Халисет целый день слонялась по Сумеру.

С тех пор, как она пришла из-за стены, прошло почти два месяца и за это время она смогла немного освоиться в новом для себя регионе; по утрам она ходила на рынок, закупая свежие продукты для завтра для нее и Шерити, а по вечерам – когда маленькая учена заканчивала со своими исследовательскими работами – они гуляли по городу, утопавшему в лучах медного закатного солнца, наслаждаясь долгожданной прохладой. Однако сегодня все пошло не по плану и Шерити задержалась в Академии, оставив Халисет наедине с Сумеру – один на один.

Следуя примеру своей новой спутницы, женщина тоже принялась за изучение, пусть и прикладного толка. После плотного завтрака пустынница вернулась на ярморочную площадь и сызнова прошлась по всем лавкам и магазинам, многообразие которых предлагал славный городок под сенью векового древа. Она изучала цены, спрос и предложение на рынке, общалась с купцами, караванщиками, местными торговцами, пополняя копилку скудных знаний о внешнем мире. Многие лавочники уже успели приглядеться к ней, и, завидя ее немалую фигуру неподалеку, активно подзывали глянуть на новые товары; Халисет с удовольствием рассматривала украшения, порой примеряя серьги и кулоны из золота и серебра, листала книги и осторожно разворачивала хрупкие свитки из Инадзумы, Ли Юэ и Монштадта.

Ближе к обеду, когда солнце начинало беспощадно жалить и кусать, Халисет пряталась под одним из особо крупных деревьев и принималась за чтение очередного труда, незаметно утащенного из нескромной библиотеки Шерити. Строго говоря, Халисет весьма праздно проводила время в Сумеру, по сравнению со своим привычным бытом за пределами крупного города. По началу ей даже нравилась эта беззаботная и легкая жизнь, но вскорости пустынницу утомило однообразие; ей хотелось оседлать Бурфи, что второй месяц наедал бока в конюшнях, и отправиться в путешествие, далекое странствие, полное опасностей и будущих наград. В конце концов, она покинула родные края не ради того, чтобы спокойно провести остаток дней, грея кости под ласковым солнцем в пригожем климате джунглей.

Для размышлений у Халисет было много времени. Она строила маршруты своего будущего пути, намереваясь обойти весь континент и побывать на островах, найти интересные артефакты и привести в пустыню новое знания, что могли бы помочь ее родному племени жить дальше без бед. Однако женщина не уставала думать о юной Шерити, которая пусть и была настроена покорить золотые барханы, вряд ли бы могла надолго отлучиться от Академии и своего очаровательного чайника. Следовало поговорить с ней об этом, когда выпадет удачная возможность…

<…> В очередной раз пройдя мимо какой-то небольшой лавки с красноречивым названием «Драгоценности Тейвата», в которой от драгоценностей было разве что одно название, Халисет приметила кулон. Круглый и выпуклый, сделанный, судя по всему, из золота с небольшим голубым камнем по центру и россыпью мелких по периферии; украшение сильно отличалось от всего ассортимента торговца – он излучал слабую, едва ощутимую энергию, природу которой Халисет не могла понять, однако – она была уверена – Шерити он точно понравится.

Заговорив зубы торговцу, пустынница смогла сбить заоблачную (или не очень, судя по артефакту), отделавшись едва ощутимым облегчением ее кошелька. Ударив по рукам, Халисет забросила в карман своих просторных одеяний кулон, и, довольная приобретением, отправилась наворачивать круги по городу в томительном ожидании вечера, когда, наконец, Шерити соизволит покинуть стены Академии.

К вечеру, впрочем, ученая тоже не вернулась.

<…> Улицы Сумеру стремительно пустели; зажигались немногочисленные фонари. Халисет рассматривала доску с листовками, надеясь, наконец, найти себе работу по плечу, как вдруг ее окликнул незнакомый мужской голос.

Байек, что все это время лениво наворачивал круги вокруг ног своей хозяйки, навострил круглые уши и ощетинился. Недобрый знак. Халисет обернулась на голос.

Перед ней предстал высокий мужчина, чьи алые глаза походили на ягоды клюквы, а выражение лица не сулило ничего хорошего. Халисет нахмурилась.

– И вам, добрый человек, долгих дней и приятных ночей. – Женщина бросила на оппонента строгий взгляд золотых глаз; все ее нутро натянулось, подобно тетиве лука. Он не был похож на торговца или путника, нет, он был похож на воина – это Халисет определила безошибочно.

От него веяло жаждой, но то была жажда не умирающего в пустыне, но алчущего хищника.

– Вы, вероятно всего, ошиблись. Я здесь ничего не продаю. – Халисет тут же приметила смятый у края плащ, пропитанный еще свежей кровью. Ладонью женщина коснулась груди, прикрытой бирюзовым палантином, там, где в кармане лежал купленный ею кулон. – Идите своей дорогой, добрый человек. И мы разойдемся миром.

Не желая показывать свою слабость, в свободной руке она материализовала длинное красное копье, лезвие которым блеснуло пламенем пляшущих змеев.

Отредактировано Khaliseth (2023-10-06 08:27:08)

Его улыбка – это серп, и от металла отражается свет луны, что белые волчьи зубы. Халисет разминает плечи, потому что чувствует – битвы не избежать.

У ее визави резкие и дерганные движения; жажда убийства иголками впивается в мышцы и кости, душит – до сломанной шеи – пропитанными кровью шерстяными нитями. Воин отводит левую руку в сторону, в ней – увесистый кошель, демонстрирующий его щедрость: «прими, прими мои дары» – призывно подбрасывает ладонь звонкие монеты из чистого золота.

– Взываю к благоразумию, – С усмешкой отвечает Халисет. Она знает, что деньги те – сдобренные кровью, как земля, что крестьянином обильно политая и облагороженная. – но, вижу, что господину оно чуждо. – Разведчица Мейн-Чалана сбрасывает с плеч темно-бирюзовый широкий палантин, похожий больше на плащ; на шее ее бряцнул золотой медальон с голубыми камнями, когда она в очередной раз раскрутила в мощной ладони копье, перебрасывая его в другую руку.

– Я уже сказала господину, что ничего не продаю. – С нажимом повторяет Халисет, в едва уловимой надежде решить дело миром. – И ежели то безделушка, – ухмылка злорадная будто приклеивается к ее лицу, – от чего же господину не поискать на просторах Сумеру другую побрякушку для себя? Караван-рибат в нескольких днях пути отсюда, диковинок с Пустыни хватит на всех.

<…> Напряжение, что повисло в воздухе, можно было резать ножом. И недолгое молчание, кажется, тянулось вечностью, прерываемое гулом далеких голосов и звуком шагов по вымощенным камнем дороге где-то вдалеке; последние свои песни допевали птицы, ожидая, когда ночь укроет своим покрывалом город под великим Древом. Халисет старательно делала вид, что не ощущает угрозы, исходящей от вымогателя, но стоило тому заговорить об убийстве напрямую, как разведчица приняла боевую стойку, выставив копье перед собой, лезвие направляя в сторону незнакомого воина.

Внутри все вибрирует; перекатывается импульсами электрическим током, биением разгоряченного сердца. Халисет чувствует, как каменеют пальцы, сжимающие древко алого копья, ощущает последние касания заходящего солнца у себя на щеках. Больше ждать было нельзя.

Вдох. Выдох.
Выпад.

Удар – укус скорпиона; резкий и колющий куда-то в открытую – до сего мгновения – грудь. Есть невозможно ничтожный шанс, что незнакомец останется стоять на месте, принимая лезвие в себя, как укол освобождения, но то – иллюзия, ибо Халисет знает, что человек напротив был готов к бою с самого начала.

Байек рвется в бой следом за своей хозяйкой. Толчок, прыжок, и вот, он уже так близко к укусу; гепард обнажает острые желтоватые клыки – будто ждал.