. - Люблю понимать, что происходит.
«Он уже упоминал о том, что готовит какую-то операцию, войну. И снова мы здесь. Порт, значит. Всё складывается для меня удачно.»
Никуда плыть Хейзо не собирался, достаточно информации о том, что кукла собирается делать. Но сама транспортировка из одного места в другое - самое удачное время для побега. Остаётся только последний обязательный пункт.
Сиканоин ненавязчиво наблюдает со своего места за тем, что делает кукла, пускай отражение в зеркале почти не видно. Он сидит к детективу спиной, занимаясь своими делами и милостиво, снисходительно даже посвящая в свои планы.
«Я понял, что это мне напоминает. Интересно,» - детектив откладывает палочки на хасиоки и внимательно разглядывает из-под ресниц куклу, укравшую его лицо. - «Во всяком случае, ты сделал это не буквально, что не может не радовать.»

Это было то необычное дело о новеллах, когда книги перепечатывали на более дешёвой бумаге с некачественными иллюстрациями, продавая потом за ту же цену или даже дороже. Из одной книги получалось двести похуже, и не все понимали, в чём тут собственно преступление, ведь оригинал, с которой потом делались копии, был честно куплен в издательском доме.
Выйдя на их мануфактуру, Хейзо просматривал новеллы в рамках дела, что по большей части были эротическими, но не все. С пометкой «для взрослых» была одна партия, в которой акцент делался на ужасах, и вот эту книгу детектив, неожиданно для себя, прочитал от начала и до конца с огромным интересом.
Это была история, в которой девушка лет шестнадцати рассказывала о своей жизни и переживаниях. Она работала по дому, училась письму и рукоделию, была влюблена - в общем, ничего необычного на первый взгляд. Если отмести тот факт, что девушка зачем-то украла у своего возлюбленного платок и потом... положила его на алтарь, точно поклоняясь ему как богу. Дальше она долго мучилась ревностью, завидев, как объект её любви, которого она неизменно звала семпаем, говорит с какой-то другой девушкой. В этот момент становится понятно, что главная героиня и семпай никогда не общались лично, и юноша даже не в курсе о том, что она существует.
Потом девушка убивает свою «конкурентку» и начинает следить за семпаем, тщательно подмечая всех особ женского пола, с которыми он общается: так история о нежной девичьей любви превратилась в триллер о серийной убийце.
В самом конце истории главная героиня похищает своего семпая, мечтая о том, как они будут жить вместе долго и счастливо. Финальная сцена описывает, как бедный парень, связанный в погребе её дома, умоляет похитительницу его отпустить, а она, точно бы не слыша этого, изображает из себя примерную жену и хозяйку, а потом, безо всяких предпосылок, убивает его ударом ножа в живот, снимает с его лица кожу и надевает на себя, как маску, всё повторяя слова о том, что теперь они вместе навсегда.

Тогда Хейзо зачитался историей, увлечённый подробным и очень правдоподобным описанием безумия главной героини, хорошим повествованием и прекрасным описанием криминальных сцен. Девушка была психопаткой, но отнюдь не тупой, и следить за тем, как изобретательно она проворачивает свои преступления, детективу нравилось. Семпай в истории же был скорее предлогом к событиям, и про него как про личность хорошо если был написан один абзац...
Сиканоин вздыхает. Он не семпай, но во всём остальном теперь этого парня из книги понимает даже слишком хорошо, пускай в этой истории маньяк был не юной девушкой с ножом. Визуальное сходство значения не имеет.
«Кто не рискует, тот и унаги тядзуке не ест,» - рассудив так, Хейзо пересел вплотную к кукле, отодвигая котацу чуть-чуть в сторону, чтобы было удобнее. Проводит, чуть касаясь пальцем, по линии щеки, опускает руку на кукольное плечо и сдвигает ладонь в сторону, чтобы приспустить его кимоно вниз.
Различие между парнем из книжки и детективом было в чувстве страха. У Сиканоина его не было.
- У тебя неплохо получается, - он рассматривает имитацию на себя с расстояния в несколько сантиметров придирчиво, точно критик, но скрывает правду о том, что не испытывает ни возмущения, ни ужаса, ни покорности, которой кукла так желает. Внутри только холодный расчёт без каких-либо эмоций.
- Но ты хорошо подумал о последствиях? Надо заботиться о том, что приручаешь, - с этими словами Хейзо снимает с шеи куклы цепочку, сжимая в ладони свой глаз бога. - Если ты хочешь, чтобы я поправился скорее, а не умер, это следует оставить мне. Ты ведь знаешь, как это работает, верно?

Под пальцами явственно чувствуется гладкая поверхность фарфора, что служит кукле заменой кожи, и Хейзо чуть усиливает давление на плечо кончиками пальцев. Хочет почувствовать шарнир, исследовать его получше, узнать как следует, из чего сделаны боги.
Наощупь так же приятно, как и на вид, даже выпускать из рук не хочется. Странная мысль, и к делу она не относится, а потому Хейзо отпускает её, не развивая.
«Стесняется?» - Сиканоин убирает руку сразу же, как только кукла прикрывает обнажённый участок фарфора ладонью, рассматривает внимательно мерцающий взгляд напротив и алеющие щёки. - «Да. Стесняется. Все признаки есть. Интересно.»
Тихонько тикают часы, но их нет в комнате. Это часы куклы, которые он носит во внутреннем кармане кимоно.
«Тик-так, тик-так,» - мерно и бесперебойно отсчитывают они время. «Тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук,» - учащается биение сердца Хейзо, когда настроение куклы меняется, и его смущение за мгновение перевоплощается в гнев. Так невероятно быстро, по щелчку пальцев. В этом есть нечто примечательное, над чем Сиканоин бы задумался, возможно... но здесь не было Наны и её получасовой лекции про эмпатию и важность эмоций. Внимательный детектив заметил неестественную странность в перемене поведения, но вся гениальность этого мира не могла дать ему простой ответ на вопрос, что именно не так и почему должно быть иначе.
В эмоциях Хейзо смыслил мало, ведь логике дедукции они поддавались лишь едва.
«По-другому просить, значит? Так этого не я хочу, а ты. Невероятно, как легко ты берёшь и говоришь мне, что нужно делать, чтобы управлять тобой,» - со вздохом полным разочарования детектив расстаётся с казалось уже обретённым обратно глазом бога.
Стоило хотя бы невесело порадоваться немного тому, что даже бог способен отметить по-достоинству наглость детектива. Тон, с которым кукла выплёвывает это «наглец!» должен рождать внутри какое-то торжество и чувство превосходства, но этого не происходит. Детектив просто воспринимает информацию, а интуиция записывает это на его счёт в воображаемом блокноте, чтобы была возможность поразмыслить позже... после чего блокнот падает из её рук на пол, а сам Сиканоин дёргается словно от удара, когда звучит одно-единственное слово. Оно было из списка запрещённых.

« Друг. »

И снова вечернее безоблачное небо, что в своей идеальной и совершенной синеве мерцает бесконечностью звёзд - оно напротив. Там Хейзо видит украшенные бумажными лентами тории, через которые можно пройти на фестивальную площадь. Бесконечные палатки со сладкой ватой, карамельными яблоками, данго и омамори от храма Наруками. Здесь можно выиграть рыбку, а там попытать удачу в стрельбе из лука, выиграть игрушку и немного одобрительного внимания к своей персоне. Всюду гуляют парочки в нарядных кимоно, звучит музыка и людской смех. Под этим беззаботным небом, раскрашенным цветами фейерверков, вечер такой приятный и праздничный!
...а сам Хейзо сидит на обочине дороги в луже крови и пытается зажать руками рану на животе одного не самого приятного парня-воришки. Того самого, с кем разругался вдрызг из-за отвращения к воровству, с кем не желал иметь больше ничего общего, чьё имя вспоминать не хотел больше. Пытается сквозь ужас сказать ему что-то, но только слышит бессвязный лепет умирающего. Руки у Кано Хейзо такие сильные, но сделать он ими ничего не может: ни поднять и отнести к врачу, ни остановить его кровь, ни избавить его от боли предсмертной агонии.
Только наблюдать как человек, которого когда-то называл своим другом, медленно умирает на руках с печальной улыбкой того, кто рад хотя бы проститься и извиниться, но не услышать прощения в ответ и уйти навсегда. И больше уже никогда ничего не услышать.

- Я бы с удовольствием оставил его тебе, - мерно выдыхает Хейзо, и его голос совсем не дрожит. Там нет ни грусти, ни горечи, ни боли. Ничего там нет, как и в его взгляде - пустом, отстранённом и закрытом. Глубоко Сиканоин запрятал собственные эмоции и боль от потери, давно убедил себя, что пережил это и отпустил.
И действительно детектив оставил бы глаз бога кукле. Выкинул это напоминание о худшем дне в жизни, проведшим черту между «до» и «после». Навсегда оставил позади этот чёртов зелёный камешек - у него был другой, гораздо лучше. Был когда-то... Сиканоин даже не помнил, куда его положил. Наверное, так и остался в лежать комнате на полу, а потом кто-нибудь его выкинул при уборке.
- Но ты знаешь не хуже меня, что я к нему привязан. И ты знаешь, кто меня к нему привязал, - внимательно смотрит Хейзо в глаза кукле, говорит мерно и спокойно. Не спрашивает, а утверждает. Больше не хочет он падать в это синее небо - слишком уж болезненно и неприятно.

«Ты всё видел, да? Ты смотрел? Отвечай!»

Сиканоин не горел желанием выворачивать душу наизнанку ни перед кем. Его потрясла та лёгкость, с которой это далось кукле, но сам детектив никогда и ни с кем не желал обсуждать... ничего. Даже наедине с собой Хейзо не поднимал этой темы, а на похоронах стоял молча, не проронив ни слова за всё время.
Ему не нравилась кровь на глазе бога, но вместе с той смертью он обрёл не только внимание Селестии, но и болезненную свободу одиночества. И границы этого одиночества был намерен отстаивать. Не важно, как.

- ...

В молчании Хейзо отсаживается от куклы назад и, опустив взгляд, медленно делает вдох сквозь сжатые зубы. Ему отвратительны эмоции, что были так легко вытянуты на поверхность, но нельзя отрицать и того, что факты сошлись меж собой просто потрясающе идеально и неприятно.
Так желать вернуть себе глаз бога, который на самом деле был бы рад никогда не использовать и не видеть. И всё из-за одного слова! Обращения, которое так странно услышать всего через несколько часов после окончания многодневных пыток. Хейзо знал, что может понять эту логику, но сейчас всё его существо просто отрицало сам факт того, что это понимать можно и нужно. И он не стал.
Вместо этого Сиканоин, чуть успокоив бурю напряжения внутри себя, медленно качнулся вперёд, касаясь пола перед собой сначала ладонями, а потом и лбом, кланяясь так вежливо и формально, как это только было возможно. Это плавное движение отзывалось тупой болью во всём теле.
«Попросить по-другому, да?»

- Пожалуйста, верни мой глаз бога.

Болезненная, как ломота от побоев во всём теле, тишина повисла после того, как Сиканоин озвучил свою просьбу. Он не шевелился, головы не поднял, ожидая вердикта. Весь, разумеется, олицетворяя собою смирение, сбив с себя спесь. Этот кроткий взгляд в пол, и благоговейно задержанное дыхание, и сам нижайший поклон того, кто признаёт своё положение.
Ровно так, как этого кукле хотелось, о чём он столь раздражённо и даже оскорблённо заявил.
Хейзо молча и напряжённо ожидал, когда его ставка сыграет. Не надеялся, что это произойдёт просто и быстро, не таков был его оппонент. Но должно было сработать, так всё и вышло - эффективно и в то же время так смертельно опасно!

«А теперь что тебе не так?»

Вздёрнутый с пола наверх за шкирку быстрым движением, детектив мог только проглотить вскрик от боли. В глазах потемнело на несколько мгновений и Сиканоин рефлекторно вскинул руки в тщетной попытке удержать равновесие. Это было так бесполезно, ведь стоять на своих двоих детективу просто не позволили.

«Не хотел этого? Так значит ты действительно смотрел. Ты всё видел. Я тебя туда не звал.»

Не только резкая реакция куклы подтверждает догадку. Откровение вышло без слов, но предельно понятное, Хейзо хочет отвернуться и не смотреть, и сам себе в этом желании смешон и жалок. Сам же пустил его к себе в голову, и так сильно этого жаждал, так чего теперь выгоняешь?
Осознание этого отдаётся в теле как ещё один болезненный удар, и его оттеняет то, с какой интонацией и какими именно словами кукла подтверждает свои действия. Он говорит «не хотел», точно бы правда старался выполнить невысказанное вслух пожелание и не лезть больше к Сиканоину в мысли, во всяком случае без спроса. Он говорит это со злостью и разочарованно, и нельзя сказать, разочарован был в себе или в Хейзо.  Говорит «ты вынудил меня», оправдываясь. Перед кем?
Смешно маньяку оправдываться перед своей жертвой. Нелепо богу оправдываться перед человеком. Излишне зло и чрезмерно иронично говорить об оправдании насилия, в любой его форме.
Хейзо не может отделаться от ощущения, что сейчас стал свидетелем самой отвратительно провальной попытки извиниться за всю историю человечества.
Эта догадка сразу же подтверждается, когда кукла дёргает Сиканоина к себе ближе и, витиевато, с чувством ругаясь, возвращает глаз бога. Ставка на смирение сыграла не так, как детектив изначально задумывал, но это кое-что прояснило.

«Его что-то в моём поведении бесит. Если бы я правда надоел, то уже был мёртв. Полагаю, что в основном вывожу из себя тем, что не делаю то, что ты хочешь. Пародоксально, да? Я ведь только что сделал ровно так, как мне было велено.»

Кровать мягкая, и падать на неё совсем не больно. Это было единственное безболезненное событие, и кто знает, сколько времени оно продлится? Недолго, а времени поразмыслить над своими дальнейшими действиями и того меньше. Единственное, что сразу понятно - бесполезно бежать, а значит стоит оставаться на месте. Неприятно, но наиболее безопасно.

«Но он в какой-то мере терпит мои выходки, хотя и в бешенстве. Потому что...»

Сиканоин обрубает мысль, полностью обращая внимание на куклу. Впервые за всё время, что здесь оказался, наконец смещает акцент со своих рассуждений на их объект, и внимательно слушает. Как кукла вдруг, точно бы не к месту, беспокойно объясняет, зачем пытается украсть у детектива внешность. И тянется к Хейзо так нерешительно и осторожно, словно боится, что его оттолкнут; и заявляет горячо и так громко, точно стараясь за криком спрятать слёзы и горечь, что умолять бесполезно, потому что никаких чувств в фарфоровом теле нет.

«Ну да, я так и понял. Вообще ничего не чувствуешь. Угу.»

Имея все возможности и обладая всей полнотой власти над Хейзо, как над пленником, фактически как над вещью, кукла может сделать что угодно. Вернуть обратно в пыточные камеры и продолжить свои изуверские развлечения до тех пор, пока детектив не умрёт, например. Или оторвать ему сейчас руку или ногу, наблюдая за тем, как жизнь покидает тело вместе с кровью. Сломать все кости. Избить до потери сознания. Что угодно!
Он даже не решился закончить движение и протянутая ладонь замирает в воздухе, словно наткнувшись на невидимую стену. В этом была какая-то... боязнь или нерешительность. Что-то ужасно болезненное. Так странно, учитывая жестокие поступки и лишённые всякого участия слова.

«И дерзость, и смирение бесят его одинаково сильно. Непонятные попытки извиниться, неуместные проявления... что это? И чередуется со вспышками агрессии. По его словам, неконтролируемыми. Стеснение из-за моих действий. Акцент на моих действиях. Реакции. Хочет, чтобы мне нравилось? Что именно из всего случившегося должно было?»

Покачав чуть заметно головой, Сиканоин невесело улыбнулся этой догадке и лёг поудобней, поворачиваясь к кукле корпусом, за расслабленными жестами пряча внутреннее напряжение. Размышлять дольше уже было опасно, пауза и так затянулась - надо действовать. У Хейзо осталось не так много вариантов того, как себя вести, чтобы это было удобно и ему, и кукле.

«Назовём это новой искренностью. Будет почти честно. Тебе понравится, мне будет выгодно.»

Дальше все планы детектива рушатся, точно дома от землетрясения: он не успел ничего сказать или сделать, потому что кукла, сев к Хейзо вплотную, всё-таки завершает свой жест, из нерешительного превратившись в до крайности собственнический. Распахивает кимоно и проводит ладонью по животу с нажимом.
Отвести взгляд? Или посмотреть вопросительно? Поморщиться от боли, когда кукла задевает едва затянувшйся разрез на животе? Схватить его за запястье и заставить отвести руку? Риторически спросить что-нибудь крайне идиотское, вроде «что ты делаешь»?
Все эти варианты один за одним отметаются, как брак на конвейере, ни один из них Хейзо не подходит. Это всё было не тем, что ему нужно; это всё было не тем, что от него ждёт кукла.

«Потому что он ждёт от меня незамедлительной реакции. Как когда меня резал заживо. Его бесит, что я обдумываю свои шаги... о нет, это снова начинает напоминать романы, которые читает Нана.»

Сиканоин никогда не был против подобного чтива, в конце-концов, он и сам хотел оказаться героем книжной истории. Правда, не той, где его кидают на кровать, а потом садятся сверху.
Выбирать, впрочем, не приходится.
Жилка пульса бьётся на шее едва не в агонии, когда Хейзо понимает, что скинуть куклу с себя на пол будет поступком неправильным. Возможно, последним действием в жизни.
Вспомнились те слова сестры, что мерещились недавно в бреду - о слишком взрослой для Сиканоина Е Лань, которую он включил в свой список... но это к делу не относится. Что вообще сейчас было по делу?
Наверное, идеальный матовый фарфор. Выверенные черты божественного лица. Столь странно и притягательно выглядывающие из-под кукольной одежды шарниры.

«А четыреста лет разницы - это много, мало или уже плевать? Никогда не слышал о таком способе познания бога. Но мне даже нравится... о нет.»

И Хейзо тихо смеётся над этим выводом, задумываясь уже над последствиями подобных мыслей. Плавно отводит взгляд, стараясь дышать глубоко, чтобы выровнять сердцебиение, которое так хорошо должно сейчас ощущаться под чужими ладонями, пробует согнать краску с лица. Пытается не смотреть на нависшую сверху куклу, старается изо всех сил не делать этого, чтобы сразу же провалиться.
Внимание притягивало не раскованное поведение, которым Сиканоина не удивить. Это влияло, но не так сильно, как откровения иного рода.
Кукла не любит свою идеальную внешность. Хочет быть человеком и даже пытается им притворяться, но часы тикают вовсе не так, как бьётся сердце детектива под его пальцами. И при всей нелюбви он всё равно показывает, из чего сделан, показывает то, что хочется видеть, открывает свои тайны. Вместе с телом открывает и душу.
Становится ясно, что того же кукла требует от человека взамен.

- Мне нравится место, которое ты выбрал, чтобы присесть, - выдыхает наконец Хейзо, оставив попытки отвести взгляд.
В таких случаях следует заметить вскользь нечто вроде «видит бог, этого не следовало говорить», подразумевая вещи столь неприличные, что они перестают быть уместными. Но бог буквально всё видел и слышал, ко всему прочему, явно ожидая подобных слов. Нужно соответствовать.
Дело ведь вовсе не в собственных желаниях.
Думая об этом, Сиканоин поднимает руку и обводит пальцами коленный шарнир куклы, не отрывая внимательного и задумчивого взгляда от сияния электро внутри божественного тела. Свет отражался в его зрачках точками, похожими на звёзды.

«Шутка про иназумский типаж становится шуткой про божественный, но уже в мою сторону,» - Хейзо снова не может сдержать улыбки. Не на это он рассчитывал, когда попал в плен две недели назад.

- Ты на пару минут или задержишься? - Уже следовало остановиться, но Сиканоин решил, что лишнего сказал ещё на том моменте, когда начал про новеллу о перерождении в сёгуна Райден, так что он теряет? - Помнишь, я говорил, что хочу узнать тебя поближе?.. Так, стой...
Теперь Хейзо уже совсем откровенно смеётся, не сдерживаясь. Думать о том, как в контексте ситуации будет расценён этот вопрос, оказалось слишком забавно - к тому же детектив был уверен, что останется понят не так.
В этом было нечто особенное. Или просто нервы уже сдают?
- Не настолько, но, - руки с кукольного колена Сиканоин так и не убрал и приподнялся на локте. - Куда ты собираешься меня отвезти? Достаточно далеко, чтобы ещё было время вот так поболтать?