Обычным раскладом было то, что жизнь приносила в равной мере и горя, и радости, сохраняя баланс бед и удач, не позволяя человеку ни погрязнуть в беспечной праздности, ни погрузиться в безнадежную пучину отчаяния… Во всяком случае, так привыкла считать Ризэ, и потому после глупейшей, но такой серьезной ошибки с графиком запланированного путешествия, естественным казалось ожидать чего-то хорошего, что хоть немного сгладило бы уже сгущающиеся над ее головой тучи потенциальных путевых проблем. Однако, когда горничная, демонстрируя уровень заботы и участия настолько чрезмерный, что в нем недолго было и фальшь углядеть, принялась рассыпаться в любезностях, Ризэ напряглась. Получение еды в подарок не казалось большой удачей — она, в конце концов, вполне могла заплатить. Чрезмерная же радость служанки, совершенно не выглядевшая естественной, и казавшийся мгновение назад прекрасным шанс чуть улучшить свое положение будто бы отравляла, делая его не столько заманчивым, сколько тревожным. Что-то не так… Но не надумываю ли я лишнего? Чутье твердило приглядеться к девушке повнимательнее, и Ризэ подчинилась ему, в кои-то веки уделив окружающим чуть больше внимания — увы, атмосфера винокурни настолько напоминала родной дом, что игнорировать прислугу, покуда та не напомнит о своем существовании, стало также естественно, как дышать. От привычных домашних порядков она была не в восторге еще когда гордо носила имя Эрзабет, так что после бегства пыталась позабыть их, как и прочие дурные привычки, но в соответствующей обстановке все старательно подавляемые повадки пробуждались до отвращения легко. Правда, что-то подсказывало, что возвращение к истокам в текущей ситуации было даже кстати.
Есть предел тому, насколько рад услужить гостям гордый своей принадлежностью к достойному дому ответственный работник, — отстраненно подумала Ризэ, откидываясь на спинку стула и чувствуя, как лицо ее, еще мгновение назад вполне живое и эмоциональное, словно каменеет, принимая вид скучающе-безучастный. Горничная, увлеченная своей актерской игрой, жизнерадостно щебетала, даже не замечая, как изменился взгляд ее визави. Отвратительно. Мысль пришла откуда-то из подавляемых глубин собственной сущности и на вкус оказалась такой же неприятной, как и заключенная в слове суть. Сама девушка даже толком не осознавала, к чему конкретно можно отнести это булавкой впившееся в мозг замечание — то ли к уровню лицедейского мастерства маленькой плутовки напротив, то ли к собственному взгляду на окружающую обстановку, изменившемуся как-то уж слишком стремительно. Одно было верно — еще до того, как разум успел интерпретировать тревожные сигналы, то ли инстинкт, то ли порожденный годами жизни в серпентарии рефлекс, поднял тревогу. Что-то не так, совсем не так. Знакомой казалась ситуация, знакомыми же были и эти нелепые ужимки, которые, если обратиться к ненавистным воспоминаниям, ей уже приходилось видеть раньше не раз и не два. Что-то для нее готовили, и сложно было угадать, просто пакость или угрозу, да и не важно, в сущности — оба варианта были недопустимы. Словно триггер сработал, и разум затуманили реминисценции места одновременно и бесконечно далекого, и удушающе близкого, ведь как ни пытайся, невозможно полностью сбежать от того, что сформировало тебя и пустило корни где-то в темных глубинах души, даже существование которых признавать не хочется. Эрзабет бесстрастно смотрела на горничную, слегка барабаня пальцами по подлокотнику изящного садового стула, и в голове ее уже сформировалась достаточно четкая картина происходящего. О, Аделинда? Но ведь «подарок» мне готовишь именно ты.
Она еще даже не выяснила, что за сюрприз ей готовила местная служанка, но полузабытый голос в голове уже твердил, что нельзя оставлять все как есть. Что-то холодное и жестокое заполнило все внутри, требуя ответить на угрозу как полагается, покарать того, кто забыл свое место. Все это было похоже на помутнение рассудка, бороться с котором было невероятно сложно, да и нужно ли? И, когда счастливая горничная примчалась со своим «подарком», Эрзабет улыбнулась ей пленительно-нежно, вот только в глазах ее при этом отчетливо читалось нечто хищное.
— Благодарю, — протянула она голосом, настолько тягуче-сладким, что сложно было угадать, где мед его обращается ядом, — я запомню твою доброту.
Голос вернувшегося караванщика словно вырвал ее из болезненного забытья, и Ризэ была бы благодарна ему… Выбирай он выражения чуть осмотрительнее. Это, в конце концов, было просто оскорбительно. Да как он даже предположить посмел, что я… Угх. Даже мысль продолжать не хотелось. Если уж совсем откровенно, после подобных замечаний если чего и хотелось, так это запихнуть потенциально отравленные оладушки в глотку, из которой имели наглость вырваться в ее адрес такие выражения. Впрочем, уже сейчас было очевидно, что место это куда опаснее, чем могло бы показаться. Уж если даже горничные на ровном месте и без каких-либо оснований позволяют себе злоумышлять против гостьи, которую видят впервые в жизни, то чего можно ждать от человека, насчет которого ее предупреждали?
Кто же этих местных разберет, может они здесь все психопаты, а этот — самый отъявленный из них, и в ответ на любой косой взгляд сразу хватается за оружие? Пришлось проглотить свое раздражение, и, не удостаивая мужчину ответом, молча занять рекомендованную позицию.
Ризэ чувствовала себя отвратительно. Словно это внезапное эмоциональное искажение, это открытое неясной, но отвратительно-знакомой угрозой окошко в прошлое, выпило все ее силы. Утомленная, борющаяся с тошнотой и слабостью, она вновь перестала обращать внимание на окружающее… И, похоже, это было неосмотрительно. Погруженная в собственные страдания, девушка не обращала внимания ни на голоса вокруг, ни на окружающее мельтешение попадающих в поле зрения человеческих фигур. А ведь часть и того, и другого, похоже, адресовалась именно ей.
Какой-то мужчина, вероятно, один из охранников, сопровождающих расположившуюся непосредственно за ее спиной поклажу, уже с минуту пытался привлечь ее внимание. Он, кажется, бросил в ее адрес парочку лестных, по его мнению, комментариев, попытался позвать, насколько умел, ласково… Но, по существу, выглядели его потуги скверно. К тому же, не получив внимания, на которое рассчитывал, он довольно быстро начал терять терпение и злиться. Даже позволил себе плюнуть в ее сторону — не то чтобы достаточно прицельно, чтобы и в самом деле попасть, но в то же время достаточно звучно и близко, чтобы это уже нельзя было проигнорировать. Ризэ подняла на человека недоуменный взгляд, и, наконец встретившись с ней глазами, тот сначала подмигнул, ухмыльнувшись, словно и не позволял себе мгновение назад сотворить что-то предосудительно в ее адрес, а после и вовсе поиграл бровями, словно намекая на что-то. О, нет. Нет-нет-нет. Михаил был прав, говоря, что слишком много свободы и вина не идут на пользу. Воспоминание о нем позволило сохранить самообладание и не поддаться панике. Верно. Не все так плохо. В этом городе есть и хорошие люди, об этом следует помнить, а что до дураков… Просто продолжим игнорировать. В конце концов, он не посмеет напасть средь бела дня. Что же до ночи… Тогда уже я буду в своем праве слегка пощекотать его копьем. Придя к такому заключению, она в последний раз обратила внимание на продолжавшего какие-то безнадежно извращенные попытки заигрывания типа, и, когда тот облизнулся, глядя прямо ей в глаза, Ризэ, даже внутренне содрогнувшись от отвращения, ответила ему взглядом, который с тем же успехом можно было адресовать пролетающей мимо мухе.
Расставив наконец приоритеты, она осторожно устроилась на краешке впередиидущего слаймового аэростата. Тот шел достаточно низко и плавно, чтобы на него было можно было взобраться без труда, и чувствовать се6я при этом вполне комфортно. Села, впрочем, лицом к потенциальной угрозе, на случай, если этот тип окажется достаточно безумен, чтобы и в самом деле не постесняться напасть на нее на глазах у окружающих, однако взглядом более не удостаивала. Вместо этого девушка развернула тщательно упакованный «подарок» и принялась внимательно его изучать.
Что же задумала та горничная? Что она сотворила и почему? С едой явно что-то не так, но как угадать, просто плюнула она в них, или, чего доброго, отравила? Неужто просто вот так легко осмелилась вредить, лишь потому, что ей пришлось прислуживать посторонней? Вроде и глупо, но в последнее время с Ризэ в принципе случались вещи преимущественно глупые и нелепые, так что и в столь смехотворную причину можно было легко поверить.
Что же ты сотворила? — мысленно протянула она, не склоняясь над тем, что уже не могло стать ее обедом, но поднимая повыше, ближе к уровню глаз, чтобы не закрыть подозрительный дар своей тенью. Ризэ, конечно, не разбиралась в ядах, но надеялась, что если здесь есть что-то лишнее, то ей удастся разглядеть это под солнечными лучами.
Однако — не удалось, поскольку развернутую бумажную упаковку с оладьями неожиданно вырвали из ее рук. Давешний соискатель ее внимания действительно оказался достаточно безумным. Благо хотя бы не ударил, а так, слегка ограбил. Отними он что из тех продуктов, которые она в самом деле рассчитывала съесть, это могло бы стать проблемой, но в случае оладушками все было проще. О них жалеть было бы странно.
— Больно ты, девка, наглая. Таким заносчивым жрать не положено… — и, сально улыбнувшись, добавил, — но, если ты хорошо попросишь, я, так уж и быть, позабочусь о тебе.
Это было отвратительно, и еще недавно Ризэ, столкнувшись с подобным, точно бы запаниковала, не зная, как справиться с бедой самостоятельно и не рассчитывая на помощь со стороны. Однако недавнее воспоминание о пасторе собора Барбатоса до сих пор странным образом успокаивало. Глупо, конечно, и наивно донельзя, но… Расскажи я об этом Михаилу, что бы он сделал? Дал бы совет? Успокоил? Или пошел бы с проповедью к этому типу? В одном она была уверена точно — он бы не оставил ее проблему без внимания. И, кто знает, насколько в действительности была обоснованной эта уверенность?.. Важным было другое — она расслабляла и успокаивала, позволяла не терять надежды на благоприятный исход. Да, остается впечатление, что все в этом городе безумны, но, если и так, некоторые безумны по-хорошему. От этой мысли на душе стало так тепло и радостно, что девушка позволила себе идею и вовсе почти наглую, решив, что Михаил бы не стал мелочиться, он бы сделал все: и успокоил, и совет дал, и проповедь бы этому дураку обеспечил, возможно даже, впечатав свет божественной истины в чужое лицо кулаком.
Этот настрой придал ей достаточно решимости, чтобы столкнуться с проблемой лицом к лицу, и Ризэ уже не отвлекаясь на излишние волнения, обдумала ситуацию. Да, безумие, форменное безумие, и адекватные методы здесь не работают. Стало быть, что же мне остается? Уж не прикинуться ли тоже безумной за компанию? Этак, глядишь, сойду за свою и меня не тронут. Мысль была бредовой под стать ситуации, и, поскольку ничего получше в условиях ограниченного времени придумать не удалось, пришлось принять ее. Вновь вспомнив Михаила и не сумев удержаться от широкой улыбки, девушка избрала своей формой безумия религиозный фанатизм, и, приняв вид восторженный и блаженный, заговорила почти нараспев:
— Воистину на землях Архонта Свободы вы вольны поступить так, как считаете нужным. Если свободные ветра этих земель нашептывают вам освободить меня от этого скромного груза — так тому и быть. Однако, при всем моим безграничном почтении к божественному правителю этих земель, сама я являюсь почитательницей Архонта Справедливости, а потому не откажу себе в удовольствии вновь вознести к ней свои молитвы. Если ваш поступок так честен и справедлив, как вы думаете, я искренне пожелаю, чтобы эти оладушки принесли вам и насыщение, и удовольствие. Ежели нет… Пусть боги рассудят нас, ибо лишь они способны воздать каждому по заслугам.
Ризэ молитвенно сложила руки и возвела взгляд восхищенный, но напрочь лишенный и следа осмысленности к небесам, будто уже начала молиться про себя. Мужчина, явно ожидавший чего угодно, но только не такого развития событий, какое-то время ошеломленно на нее таращился, покосился на свою добычу, будто всерьез рассматривая вариант вернуть оладьи законной хозяйке, но все же не удержался, поддался раздражению, и будто желая оставить за собой последнее слово, вперившись в девушку сердитым взглядом, показательно принялся запихивать оладьи себе в рот едва ли не целиком, толком не жуя. Закончив, он окинул все еще посвящающую всю себя молитве девушку неприязненным взглядом, и отвернулся, удалившись с видом с таким самодовольным и гордым, словно вышел победителем из тяжелой схватки, а не ограбил средь бела дня девчонку в два раза мельче се6бя.
Что ж, посмотрим, какой именно подарочек мне подготовили, — отстраненно подумала она, откинувшись спиной на заполнявшие аэростат тюки поклажи и прикинувшись прикорнувшей, но продолжая наблюдать за обстановкой из-под полуприкрытых век. Если там яд и он окажется при смерти, я, быть может, и исцелю его. Если же что попроще… Будем считать это божественной карой.
- Подпись автора
